Когда Кате было три года, она рисовала человечков так: сперва огромную жёлтую шляпу с полями. Потом опять огромную жёлтую... Уже давно пора разделаться с человечками, а она всё трудится над шляпами. Спросишь: а человечков когда? Пора спать ложиться, а ты всё со шляпами возишься.  
- Как же, - отвечает Катя, - человечки-то маленькие, вот у них ножки, вот ручки.  
Смотрю - и правда - из-под шляп и ручки и ножки высовываются. Это, говорю, не человечки, а муравьи.  
- А зато шляпы хорошие! Соломенные. Я такие на базаре видела. Ничего не понимала трёхлетняя Катя. Зато в четыре года понимала гораздо больше, чем теперь, когда ей девять, а она никак не может решить задачу, в которой пасутся коровы и козы: коров во столько-то раз больше, чем коз, а коз... Пустяковая задачка. Если не смотреть в окно, не ковырять в носу и не рисовать на промокашке коров, коз и овечек, то её мигом можно решить, в уме, и ответ будет самый правильный. Но для Кати нет ничего важнее окна, носа и промокашки, и она провозится до ужина, честное слово, провозится, а коз у неё всё равно выйдет хоть на одну, а больше, чем коров. Так вот, в четыре года с Катей произошла история. Она уже и тогда умела. нарисовать и козу, и корову. Козу, правда, недолюбливала. Коза у неё получалаь поневоле: когда не получалась корова. Или корова казалась ей злой, бодливой и жадной. Такая изображалась со сморщенным выменем, кривыми рога ми и заячьим хвостом - точь-в-точь коза. Чтобы никто не принял её за коро ву, она блеяла: мее-е-е! От козьих челюстей, хрумающих жвачку, расходились волнистые линии с буквами М и Е. Катя уже знала букву М, а про Е спросила специально ради надписи. Та же корова, которая выходила похоже, считалась доброй, умной и красивой, и Катя её так любила, что разрисовывала цветочками. У коровы было тёплое вымя, в три обхвата, тоже в цветочках, хвост до земли, чтобы можно было отгонять мух и комаров, и голубые глаза. Козьи глаза Катя рисовала зелёными, а когда очень уж сердилась и хотела насолить козе, - красными.  
Однажды я пришла Катю звать гулять. Катя говорит: - Сейчас. Через полчаса снова: - Сейчас. А ещё через полчаса стемнело. Катя любила гулять, и мне захотелось узнать, на что это она променяла гулянье. Смотрю: корова в цветочках, та самая. Таких, говорю, не бывает.
- Бывают! Я видела...  
- Не видела, потому что цветы корова ест, и они у ней внутри, а не снаружи.  
- Но как же я покажу, что она ест цветы, мне это очень важно. Пусть коза ест голую траву, у ней от голой травы молоко горьное, а у коровы от цветов сладкое.  
- А ты нарисуй во рту у коровы букет.  
- Букет нельзя. В букете всё смешано. А на корове ясно видно: вот она съела ромашку, вот василёк, вот одуванчик. А на вымени - ягодка. Молоко совсем сладкое, не надо сахару добавлять. И потом... кто же это подарит корове букет? Тебе и то раз в году дарят - в день рожденья. А корове каждый день есть нужно. Я уставилась на картинку, думая, что всё же Катя в чём-то права, - коровка была совсем крошечная, чуть покрупнее божьей, и цветочки на ней едва-едва синели и желтели. А уж ягодку я никак не могла разглядеть, хоть и старалась не мигать. В глазах запершило, стало жечь. Образовалась слеза. По мере того, как слеза копилась, а мне вовсе не хотелось при Кате плакать, да ещё и без причины, корова росла. Ведь если смотреть на мир сквозь аквариум, всё покажется гораздо крупнее и ближе. А есж это не вода, а слезы, - то и гораздо печальнее. Корова взглянула на меня печальным голубым глазом и замычала. Услыхав, как мычит корова. Катя схватила карандаш и провела свои волнистые линии. Она написала букву М, которую знала с трёх лет, а я - букву У. Надо же было и мне оказать корове услугу. А ведь это важная услуга - когда кому-то из нас дают выговориться. Тут слеза не удержалась в глазу и стала потихоньку выкатываться. Корова вся так ходуном и заходила, зашевелила ноздрями, замахала хвостом и наконец вышла из картинки. Стола ей оказалось мало, пришлось снять и поставить на пол. На этот раз её МУ состояло не из двух букв, а из двух звуков и пятидесяти пяти призвуков, - потому что она и дышала, и сопела, и жевала, и булькала молоком. Вот насколько буквы беднее звуков! Что они могут - показать, как корова мычит, когда уже нет ни коровы, ни нас с вами? Нам с Катей так славно жилось в ту пору, - а попробуй напиши об этом рассказ. Прочтут да и пожмут плечами. Одни скажут - неправда, другие - неинтересно третьи - ну и что?  
А корова... корова гуляла себе по комнате, и пол под ней прогибался. Снизу застучали было палкой от швабры, но подумали, что у нас гости и что рано или поздно гости разойдутся и разъедутся по домам, а хорошие соседи всегда пригодятся в хозяйстве.  
Вскоре мы с Катей приучили корову выходить из картинки только тогда, когда это всем удобно: и нам, и соседям, и ей самой. Корова, умница, живо сообразила, что такое мирное сосуществование в условиях пятиэтажного дома и городской улицы. А чтобы корове было и на картинке весело и вкусно, Катя разрисовала цветочками даже небо.Корова вся так ходуном и заходила, зашевелила ноздрями, замахала хвостом и наконец вышла из картинки.  

Два раза - раз осенью и раз весной - Катя болела ангиной и хоть её усердно лечили стрептоцидом, всё никак не выздоравливала. Про картинку мы с ней забыли, - такая была унылая суматоха в доме, пропахшем йодом и эвкалиптом, что кто же думает о пустяках! Но в нашей бурёнке билось любящее сердце размером с ведро. Могло ли оно не подсказать ей, что надо делать и не мешкая. Съев все цветочки до одного, так что вымя её задымилось от перенапряжения, корова осторожно вынула из картинки одно копытце, потом другое, за ним ещё два и тихо понесла своё вымя в кухню, где я вздремнула над толстой Поваренной книгой. Мне очень хотелось приготовить Кате такое блюдо... ну, скажем, сварить кашу, чтобы она не только вылизала тарелку, но и попросила добавки. Увы, во всей толстой Поваренной книге не нашлось ни полстранички, где было бы сказано, как эту кашу сварить.  
Когда я увидала нашу корову, то подумала, что всё ещё сплю, а раз сплю и корова мне снится, то пусть её снится, ведь она никому не мешает. К тому же корова промолвила человеческим голосом, чего наяву за ней не водилось:  
- Коровка пришла, молочка принесла...  
К тому же наяву я никогда никого не доила, - а тут села корове под брюхо и подоила её в самую большую кастрюлю, какая только нашлась. Молоко полилось горячее, душистое и, видать, сладкое, потому что откуда ни возьмись в форточку влетела первая - а может быть, и последняя, если дело было осенью, - оса и больно ужалила меня в шею, желая отогнать от кастрюли. Тут-то я и проснулась окончательно: корова, кастрюля и оса были настоящие, особенно, оса, ведь шею тотчас же разнесло, и надо было поворачиваться всем туловищем, чтобы, например, достать из шкафа коробку с толокном, а из холодильника масло. Конечно, надо было прихлопнуть осу полотенцем, а уж потом браться за кашу; но я торопилась не на поезд, который всё равно ушёл без меня, я торопилась накормить привередливую больную дочку самой вкусной в мире кашкой, дочка-то моя совсем отощала. С осой, видя мою озабоченность, расправилась всё та же добрая корова: она её забодала, так и не подпустив к молоку. Забодала и ушла восвояси - в свою пустую картинку, где не осталось ни одного цветочка за исключением тех, которыми была разрисована она сама. И кто теперь не поверит, что Катявыздоровела в тот же день, к вечеру, отведав чудесной каши! Когда она наутро проснулась, первым делом попросила картинку. Наверное, ей приснилась корова, и она забеспокоилась. Глядь - а картинка-то без цветов, а корова-то плачет круглыми, голубыми слезами! А вымя у неё сморщенное, как сумка, с которой я возвращаюсь из нашего Гастронома: ничего-то в нём не выстоишь, да мне и некогда, мне надо сказку до конца дописать, пока Катя ещё не выросла и не запросила романа .Один мой приятель возмутился же на днях, зачем я себя растрачиваю на мелочи: на стишки да на сказки. Хорошо бы мне подумать о собственном бессмертии и накатать что-нибудь этакоe фундаментальное, например, поэму, чем я хуже...  
- А как назвать, - робко спросила я, так как чуяла, что с поэмой мне лучше не связываться, - "Даль за далью"?  
С тех пор я так и не знаю, как поживает мой бывший приятель: ни сам ко мне в гости не ходит, ни к себе не зовёт. Пока я резала лук в котлеты и плакала заодно с коровой - могу же я оплакивать человека, который меня разлюбил! - Катя всё размышляла, куда это подевались цветы, не съела же их нарисованная корова. Потом вдруг заметила, какое маленькое стало у ней вымя.  
- Корова! - крикнула Катя.  
- М-му-у...  
- Тебя что, подоили?  
- А почем-му-у бы меня не подоить... Корове пришлось тут же во всём признаться.  
- Иди ко мне, я тебя поцелую, - позвала Катя свою спасительницу. Корова, едва волоча ноги, выбралась из картинки. На столе стояла банка с засох-шими ромашками. Корова машинально сжевала их вместе с банкой.  
- Что ты, коровушка, - всполошилась Катя, - хоть банку выплюнь, она же стеклянная!  
- Ну-у, - промычала корова, заглатывая вкусную ромашковую слюну. - Не по-мру-у, я нарисованная.  
- Ты-то нарисованная, а банка настоящая.  
- Так тебе, может быть, жалко банки?  
- Мне ничего для тебя не жалко, - Катя пошарила у себя под подушкой и протянула корове едва начатую шоколадку. Корова покачала рогатой головой и попросила хлебушка с солью. Катя принесла ей белую булку с маслом.  
- Раз в жизни можно , - разрешила себе корова и уплела булку в один присест. - Хоть я и нарисованная, а всё же очень голодная, вот-вот упаду от слабости, а тогда куда меня девать?!  
Тут в дверь позвонили. Если бы я знала, что корова ест булку, стоя посреди комнаты и помыкивая от удовольствия, я бы не кинулась сломя голову к двери и уж,во всяком случае, не позабыла бы расспросить подробно, кто это да кого надо. Например, когда врывается грабитель, очень важно выиграть минутку-другую, чтобы сосредоточиться и вспомнить, в каком шкафу лежат три серебряные ложки и бабушкин пуховый платок. Грабителю лучше сразу сообщить, где у вас припрятаны драгоценности, не то он со злости перебьёт всю посуду и, чего доброго, позарится на цветной телевизор с жёлто-зелёным изображением - такой громадный, что он с ним наверняка застрянет в двери. Нет, это был не грабитель, а всего лишь водопроводчик с поношенной физиономией - зато в новой шляпе с парусиновым бантом. Водопроводчика я вызывала два года назад, - а теперь никак не могла сообразить, что ему нужно, вернее, что нужно мне. Уж мы сами и кран починили, и душ новый поставили. Оказывается, водопроводчик ходил по домам и предлагал купить у него за четыре двенадцать гипсовую кошечку, очень милую кошечку, только малость облупленную. Кошечка улыбалась во весь рот, а водопроводчик хмурился, так как у большинства жильцов были самые натуральные кошки, собаки или дети, и никто не желал лишней обузы. Пришлось и мне отказаться от кошечки. От новенькой резиновой прокладки тоже. И даже крана впрок не понадобилось. Водопроводчик поклялся, что завтра принесёт новый унитаз, а деньги - четыре двенадцать - нужны ему позарез сегодня, сейчас... и стукнул кулаком для верности по старому. Но старый хоть и был с трещиной, не рассыпался. Вдруг он услыхал мычанье и, не успела я его вытолкать вон, заглянул в комнату. Корова воззрилась на него голубыми глазами и важно произнесла:  
- Му-у-унитаз, небось, казённый, ворю-у-уга...  
- Эт-то что это у вас за... мебель?!  
- Польский гарнитур, - съязвила умная корова, а Катя не растерялась и добавила:  
- Видите, вешалка, да вы раздевайтесь, дяденька, не бойтесь, сюда пиджачок, сюда шляпку.  
Схватившись обеими руками за шляпу, дяденька задал стрекача. А я подумала с запоздалым раскаянием: надо было купить у него облупленную кошечку. И действительно, едва корова водворилась на место, а место её, как вы знаете, на картинке, - в дверь снова зазвонили, и даже забарабанили, и даже застучали ногами, а дверь и без того выбирала куда ей упасть: вовнутрь или наружу. На этот раз в квартиру ворвался лысый управдом с усами. Или без усов, не могу точно сказать, - но он был так похож на всех вместе взятых бармалеев и карабасов-барабасов, что померещиться могли не только усы, но и борода, и дым из ушей, и железные зубы. Водопроводчик ни жив ни мёртв притулился к стене на площадке и не дышал. "Развели, понимаешь... у Васильевых куры на балконе, у Ивановых в кладовке поросёнок, лошади нам только не хватало. - Верблюда, - выдавил из себя водопроводчик..."

- Где тут у вас..., - скрипел управдом ногтем по стеклу. У него был тонкий голос. Уж лучше бы он рычал.  
- А что случилось?  
- Где тут у вас коза?  
- Корова, - дрожа, поправил его водопроводчик.- Или бык, не разглядел со страху.  
-А ты в другой раз...  
-Так точно, слушаюсь...  
-Откуда у нас может быть коза или бык, - возражала я не очень решительно. - В такой маленькой  
квартире...  
- Это мне без разницы, коза или бык...  
- А может быть, всё-таки корова, - упорствовал водопроводчик, теребя в руках шляпу, сильно  
постаревшую за последние полчаса.  
- Развели, понимаешь... у Васильевых куры на балконе, у Ивановых в кладовке поросёнок, лошади нам только не хватало.  
- Верблюда, - выдавил из себя водопроводчик, окончательно сбитый с толку. Он испугался, что у коровы в конце концов лопнет терпенье, и она скажет лысому то самое, про унитаз, скажет - ворюга, - ох, и зачем же он связался с нами, глупый. Болтливая корова гораздо опаснее бодливой. А Катя как ни в чём не бывало рисовала цветочки.  
- Так где же у вас...  
- Корова? Вот она.  
Катя показала сердитому управдому картинку.  
- Таких не бывает, - заявил тот и вытер лысину синим платочком.  
- А какие бывают?  
- Чёрные, белые... комолые. А с ромашками и одуванчиками на боках не бывает.  
- А вы правда домовой? А что такое - комолые?  
Еле вырвался бедный управдом. Спасся бегством. Уж если Катя привяжется с вопросами... Водопроводчик отлип от стены и поплёлся вниз. Он был как мешок, из которого по дороге что-то такое важное высыпалось. Его никто никуда не звал, ни управдом, ни Васильевы - полюбоваться на кур, ни Ивановы - закусить заливным поросёночком. И нам с Катей он был совсем, совсем не нужен. А ему так хотелось попить водички из-под крана. Ведь кошечку свою он так и не продал - ни за четыре двенадцать, ни за четыре, ни даже за двенадцать. На что же ему было рассчитывать. Впрочем, водичка из-под крана да не сократит его дни. Она полезная. Пока у нас есть корова, нам и в голо-ву не приходит, что вода полезнее молока, а постное масло питательнее сливочного. Но корова у нас - а у водопроводчика кошечка, что о неё взять.  
Два-три следующих дня мы прожили безмятежно. Если это была осень, то мы ждали первого снега, а если весна - то, конечно, 1 мая. Катя знат буквы М и А, потому что слово МАМА состоит именно из этих двух букв, а она любила писать его на чём попало - на Поваренной книге, справке из поликлиники, счёте за газ и электричество, даже на обоях, оправдываясь тем что обои старые и всё равно их пора менять. До буквы Я мы с ней ещё не дошли, и она мне верила на слово, что есть такая. И написала на картинке, почти что на коровушкиных рогах: 1 МАЯ. И нарисовала красное солнышко, потому что без солнышка в мае скучно.  
Водопроводчик скрывался. Ни лысый управдом ни монтер, ни дворничиха, ни сторож из универмага напротив не давали ему проходу и всем рассказывали, какая! у него спьяну образовалась галлюцинация. Нет, он не сложил оружия. Он дал себе слово выследить нашу бурёнку и вы-вести её на чистую воду. Недаром он считался образцовым водопроводчиком и продавал не больше одного унитаза в месяц. Прокладок выходило с дюжину, но кто станет придираться к таким пустякам. Столько же выходило кранов, смесителей, пробок для ванн...  
Итак, он готовился к бою. Он даже предполагал худшее: к бою быков! Замочная скважина, до сих пор представлявшая собой незатейливую дырку, обращалась поочерёдно то в слух, то в нюх, то в зрение коварного продавца гипсовых кошечек. Смотря по тому, чем он к скважине приникал: сизым носом, чернильным глазом или замшелым ухом. Бедняга даже слегка осунулся: утомительную выбрал себе "вторую профессию". Лучше бы он собирал какие-нибудь этикетки - от бутылок или спичечных коробков. Да и мы, по ею сторону запертой двери, приуныли не на шутку. Теперь уж корова не смела лишний раз выйти из картинки - поразмяться и поболтать о том о сём. Всё-таки она была женщина, а у какой женщины не чешется язычок. Катя нарисовала ёлочку, а под ёлочкой зайца. Не то. Нарисовала яркую бабочку. Ах, всё не то, не то! Нарисовала Ваню-пастуха в красной рубашке. Ваня удался на славу. Прежде всего, он оказался не робкого десятка и раз в полночь, когда мы уже спали и досматривали второй или третий сон, ваял корову под уздцы, я хотела сказать, за верёвку, ведь это же не конь, а корова, - да и увёл из картинки неведомо куда. Утром видим -пустая картинка. Сидит заяц под ёлочкой и молчит. То ли простой заяц, не говорящий, то ли Ваня велел ему не выдавать беглецов. Всю неделю где-то они гуляли, - в понедельник только заявились домой и молчок. Тогда, чтобы впредь не терять корову из виду, Катя пририсовала к её покладистой шее колокольчик, а заодно и Ване в руку сунула дудочку из ольхи. Прошло ещё сколько-то дней, встречаю я водопроводчика в Гастрономе возле винного отдела. Подмигивает мне. Ухмыляется. Папироской попыхивает, дым на указательный палец нанизывает. А дома - опять пустая картинка! Совсем пустая. .Вот повадились. И зайца увели, дурачки. Заяц-то зачем им понадобился?! А по улице по нашей слушок тем временем пополз: то там, то сям встречают прохожие мальчика в красной рубашке, а с ним корова, в цветах, и заяц. Кто их не видывал, тот слыхивал: колокольчик заливается, дудочка посвистывает, а заяц верещит, как от щекотки. Водопроводчик на радостях запил - не просыхает. Радость - ущербная, злорадная, но уж кому какая на роду написана. Дом тоже не просыхает: трубы полопались. Управдом с ног сбился, дворничиху поедом ест, мальчишек всех за уши перетаскал: кто велосипедом в клумбу въехал, - хоть клумба и заросла лопухами, а беспорядок, - кто на асфальте мелом рожу нарисовал - лысую - похоже. А кто и просто в прятки играл. Досадно же: дом того гляди рухнет от сырости, а этим и горя мало, играют себе. Спрашивается, за что воевали. Наконец водопроводчик проспался и принялся за свои порядком-таки подзапущенные дела. Первый этаж к тому времени уже весь подгнил, а пятый стад съезжать на четвёртый. Что за беда. Вызвать мелиораторов да и осушить! Не водопроводчику же возиться с глупыми трубами, у него дела поважнее. Пока дом выводили из аварийного состояния, наш герой успел изловить Ваню, зайца и корову. Ваню он привёл в домоуправление за руку, а корову приволок на верёвке, ведь она упиралась. Зато заяц сам прибежал, не мог же он изменить Катиному замыслу и навсегда исчезнуть из-под нарисованной ёлочки. К тому же заяц всё ещё верил, что если он ни в чём не виноват, то его покормят морковкой и отпустят на все четыре стороны. И Ваню отпустят. И корову, так что неизвестно зачем она упирается. В семь часов к нам пришёл участковый уполномоченный. Нам предстояло опознать пойманных беспризорников и заплатить штраф: за непрописанного Ваню и незарегистрированную корову. Зайца он вовсе неупомянул, так как принял его за кролика, а если Васильевы держат кур, а Ивановы - поросёнка, то почему бы и нам с Катей не держать у себя дома кролика! Однако штраф оказался таким, что превысил мою платежеспособность, и вместо кучи денег мы взяли с собой одну-единственную бумажку: пустую картинку, из которой все так нелепо разбрелись.  
В домоуправлении, где от коровы было тесно и тепло, мне в голову пришла спасительная идея. Я  
крикнула что было мочи:  
- Подумать только, забыла выключить газ! А в чайнике так мало воды... Катя дала уполномоченному ключ от шифоньера, который всё равно не запирался.  
- Мама, кому ещё можно дать ключ от квартиры? Только ему.  
- Да, да, мы вам вполне доверяем, бегите, пока не поздно, предотвратите стихийное бедствие! Ведь мы даже не застрахованы...  
- И я с вами, - вклинился управдом в нашу житейскую драму.- Всё-таки мой участок.  
- И я. И мой, - заволновался любопытный водопроводчик.- Как же без меня. Пока они бились с ключом и, как и следовало ожидать, сломали его, - мы с Катей отнюдь не зевали. Пяти минут хватило на то, чтобы заяц уселся под ёлочку, корова стала посреди цветущего луга, а Ваня в красной рубашке замер с верёвкой в правой руке и с дудочкой в левой.  
- Что это? - удивился уполномоченный, возвратившись несолоно хлебавши. Ему было неловко за сломанный ключ, и он не спешил заводить речь о происшествии.  
- Картинка.  
- Кто рисовал?  
- Я рисовала. Вам нравится?  
- Н-да, я тут за слесарем послал, ключ застрял...а где они, а?!  
- Кто, дяденьки?  
- Какие ещё дяденьки... корова, заяц... и этот гражданин без прописки, как его, Иван...  
- Да вот же он, Ваня-пастушок, - Катя ткнула пальчиком в картинку. - А вот и корова.  
- Заяц-под ёлочкой, - добавила я, чтоб уж сразу со всеми недоразумениями покончить.  
Уполномоченный стал расстёгивать китель. Расстегнул - и снова застёгивать. Точно его из холода в жар бросило, а из жара в холод.  
- А вы зачем здесь? А я зачем? - и он нас отпустил домой, дав расписаться на бланке протокола.  
Уходя, он здорово ругался и обещал написать в протоколе, что управдом совершил ложный донос.  
Досталось и водопроводчику, коему спьяну привидятся скоро дикие кабаны и носороги. И про кровавых мальчиков уполномоченный успел где-то прочесть, когда сам был мальчиком. Так что мы захватили картинку и были таковы. Слесаря,вы-'' ковырявшего из замка огрызок ключа, мы уже не застали. Обе половинки лежали под ковриком, ни пожара, ни наводнения не наблюдалось в округе. Хотя странно, что заодно со слесарем не вызвали пожарную команду. А если бы я и в самом деле забыла выключить газ! Ну, да оставим в покое уполномоченного, у него и без нас хлопот полон рот.  
Выпив чаю, мы долго ещё не ложились спать: совещались, как жить даль-ше, ведь ясно же, что водопроводчик не даст нам соскучиться. Теперь ещё и управдом на нас зуб заимел: кому приятно отвечать за ложный донос. Словом, надо было убираться из города, в котором на каждой улице и даже в каждом дворе есть собственный водопроводчик. Злополучную картинку пришлось упрятать в увесистый энциклопедический словарь, чтобы ни Ваня, ни корова не могли из неё выбраться до тех пор пока мы не переселимся в более безопасное место.  
- Ещё только осень, - канючила Катя, - куда же нам деваться?  
Нет, я не помню, осенью или весной случилась эта невероятная история.  
Но и весной Катя топала ножкой и ныла:  
- Ещё только весна, а на дачу все ездят летом.  
- Погоди, торопыга, надо ещё снять дачу. Поездить, поискать, выбрать подходящее место.  
- Так давай завтра же и начнём!  
- Завтра пятница, у меня дела. А вот в субботу... В субботу мы сели в электричку и затарахтели: туки-туки-трах-тарарах, туки-туки-трах-тарарах...  
Дачу снять оказалось труднее, чем мы надеялись. Выбирали её не мы, -она сама нас выбирала, и даже очень придирчиво. Ей хотелось побольше денег и поменьше детей. А уж куда меньше. Про Ваню мы даже и не заикались, - решили выпустить из картинки тайком и поселить в чулане. Увы, в чулане поселился не Ваня. В чулане поселились мы с Катей, а Ваня так бы и остался сидеть в словаре, если бы не наши новые деревенские соседи. Чтобы уж разделаться с чуланом и больше не возвращаться к его интерьеру, скажу, что в нём не было окна - было бы странно, если бы оно было. Зато была щель в стене, можно было просунуть руку. Я занавесила щель чистым полотенцем, накрыла скатертью перевёрнутый ящик из-под пожиток, в банку с водой опустила лиловые колокольчики. Вроде теперь не чулан, а комната. Соседка прибежала к нам вечером. Отчасти из любопытства,отчасти же и по делу: она искала заблудшую козу.  
- Меня зовут Катя, - вежливо представилась Катя. Кате понравилось, что у старушки есть коза, и она протянула ей твёрдую ладошку.  
- Козу тоже зовут Катя, то есть, вернее, Катька, а меня - баба Феня.  
- А кот у вас есть?  
- Есть и кот. Кустик. У него уши волосатые.  
- А ещё кто есть?  
- А ещё есть дед Данила.  
- У него тоже уши волосатые?  
Я дёрнула Катю за фартук, а баба Феня рассмеялась и не ответила. Она побежала в рощу доискивать свою козу. Утром баба Феня кричала:  
- Катя, Катя, Катерина, выдь-ка!  
- Это она козу зовёт, - догадалась Катя, чуть было не кинувшись на зов. Но баба Феня звала не козу, а её, Катю; козу она пригнала вчера хворостиной, а заодно и как следует отстегала, а утром подоила и несла Кате кружку парного козьего молока. Катя выскочила из чулана заспанная, голодная, - горькое козье молоко показалось ей сладким, как мёд.  
- Спасибо, баба Феня! Я вам расскажу, хотите...  
- Да не тараторь ты, егоза, у меня цыплята вывелись, вот покормлю цыплят...  
Весь день Катя пропадала у бабы Фени, - вместе кормили цыплят, поили козу, дразнили Кустика. Лентяй Кустик совсем перестал ловить мышей, зато повадился в погреб за солёными огурцами. По крайней мере, дед Данила уверял бабу Феню, что огурцы крадёт кот.  
- Надо же, какой кот, - удивлялась та, - рядом сметана стоит - а он огурцы. Нешто коты едят огурцы?  
- Едят, едят, - поддакивал дед, глотая слюну. Раз в неделю, по субботам, он парился в бане и тоже лазил в погреб проверить, ловит ли плут Кустик мышей или опять интересуется огурцами. Разумеется, Кустик мышей не ловил, за что его и дразнили.  
С дедом Данилой, когда он ещё не был дедом, а был просто Данилой, приключилось однажды такое: колол он дрова на дворе да и палец себе оттяпал. Все знают сказку про мальчика-с-пальчика, а это вовсе и не сказка. Никто иной как баба Феня три дня и три ночи оттяпанный палец укачивала, нянчила, из соски кормила, - а дед лежал на печке и стонал. Наконец, вынянчила мальчика в красной рубашке. Пожил у них мальчик ещё три дня и три ночи, только собрались его Ваней назвать, как он вдруг пропал. То ли в рощу без спросу ушёл и заплутался, то ли в речке утонул. Тут Катя сбегала в чулан, поискала картинку.  
- Мамочка, где?!  
- Как где, - дома, - забыла?  
- Мамочка, мама, съезди домой, привези! Она в словаре, в том, синем.  
- Съезжу, съезжу, дай устроиться хорошенько. Вон пол какой грязный, и фартук тебе постирать не мешало бы.  
- Я сама постираю, и пол вымою. Съезди, мамочка, поскорей!  
- А тебе не страшно будет одной ночевать?  
-Я у бабы Фени Кустика попрошу.  
Баба Феня Кустика не дала, а взяла к себе переночевать Катю.  
- Я уж и покормлю, и молочком попою. Вишь, рёбрышки-то наперечёт. Что правда, то правда, - наперечёт рёбрышки у городского ребёнка. И личико треугольное, зелёное. Делать нечего, поехала я в город. Приезжаю, времени у меня в обрез - а надо и гостинцев купить, и пшена, и керосиновую лампу с запасным стеклом. В чулане-то как в каменном веке. И дома погром -  
хоть стулья расставить.  
Едва взбежала к себе на четвертый этаж, как вдруг от двери отпрянул ничуть не сконфуженный водопроводчик. Он, вероятно, подглядывал и подслушивал. Судя по постному выражению лица, бедняге не посчастливилось никого и ни в чём уличить. Пленники томились в угрюмом энциклопедическом словаре между статьями ПАСТУШЬЯ СУМКА и ПАТРИАРХАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО и поневоле не издавали ни звука. Пастушья сумка, несомненно, принадлежала. Ване, ведь он и был пастухом. А корова, чем ей пропадать зря, принесла себя в дар патриархальному хозяйству. И себя, и зайца, потому что куда же девать совсем ручного зайца - не гнать же обратно в лес, волкам на растерзанье. А дичать нашему зайцу и самому не хотелось. Что такое? Вам непонятно, чему принесла себя в дар корова? Раскройте словарь на 987 странице и прочтите. Не мне же вам объяснять. Я подумала, не пригодится ли нам на даче словарь, захватила вместе с картинкой и, купив по пути галоши деду Даниле, платочек бабе Фене, а Кате - лимонные вафли, - улепетнула из города подобру-поздорову. Какое там - в городе ночевать! Бог с ними со стульями, с лампами и водопроводчиками.  
В вагоне я села к окну и раскрыла словарь. Когда человек читает, .да ещё. такую толстую книгу, к нему не пристают. Но из словаря выпала картинка, а из картинки выпал.. .заяц! Он задремал, а электричку качнуло: хулиганы нажали на стоп-кран. Можно было сделать вид, что ничего не случилось, что заяц выпал не из картинки, а из сумки, - возят же в сумках собак, кошек, гусей. Но тут и корова попыталась выйти и уже нагнула рогатую голову, звякнула колокольчиком... Ваня оказался умнее и изо всех сил натянул верёвку. Корова вернулась на свой пёстрый лужок. Всё бы ничего, да заозирались попутчики. Ещё бы - зайцы, коровьи головы...  
- Девушка , - обратилась ко мне пожилая гражданка, поправляя на коленях авоську с двадцатью треугольными поллитрами пастеризованного молока. Представляю, какое презрение вызывал её багаж у загнанной Ваней коровы.  
- Девушка, где вы достали коровью голову? У сына свадьба, мне бы на холодец.  
- У меня тоже свадьба... у дочери, - соврала я, налегая на словарь. Да простит меня Катя, что я так рано выдала её замуж. - У кого свадьба, всем дают. И свиных ушей кило, надо только справку иметь...  
- У кого тут голова коровья?! - рявкнуло вдруг над самым ухом. Я обомле-ла. В двух попутчиках, с рюкзаками и удочками, мне ничего не стоило уз-нать каверзного водопроводчика и его дружка управдома.  
- Имейте совесть, - запричитала новоиспекаемая свекровь.- Ловите себе рыбку на здоровье, а уж говядинку нам оставьте, у, рыло! - обруган был сизый водопроводчицкий нос.  
Вставшие было, чтобы выйти на облюбованной заранее станции, рыболовы сели и поехали дальше: куда я, туда и они. Поздним вечером в пустом чулане - Катя ночевала у бабы Фени, ожидая меня не раньше завтрашнего полудня, - я впотьмах раскрыла словарь и тут же захлопнула, выманив из картинки Ваню, а пригревшегося в сумке зайца с трудом переправив под ёлочку.  
- Ваня , - хныкала я, не видя спасенья , - они нас выследили!  
- Ну, выследили, какая невидаль, - солидно возражал Ваня, привыкший к от-ветственности за порученный ему скот. - Утро вечера мудреней, а главное впотёмках всё равно ничего путного не выдумаешь, лучше выспаться хорошенько. А дверь я на всякий случай припру... ну хоть ящиком. Это ящик?  
- Это стол.  
- Значит, припру столом.  
И позвал: - Эй, корова! - Я снова притворила словарь. Корова высунулась было наполовину, но Ваня снял только с её шеи колокольчик и повесил на дверь.  
- Чтоб не захватили врасплох. Мало ли...ну, ну, бурёнушка, иди спать, завтра выпущу тебя погулять.  
- С колокольчиком? - уточнила корова.  
- Знамо дело, с колокольчиком.  
Ночь летом короткая. Короче заячьего хвоста. Вроде и не спали. Да ещё Катя примчалась чуть свет, трезвон подняла. Мы с перепугу забыли, где руки, где ноги.  
- Ах, мама, приехала?!.. Коровушкин колокольчик! А я тебя днём ждала.  
- А зачем прибежала? - сурово спросил Ваня, поднимаясь с Катиной раскладушки и протирая глаза.  
Но Катя вертелась волчком и просила картинку.  
- Лезь, - приказала она Ване.  
- Сама лезь, - заартачился Ваня, приобретший в собственных глазах некоторые права.  
- Я тебя нарисовала или ты меня?  
- Катя, - пришлось мне вмешаться в назревающую ссору. - Никто никуда не полезет. Ваня будет жить с нами, вдвоём вам играть веселее, да и корову выпустим, и зайца, разве мы кого-нибудь боимся?  
- Мама, я только покажу Ваню бабе Фене, можно?  
- Можно, вот галоши деду захвати, а бабе Фене платочек. Да чай пить зовите, с вафлями!  
- Ваня, - спросила Катя, ведя его огородами к соседям, - ты случайно не слыхал сказку про мальчика-с-пальчика?  
- Про Красную шапочку слыхал, да забыл, - помрачнел Ваня и стал упираться.  
- Не пойду я к ним.  
- Вот те раз!  
- Бабка посадит меня на печку и станет нянчить.  
- Откуда ты знаешь, тебя что, уже сажали на печку? Ваня понял, что проговорился, и показал Кате язык.  
- Любопытной Варваре на базаре...  
- Я тебе не Варвара, - надулась Катя и отпустила Ванину руку. Он было бросился наутёк, но тут они оба наткнулись на деда Данилу. Он пришёл на огород надёргать морковки и луку. Старики ведь рано встают.  
- Доброе утречко, Катюша.  
- Доброе утро, дедушка, вот тебе галошки зайчик принёс.  
- Спасибо зайчику, в самый Раз галошки, - Дед померял их на босу ногу да так в них и остался. - Пойду обновкой похвастаюсь. Тут он заметил Ваню. - А это кто ж такой? Ты чей?  
- Я? Ничей.  
Ваня покосился на дедовы руки: на левой не хватало указательного пальца.  
- А ну, ребята, в хату пошли, завтракать, вон я луку надёргал. Схватил обоих за руки - и в хату. Баба Феня на крыльце стоит, цыплят кашей кормит. Увидала Катю, увидала Ваню... миску с кашей и уронила. Катя вынула из кармана платочек, от лисички, мол, подарок, - а баба Феня на Катю больше и не глядит, во все глаза уставилась на Ваню.  
- Ванюшка... Вырос... А рубашечка-то, красная..."Молодой был - всё мышей ловил, а теперь огурцы солёные ест..."  
- Так вот кого я нарисовала, - догадалась Катя . - Так вот он чей, оказывается.  

Когда баба Феня досыта наобнималась и нацеловалась с Ваней, принялась и за Катю. Ведь если бы не Катя, вряд ли нашёлся бы их дорогой мальчик-с-пальчик, о котором они и думать отчаялись. И платочек ей очень пригодился: она его повязала и вытирала кончиком глаза.  
- Это я от радости плачу, ребятки, не сомневайтесь.  
- Не плачь, баба Феня, - ластилась Катя.  
А Ваня пообещал:  
- Посадишь на печку, обратно убегу.  
- Не посажу, родимый, - куда тебя такого большого на печку, печка, поди, обвалится.  
- Там теперь Кустик спит, - добавил дед. - Небось, помнишь Кустика, котёночка? Старый стал.  
- Молодой был - всё мышей ловил, а теперь огурцы солёные ест, - баба Феня кивнула почему-то на смутившегося деда. Дед заворчал: - Ну, ест, а я тут при чём?  
А дальше весь день чаи гоняли: у них с сушками, у нас с вафлями. По очереди друг к дружке в гости ходили. Я рада была, что пристроила Ваню. Хозяйка про Ваню и слышать не хотела:  
- К-к-какие новости, - кудахтала, - снимала чулан с одним дитём, а навез-ла-а!  
Как будто я и впрямь привезла с собой ораву. Я, правда, привезла корову. Да, да, корову, как это я о ней в суматохе забыла. Пора, давно пора было позаботиться о нашей кормилице, да всё как-то руки не доходили. То почту привезли, то Кате ягод захотелось - в лес втроём отправились за земляникой, то бабе Фене воды в бочку потребовалось натаскать. В среду собрались наконец показать корове, какой бывает настоящий луг, с живой, сочной травой. Не пасти же корову в хозяйском огороде. И вдруг накануне, во вторник, только луна взошла, в чуланную щель спицу свою ледяную засунула - полотенце проткнула, - послышались мне снаружи сварливые голоса. Голоса пришли издалека, и, как видно, давно препирались.  
- Да ты рехнулся, - сердился голос потоньше.  
- А тебе сколько раз повторять, - дребезжало в ответ, - не спьяну и не померещилось, а в самом деле стояла посреди комнаты корова.  
- У тебя мировоззрение материалистическое, надеюсь?  
- Вот те крест, матери... матери... как ты сказал?  
- Материалистическое, а крестишься. Нехорошо, товарищ, верь тебе после этого.  
- Да я так, тьфу ты, на кота наступил... караул! Тотчас же завыл Кустик, и заяц тоже заверещал. Зайца мы выпустили в первый же день, вот он и заводил на новой земле новые знакомства. Голоса отодвинулись и заглохли. Первый, потоньше, принадлежал лысому управдому, - а отругивался, божился и кричал караул не кто иной как непоседливый водопроводчик. Так и есть, они нас выследили: сперва - какая станция, потом - какая улица, а там и до чулана добрались, нехитрое де-ло.И куда теперь сунешься с коровой, а? То-то и оно что некуда. Другие коровы, чёрные, белые и даже комолые всё лето траву жуют, всю зиму - сено. Лишь нашей, горемычной, коровья пища заказана. Зло меня взяло.  
- Пошли, - говорю корове, как