Дневник 1965 года
Ольга Гречко. Дневник. 1965 год.
***
Ноздревата у дуба кора,
задубела, как шкура чья-то.
Я сама подсмотрела вчера,
как резвятся вокруг дубята.
Слышишь: поле сплошь закузнечено,
по стерне золотой трезвон.
Стихоплётам тут делать нечего.
Небо льётся со всех сторон!
Заливает мёртвые строчки,
вышибает из рук перо.
как узор казачьей сорочки,
небо радужно и пестро.
Духота от соломы пряная.
С головой зарываюсь в стог.
И, ушами весело прядая,
мой любимый визжит щенок.
В мутном мареве дали скрыты.
только ветер, полынь и Дон.
Дон,
дон,
дон,
воду льют в корыто.
совершая земной поклон.
Дон меж пальцев бежит проворно -
шире,
шире,
синей,
синей...
И поля, словно душный ворот,
раздвигаются всё сильней!
август, 1965 год
20.8.65.
ЩУЧЬЕ
...
18-го собрались и укатили с папой в Щучье. Всю ночь ехали в поезде, не спали, думали. Он уверен, что у меня литературный талант, и очень расстроил его мой дебют, так расстроил, что он притворялся все эти дни весёлым и беззаботным, а уж я знаю, чего стоит ему притворство. В университете я иногда натыкалась на него и принимала от этого свирепый вид, а он - растерянный. Как мне его жалко. Нечего сказать, утешила на старости лет. Хотя до старости далеко ещё, и я успею его чем-нибудь обрадовать.
До четырёх часов прождали автобуса, ... вместо автобуса дали задрипанный грузовичок, который растряс окончательно наши чёрные и серые мысли. Какая прелесть мелькала по сторонам: подсолнухи, облака, деревушки в пять-шесть хат, красные яблоки из-за падающих плетней, утыканных жёлтыми крынками. И вот приехали, здравствуй, кукурузное поле, здравствуй, сад. Этот сад дорос уж почти до неба, весь он дикий, косматый, одичали и выродились в нём яблоки и груши, зато зародились стихи.
Мальчуган тут у соседей, Шурик, от нас ни на шаг, так втроём и ходим то на рыбалку, то в степь гулять, а то в нашем саду ищем в листве спелые сливы, рассуждая попутно о разных важных вещах.
Иногда я в сад убегаю одна, чтобы залезть на самую старую и корявую грушу и послушать в самой себе какие-нибудь стихи.
Сегодня вместо рыбы я принесла полную сумку шампиньонов, но их в здешних краях не едят, боятся, выбросили.
Загадочные имена моего раннего детства: Переезд, Майна, Круглая яма, Кирпичня. Все они связаны с рекой по имени Дон. С ними связан мой папа. С папой связана я, а со мной - стихи.
Шурик нам показал партизанские землянки в лесу.
Какие тут вечера удивительные. Придёшь в хату спать, а лампа керосиновая медленно-медленно гаснет. Лампадка мерцает под боженькой. А утром - света обилье, запахи от печки умопомрачительные; печёной картошки и вареников.
И сад.
Сад - это я сама. Вот тут гамак висел и мама уговаривала меня поспать часок, а там она варенье варила прямо на костре, я рвала в подол себе сливы со светлой пыльцой и высыпала их на траву возле её ног. Потом я ходила вокруг костра приближающимися кругами, ожидая пенок. Вся детвора бегала перемазанная пенками с головы до ног.
Тут мы с бабусей валялись на соломе в позапрошлом году, считая по пальцам, в какой день приедет папа и спасёт нас от пустой окрошки с огурцами. Там, в вишнях, я строила шалаш, каждый день таская из степи охапку полыни. В этом рву, говорят, лежит и всё никак не взорвётся старый снаряд. А зовут ров - ярком.
Зачем-то сломали скамейку под сливами - её ещё дед сколотил из трёх досточек, пускай бы и стояла на память.
В хате, помню, ютилось плетёное кресло, я в нём спала накануне отъезда, и меня разбудил гудок парохода. Рассыпанные на пристани вишни помню. И хорошо понимаю отца, влюблённого в эту пристань и в эти вишни.
21.8.65.
Плохая, холодная ночь под простынёй на деревянном диванчике: мы с ним впивались друг в друга рёбрами так долго, что чуть не срослись. У меня опухла нога от какой-то несчастной царапины, надо лечить. Мой добрый папа уже принёс йод от фельдшера и стоит у меня над душой. Я говорю ему, что не больно, что мазать себя не дам. Дни ясные, это же мешает воздуху быть призрачным и субъективным.
23.8.65.
Папа водил меня в степь. Прошли с ним километров четырнадцать, и столько ещё не поместилось в них его любимой земли! Он любит всё здесь, солончаки, и овраги, и колючки, и облака, даже слова "чертополох", "чабрец", "ревотина", "бурьян", "криница". Я, конечно, шла в обнимку с цветами, мака там много дикого цветёт. Сломали по балкам несколько камышинок. Когда солнце садилось, видны стали Лиски. И тот чёрный мост через Дон, по которому поезда везли нас когда-то в Харьков. Или нет, красный. И сразу завечерело.
Возвращались со звёздами, дорога шла под гору, оттуда вздымались навстречу тёплые деревенские огоньки.
Рыба у папы перестала клевать, и он занялся хозяйством: плетнями, дровами, крышей. Папа мастер плести из лозы корзины и плетни.
Немного почистили сад топором и пилой, но своего дикого вида он так и не потерял.
... Здесь по вечерам молодёжь танцует, как и везде. Ну, везде - это я ещё понимаю, а чтобы здесь... такая громадная природа, что накрашенные девицы с грубыми голосами выглядят не крупнее мелькающей перед глазами мошкары. Здесь, по соседству со вселенной, тратить себя на пустяки!
24.8.65.
Папа остался ночевать в Лисках, но сегодня я его жду.
... А я заболела. Барахтались с папой на речке - и вот с ангиной сижу, глотаю какую-то горькую гадость.
Вчера мы опять ходили в степь, но уж затемно, видели спутник.
Весь день сидели на припёке, резали яблоки-дички, "кришеники"; папа колол их цыганской иглой, нанизывал на леску и развешивал под стрехой сушиться. В лес за дровами меня не взяли.
...
27.8.65.
Вчера папа привёз дрова и долго сгружал, а я кормила хлебом старого беззубого коня с фиолетовыми глазами. Нет ясности в глазах у двадцатилетнего коня, зато есть слёзы. Бедная старая шкура на нём, стаи зелёных мух, которых он пытается прогнать остатками хвоста. Ночью я плакала.
Вечером папа пошёл на рыбалку, сначала в одно место, потом в другое. Наверное, нигде не клевало, и он ходил по берегу взад-вперёд, закидывая удочку в счастливую некогда воду. Я соскучилась и пошла его искать, не обращая внимания на начало тьмы. Наобум пошла, продиралась сквозь лозу и шершавый речной репейник, на каких-то коров напоролась, кто-то свистел мне в два пальца, кто-то по мосту проскакал на рассёдланной лошади, а я бежала во весь дух, гонимая уже не поиском, а страхом. Только злость меня и спасла. Тут на днях про волков рассказывали, попался бы мне волк! Во всяком случае, если б я ему попалась, не стал бы он есть такую злую и насупленную.
29.8.65.
В нашу хату провели электричество, но, к счастью, монтёр напился и спал себе в какой-нибудь пуньке, а вся деревня сидела без света и материлась. Они не понимают, до чего хорошо, когда медленно-медленно гаснет керосиновая лампа.
Сегодня с утра бешеный ветер. Таскаем весь день яблоки из сада, спина болит, а сколько ещё спине терпеть, когда мы усядемся нанизывать их на леску!
...
31.8.65.
Вчера папа вернулся из Лисок и привёз с собой симпатичного морячка. Они сидели в хате и высчитывали степень родства, он оказался моим не то пятиюродным, не то шестиюродиым дядей. Племянница ему пришлась по душе, даже очень. Повёл он нас в чей-то необыкновенный сад, где я объелась грушами. Вечером ходили с морячком в кино, потанцевали, но я запросилась гулять, так как нас слишком уж пристально разглядывали аборигены с аборигенками. На деревенских улицах стояла тихая чернота, монтёр, должно быть, не проснулся ещё в своей пуньке. А может быть, он понадеялся на августовские звёзды, которые с завтрашнего дня уже не августовские, а сентябрьские, и сберёг государству малую толику электроэнергии?
Сегодня катаемся в лодке.
1.9.65.
Первое сентября - а мне никуда не идти, странно. И 2-го тоже никуда. И 3-го.
Погода нервничает и даже безумствует: вчера ветер солому рвал с крыши, и таким ливнем её изрешетило, а нынче ясное небо с утра, прохладное, ясное небо, сентябрь.
Ночью - рыбалка с сетью и лодками, папа на прощанье душеньку отвёл, а заодно и я. Угощал нас лодочник простым вином и яичницей с салом. Похоже на то, что морячок в меня влюбился. Влюбиться в тебя, что ли, спросил. И тут же влюбился. Как это глупо и хорошо.
2.9.65.
Уезжаем. Сборы. Груши, яблоки складываем в корзинку. С самого рассвета не спится.
Вчера попали с морячком к его родственникам на вечеринку, я выпила залпом целый стакан самогону. Эти славные люди с таким жаром угощают, что поневоле всё выпьешь и съешь. Отведаешь и борща, и вареников, и молочка под румяной корочкой, и капустки, которую у тебя на глазах вытаскивают из кадушки деревянной ложкой.
Прошли годы, но...