ЩУЧЬЕ. 2002

Ну вот и добрались. Здравствуй, Щучье!
Ты, несомненно, стало больше, улицы твои теперь носят названия, и нет ни одного дома с соломенной крышей. Жирное месиво под ногами, которое городские жители по привычке назовут грязью, и крупные комья земли, всклокоченные на квадратных пашнях, - такие чёрные, что позавидовал бы даже Малевич. Про такую землю говорят, "палку воткни - расцветёт."

В лужах тяжело перемещаются толстые серые гуси, тоже словно вскормленные питательным чернозёмом.
Серый лискинский дождик топал вслед за автобусом, расплескался в пути и повис над Щучьим своими моросящими остатками.
И вдруг скучный чёрно-белый пейзаж прорезает тележка с лошадкой. Мужик сенцо везёт. Не сенцо, а солнце! Целую охапку солнца, золотого и тёплого, кому-то во двор: выходи, хозяин! принимай! (Сам бы съел, да деньги нужны).

Жителей на улице так мало, что радуешься каждому, и больше всего - старику или старушке, к которым несёшься со старой фотографией за пазухой и вопросом "Не знаете ли Масловых?" Масловых знают, тем более, что их много, особенно "вон на той улице" (взмах рукой в неопределённую сторону). Одна из семей Масловых - беженцы, каких немало в Щучьем, да и по всей России.
Дом, где в старых альбомах среди множества неприклеенных фотографий затерялись две - Оли Масловой, - находится на Первомайской улице. Там живёт бывшая школьная учительница Александра Павловна, которая приходится мне двоюродной бабушкой. Через десять дворов - мамин сад.

Сердце замирает возле высокого забора, отделяющего серенькую ноябрьскую улицу от солнечного летнего яблочно-сливового сада. И, кажется, не будь ворота заперты изнутри - оказались бы за ними молодая мама в красном шёлковом платье, её отец, готовящий рыболовные снасти и бабушка у гостеприимного пыхтящего самовара. Но ворота заперты - хозяин давно уехал, и, может быть, даже бросил дом, - пробираться приходится через соседский двор, мимо зашедшейся лаем собачки.
Вот дом, двор, пашня, сад.

Саманный дом с надстроенным дощатым чердаком и шиферной крышей. Вместо крошечных окон вырезаны большие - как будто глаза у дома широко раскрылись. К двери пристроен тамбур, а на двери - висячий замок. О том, что в доме живут или когда-то жили дети, говорят торчащие в окне игрушечные заячьи уши да пара лысых каштанов на перилах тамбура - играли, оставили.

Дальше - пашня и сад с приземистыми яблонями, между которыми когда-то были развешаны гамаки, а теперь только ветер гуляет. По периметру сада и пашни - спутанные ветвистые вишни, чьи фиолетовые плоды славились своими размерами и сладостью - до сих пор вспоминают.

По скользкой меже из сада - обратно к дому, ещё раз взглянуть на не твоё и ничьё уже богатство - и за ворота на улицу.
Ранними синими сумерками, сквозь которые белеют слепые мазаные стены домов, провожает Щучье пришельцев. Здесь не услышишь колокольного звона и, сколько ни гляди по сторонам, - не увидишь звонницы со сквозным, заполненным колоколом окном.

Чем дальше в вечер - тем больше земля сливается с небом, и всё погружается в чернозём. Площадка для остановки автобуса обозначена лишь отсветом витрин единственного в селе магазина да иногда - резкими лучами фар заезжих машин.

За время ожидания автобуса в кромешной тьме, наступает своеобразное световое голодание: глазам мучительно не хватает света. Поэтому попадая внутрь даже слабо освещённого автобуса, который к тому же вывозит тебя из села, пусть даже в Лиски, - ощущаешь облегчение и радость.