Юность сыграна - без репетиций.
В кучу зелень былую сгребут.
Но какие-то синие птицы
всё ещё поднебесье скребут.

Блудный сын не спешит убедиться,
в том, счастлив - одет и обут.
Что тут скажешь, коль синие птицы
всё ещё поднебесье скребут.

От пространства не освободиться,
не порвать исторических пут.
Даже странно, что синие птицы
всё ещё поднебесье скребут...

1.

Ветер в лицо, и уж лупит под дых,
рай дочиста обтряс.
Что ж, яблок - уже не зелёных - гнилых
набрать в подол про запас?!

Лепятся в рифму к грехам - стихи,
мышами словарь пропах.
Ветер такой, что из-под страхи
метлой выметает птах.

Ох, не по-нашему птахи те
чирикают, - не поймёшь.
И чайки их - нет, не прильнут к воде,
а в сердце ей всадят нож!

2.

У небоскрёба стреха, ха-ха...
И на завалинке дед...
Американок одел в меха
ветер,
      с горы сошед.
В чьей он трубе по-собачьи взвыл?
В чьём слуховом окне?
Кто б из соломы гнездо мне свил?
...ладно, - себе, не мне.

3.

Жизнь кругосветная штука, а штук...
Страшно назвать число.
С севера ветер, - а где же тут юг?
Всё у них мне назло!

Север? Канада? - не надо, постой.
Что может быть в степи:
мазанка, яблоня, ранец пустой.
Путь,
   горизонт,
       стихи!

1980 г.

На их Свободы статую рогатую
взглянув с небес глазами Боттичелли, -
я падаю,
    пусти меня,
        я падаю!..
А это только детские качели.

А это только тени стоэтажные.
В пустой колодец - для того и вырыт -
из медных труб мелодии протяжные
текут.
     А дети, где же дети, Ирод?!

Не может быть, чтоб взрослые припрятали
на чёрный день - и не ошиблись в цвете:
оркестр за гробом медный весь, не правда ли,
и солнце тоже - инструмент из меди.

И станет зелень нежно обволакивать:
поверх металла окись, плесень, поросль.
И вот распад,
      и некому оплакивать.
Земля и небо - порознь, порознь, порознь!

Ноябрь 1980 г.

1.

Всё сбылось, о чём ещё загадывать.
И теперь уж не копи, а трать!
В эту пропасть лучше не заглядывать,
этих писем лучше не читать.

Не порву, не превращу их в пепел, -
не на то потрачу свой огонь.
Всё сбылось, - а ты как будто не пил
из ключа, мне бившего в ладонь!

Ты отвык от сладкой дрожи в дрёмах.
Что ж, и мне отоспалось.
                  Сбылось!
Целясь в нас, густую тень черёмух
солнце больше не прошьёт насквозь...

2.

Чем дальше, тем дальше, - чего там лукавить.
А диалектику я не стригу.
Вот-вот поместятся - а лес ведь, луга ведь!
В четверостишье иль даже в строку.
И хватит судить по последним каникулам,
всё бегать да бегать босиком по иглам!
И плакать - довольно, не так уж и больно.
По двадцать, конечно же, лучше, чем по сто.
... по иглам, по иглам из крон треугольных
по иглам забытого всеми погоста.
По иглам, по иглам, кто мёртвый, кто павший, -
за красным оврагом, за той фиолетовой пашней...
Откуда-то пашня взялась, - а деревня пустая,
и церковь пустая,
             ворон да воробушков стая.

3.

Я думала, хватит с меня окна
и того, что видно в окне:
двор.
     Не колодец, а кладезь без дна!
Голуби в вышине!
Вглубь или ввысь - куда захочу,
туда и буду смотреть.
По вечерам зажигать свечу
и краски тебе тереть.
Я думала, что при свете свечей светлей,
и выключала свет,
и за обои сыпался клей
несколько зим и лет.
Клей из муки был - мышиный хлеб, -
хлеб, а потом сухарь.
И был наш чердак не похож на склеп,
а твой пиджак - на стихарь.
Мне нравился лестницы гул и мрак.
И - настежь!
     И - возглас твой!
Мы говорили с тобой не как
с мёртвым -
       ещё живой...

4.

И год, и два, и три, и всё больнее время
у каждого из нас.
           Чего ты ждёшь? - паши!
В живую борозду лей золотое семя!
Сочтёмся в урожай.
              А писем не пиши.
Я всё ещё в плену у древнерусской речи:
не в тягость помолчать, расстаться не впервой
Но ты-то ждёшь чего? - от встречи и до встречи,
что толку пустовать и зарастать травой.
Ах, эти пустыри... о голубой репейник
потрётся ветерок и дальше побежит.
И всё идёт на ум, а задний ум крепенек:
за меч в твоей руке я принимала щит
Вернуться б хоть на миг - оружьем поменяться.
Будь у меня в долгу! - разделим пополам...
Чтоб поровну всю жизнь друг другу вспоминаться,
чтоб поровну всю жизнь друг другу сниться нам!

5.

Не до писем, милый недотрога,
наконец-то дай тебя обнять.
Ах, не трать седьмую пядь на Бога, -
на меня седьмую пядь потрать!
Ты всё тот же, ты не взглянешь косо,
не вспытаешь грозно: - Почему?!
Где-то спеют, падают кокосы
в мокрую тропическую тьму.
Где-то рвутся вопли зазывалы.
Сквозь базар, не стоит делать крюк!
Там, закату подражая, алы
апельсины, яблоки, урюк.
Нас ещё не отпускает север.
Четверть жизни, - или может, треть
пахнет мёдом подмосковный клевер,
вострым косам хочется звенеть!
На земле ещё покуда с краю,
с голубями белыми в родстве:
я тебя по голубям узнаю,
по румяным луковкам в Москве.
Что кресты! - Евангелия ребус.
О грядущем, а не о былом
наших писем лирика и эпос
в нашем небе связаны узлом!

Зима 1980 г.

Эле


Не на Бродвее для туристов...
На том, другом, куда не звали,
вся на ветру промозглом выстыв,
валялась книжечка в развале.

Не у седого антиквара
и не у букиниста в лавке...
Бесплатно плакала гитара...
Ни комментариев, ни справки,

ни переводов Гелескула.
Не бьют по темю аксиомой.
Но как лицо широкоскуло
на литографии знакомой!

Я б в жизни не связала фразу
из этих канте, этих хондо.
Но тут - угадываю сразу,
тяну Бродвей до горизонта!

За горизонтом есть Гранада,
Бильбао, Кордова, Севилья...
Не белый стих!
            В руке граната,
над головою эскадрилья!

Декабрь 1980 г.

Нет ничего окончательнее песка -
пустых барханов и мёртвых дюн...
Такая тоска, точно смерть близка,
а ты беспечен и юн.

Пусть дети придут - с лопаткой, совком.
Ни слова им не скажу.
Пусть где хотят, там и строят дом,
лепят этаж к этажу.

Пусть на пол сыплется с потолка,
и стены сползают вниз.
Вода в заливе тепла и мелка,
и розов песчаный мыс.

А если бы хоть на денёк, на часок
забыть, что такое песок!
И пересыпать 
       из ладони в ладонь -
розовый, как огонь!

Январь 1981 г.

У поворота на Скай-Вью
сухую выберу скамью
и отдохну немного.
И дальше поведёт, туда,
камней мерцающих гряда
и серая дорога.
Там, в доме на крутой скале, -
стол, стул, тетрадка на столе,
в окне - шоссе да крыши.
И никакой причины нет,
чтоб на страницу падал свет 
не из окна, а свыше.

О Господи, пошли стихи
кому-то за его грехи, -
а я не виновата!
Я поселилась на Скай-Вью -
но лучше я гнездо совью,
а дома мне не надо...

1981 г.

Яблони костлявы, голы.
По утрам не видно школы.
То вода, то гололедь.
Вот бы гриппом заболеть!

У тебя литература -
у меня температура.
Не от сих и не до сих -
вольный стих мой, белый стих!

В узкий круг настольной лампы -
попотеть, так вхожи ямбы,
а ещё твой шёпот вхож:
- Своего не узнаёшь?!

Как же ты прошёл сквозь стену...
Дай разую и раздену.
Хочешь, в печке посушу?
...хочешь, лампу погашу?!..

1981 г.

Грустно: мыши съели валенки.
Грустно, боли след простыл.
А ты хоть кого-нибудь, маленький,
когда-нибудь простил?

В потёмках точно бес толкнул.
На, маленький, зашей!
И чем сердиться без толку,
я выведу мышей...

1981 г.

На ветру отряхивается,
с места на место перелетает,
красными клювами небольно клюётся.
Май, июнь, июль, август...
Никто мои дни не считает,
никто не знает,
сколько их ещё остаётся.
Каникулы, каникулы,
майские жуки.
Спрячь, ёлка, иглы!
Крапива, не обожги!
Я босиком побегаю
с растрёпанной косой,
побекаю-помекаю
с козой-дерезой:
- Бек да бек,
         розовый снег!
Шиповника куст
         до того густ,
что даже нахохлился!
Ах, бедный Марсель Пруст -
ни разу не вспомнился...

1981 г.

Я зачем-то ломаю перья
и бумагу чистую рву, -
и по мере того, как верю,
я сама же себе и вру.

Что ж, коль сердце моё буянит,
не желает черстветь, как хлеб:
не убьёт их, а только ранит!
...в старой книжке - Борис и Глеб.

В старой книжке миниатюра.
Белый конь один на двоих.
И ещё далеко до сюра
в тех простых рисунках твоих.

Суть мертва - как скелет иль остов.
В старой книжке от них запрусь.
На конвертах - Смоленск и Остров.
Всё древнее, древнее Русь.

Весна 1981 г.

Саше



Шуба, шуба, серый козелок.
Завяжу на память узелок.
Брошу всё и с узелком в руке
подойду к какой-нибудь реке.

Тёк же в море наш с тобой ручей -
тот, что высох от пустых речей,
от бумажных лодочек твоих!
Позабудь, я помню за двоих.

Шуба, смех, какой-то лысый мех.
...за двоих, за четверых, за всех!

Балерина, фея, Петипа.
Просто шуба, шуба до пупа.

Я бык, я дик, я безоружен, -
у Одиссея щит и меч.
Он перед тем, как сесть за ужин,
произнесёт такую речь:

- О, друга лучшего доспехи!
...а не заклятого врага.
Но я не виноват в успехе.
Бык, не нацеливай рога!

Меня баюкали сирены,
да спал я не на том боку.
Да, я живым уйду с арены,
что не позволено быку!

Я помашу плащом багряным ,
позвякаю мечом о щит.
И - счёт твоим открою ранам,
пусть публика поверещит.

И долго-долго не закрою,
всю выточу по капле кровь!
О, другу лучшему, герою...
бык, не реви, не прекословь!

.................................

Бык-бык, - реви!
           Пошли, Юпитер,
в нас пару молний, наповал!
И кто там кровь с доспехов вытер?
Ведь я же просто наплевал!

Зови судьбой, зови фортуной,
дай им другие имена.
Я наплевал на Рим твой юный.
Кровь ни при чём тут, старина.

 1981 г.

1.

Последняя - или первая?
И эта просвищет мимо!
Я верю тебе, я верую...
О лунная пантомима!

2.

Опять на всю ночь растянется
пятнадцать минут езды.
Тебе от мамы достанется,
когда на небе останется
две самых ярких звезды...

3.

На каплю утренней свежести
свою променяв звезду,
я... нет, не любви, а нежности
от друга ночного жду!


Весна 1981 г.

Как змея, на солнышке нежусь
                     (а яд копится).
Семью цветами радуги переливаюсь
                     (а яд копится).
Насвистываю песенку, насвистываю.
Не надо меня передразнивать.
Ты лучше копи денежку:
купи себе солнышко и нежься,
купи себе радугу из бензина
(в ней не семь цветов, а лишь
                       тринадцать!).
У каждого своя песенка:
хочешь - напевай,
хочешь - насвистывай.
А хором напевать, -
так скажут - волки
воют на окраине мира.
А хором насвистывать, -
так скажут - змеи
зашипели,
         на дорогу выползая!
И, чего доброго, станут спрашивать,
ведёт ли ещё куда-нибудь дорога...
А дорога, сам знаешь, кольцевая.
Нежится на солнышке, как живая.
От упорного, ласкового взгляда
не упрыгнуть бедной лягушке.
А тебе - не съехать на обочину,
не нажать на тормоза - откажут.
По дешёвке покупал себе солнышко?
Я дороже возьму, уж не посетуй...

Апрель 1981 г.

Но в мире новом
друг друга они не узнали...
Лермонтов


Забыть лицо...
Небрежно стёрла
с доски и выпачкалась мелом.
И слёз вибрировала свёрла
не на лице - на чём-то белом.

Они друг друга не узнали...
Пережила?
       Не дожила?
Иль оба оболочку сняли -
ту, что была им тяжела?


1981 г.

Моря, моря хочу солёного,
моря, гребнями забелённого,
помнишь? - в берег, как в бубен, бившего!
Только будущего - без бывшего!
Пусть глаза мне залепит пена!
По колено твоя измена!

Где-то есть не просто вода, -
мне уплыть бы, уплыть туда,
да на пару бы с глубиной
возвратиться к тебе иной:
сладь-ка, сладь-ка попробуй с ней -
у неё глаза зеленей!


 Весна 1981 г.

Дай мне руку - в белилах, в саже.
Не смывай - ведь это не грязь.
Напишу на конверте - "Саше", -
ветру, ласточке покорясь!

Я не знаю, какой твой адрес:
колокольня?
        чердак?
            сарай?
Ну а мой - всё тот же "Ардис",
даже если это не край.

Весна 1981 г.

1.

А поля-то, а моря - обозримы.
Вышел в люди ты, а я - в пилигримы.
У собаки сколько ног? - а я пятая.
Вместо "Пиза" напишу тебе - "Падуя".
Всё равно ведь не дождёшься письма, -
зато я первая!
            Я сама!
На себя беру прощания труд -
то, что любимые не берут.

2.

А к тому же в Падуе - Галилей.
Хоть она и вертится, - уцелей!
Мы ей не помощники -
            пусть вертится сама...
Свободные художники,
            сошедшие с ума.
Мы круг гончарный вертим -
            земли порочный круг.
Друг друга обессмертим,
            лишь выпустив из рук.

Весна 1981 г.

Здесь снег, и наст, и санки,
в сосульках провода.
А там живут испанки
и не хотят сюда.

Ландшафт почти как лунный,
и в небесах мотор.
Там по ночам чугунный
гуляет командор.

Он Донну Анну душит
за столько уж грехов...
Он с Дон-Жуаном дружит
до первых петухов.

Он бьётся лбом о стену -
размах от сих до сих.
Он розовую пену
выплёвывает, псих!

Закаяться, забыться,
занежиться в снегу...
А лбом об стену биться
я и сама могу.

Как доводом сим веским
приятно дорожить.
А вот дружить мне не с кем,
И некого душить.

Весна 1981 г.

1.

Друзей наперечёт:
собака да свеча,
да высунулся чёрт
из-за левого плеча.
Что если плюнуть,
да сильно дунуть, -
и чья взяла бы!
Я знаю, чья..

2.

В печке ворчали
сырые дрова.
Чёрной печали
росла голова.
Собака рыжий 
косила глаз,
а огонёчек
всё гас да гас.
Нечистая сила, -
и погасила б
уже сто раз!

3.

Сплетались тени
лап, рук и ног
- В Твоей геенне
есть потолок?
Суюсь не зря я
в Твои дела:
уж нам сырая
земля мала.
И рай.
    От рая
вся кабала.

4.

Айда, мой рыжий,
ко мне на грудь!
Мороз над крышей,
и снег, и жуть.
Потёмки ёмки,
кирпич в котомке,
ищут потомки
обратный путь...

Весна 1981 г.

Хоть ничком, хоть навзничь - а наземь!
Захлебнуться росою чистой!
На цветов на радужных на семь
дай распасться мне, - а сам выстой!
Дай любовному горю вытечь,
дай в родимый подзол впитаться.
Ох, Добрыня ты мой Никитич, -
каково мне с тобой брататься!
А, да ладно, уж мы братались, -
убыла ли хоть капля крови?!
Стремена пустые болтались, -
да седло не к лицу корове.
Ну а если не мелочиться,
не считать на пальцах обиды...
Хорошо на мосту молчится.
Хорошо на мосту без свиты.
Сколько раз до меня бывала
на земле любовь безответной?
На мосту всю ночь горевала
и казалась смертельно бледной.

Весна 1981 г.

Я не Бог и не Бах...
А.Мм.



Живу по новому стилю, -
и то, забежав вперёд,
кнутом ретивое мылю...
Кровь горлом, и зло берёт!
Мне снег обещал - и точка, -
растаю, мол, убегу.
В срок лопнет первая почка
берёзы,
    свесив серьгу.
Куда ж это я, куда же?!
Никто Бранденбургских ворот
ни Баху, ни мальчику Саше
уж больше не отопрёт.
Нас было на свете трое.
Нас флейта отпела всласть.
Над нами, копытом роя
облако,
    пронеслась
история!             
    Траектория...
Был очень уж диск потёрт.
Души моей территория
так смахивала на форт.
Устала от обороны.
У солнца ль просить огня?
Твои ль на снегу вороны
расклёвывают меня?!
О, первой любви останки!
О ты - не Бог и не Бах!
В ручьях потонули санки,
и снег весь травой пропах.

Весна 1981 г.

За забором сад заброшенный,
в небе путаница крон.
Зреет плод любви непрошенный -
урожай!.. то бишь, урон.
Ох и больно наземь шлёпаться,
от избытка крови лопаться,
со значенья звук совлечь -
твою ласковую речь.
Лучше бы забор сломали,
каблуками в землю вмяли
золотые семена...

А земля черным-черна:
золотых семян полна...

Омару К.



Не бесись ты, рядом ляг.
У самой истерика...
В серый, сирый, сорный злак
канула Америка.

Пузырьки - бегом со дна!
Банки-склянки - вдребезги!
Сквозь репейники видна.
Потонула в вереске.

На ладонях растирай,
восвояси - ощупью.
Удержи, ну хоть за край
нашу землю общую!

Пополам?
      А, наплевать!..
Хороши раскольники:
через год приём опять
к Иверской в Сокольники.

 Май 1981 г.

А.Мм.


Орган не орган, как гортань...
В.Терещенко



1.

Ниже пояса бью: люблю!
Как без якоря кораблю?!
Синю морю без бережка,
зелен-дубу без корешка?
Да не так уж и глуп, наш дуб:
мы ещё дорастём до губ,
до зелёных, до синих глаз -
наглядеться в последний раз!

2.

Красный угол, чёрный, доска.
На песке наш дом, из песка.
О божественном разговор.
Чёрный глаз на меня в упор.
Чёрный глаз, а под глазом круг, -
и с утра всё ронять из рук!
У меня у самой круги.
У хозяйки с чем пироги?
Я не прочь хозяйке помочь, -
слава Богу, уже не ночь,
позади игрушечный бред,
не икона - автопортрет:
чёрный глаз на меня в упор -
и крючок на дверь в коридор.

3.

Ну не орган, - так хоть орган.
Бах, ба-бах, заверните кран!
Но всё жутче воды напор,
капель хор о жесть, ре минор...
Я как рыба, я ни гу-гу, -
даже после, на берегу.
За столом нас тринадцать душ.
Акварелью размыло тушь.
Расползлась последняя грань.
На прощанье, любимый, грянь!
На прощанье дарю тебе...
Чьё там соло в печной трубе?

4.

Чья матроска? - вот это да!
Треугольная борода.
Пляшет свечечка, лижет стол.
Тебе в парус - а мне в подол?!
Ходит палуба подо мной.
Утоплюсь, будь ты трижды Ной!
И попробуй тогда спаси...
Хоть матроску-то не носи.

5.

Не гусиное -а скрипит. 
Как, - и Пушкина на санскрит?!
А, петушье, а, кровь с пера...
Не серчай, Петрович, - пора.
Мне на память пера не дашь?
Ничего, сойдёт карандаш.
Я стихи напишу о том,
куда наш подевался дом,
в какой день и в каком году
канул в синюю лебеду...

Июнь 1981 г.

Вся в грачьем пух-пере,
малиновая, свежая.
И - город на горе,
кой-где берёзку свешивая.
Подобен пух-перу, -
но ты попробуй сдвинуть.
И слёз не отопру.
Заставь, замучай, вынудь!
Дай стечь воде пустой,
дай накопиться соли.
Будь первой бороздой, -
я не умру от боли.
Застыну на ветру -
вполголоса, вполжеста.
Подобна пух-перу, -
а тоже ведь ни с места...

Июнь 1981 г.

Трава едва примята.
Как всё это легко.
Прохлада точно мята -
объятье велико.

Распятье - не объятье!
Не перекрёсток, - крест!
Так ведь не стану ждать я,
пока сомненье съест...

Лето 1981 г.

Не львиная и даже не оленья, -
зато скулит, и хвост, и ухо лысое.
На налитое полымем поленья
глядим всю ночь, царапины зализывая.
Снаружи воет, хлюпает, урчит.
И писем нет, и печь не пригодилась.
И электричка поле прострочит
суровой ниткой, чтоб не расходилось.
Снаружи всё, чем я не дорожу,
чем, может быть, и дорожила раньше.
На огонёк не зарься - погашу.
А коль зажгу, так сам же и отпрянешь.
Хоть двести ватт, хоть тыща киловатт,
хоть только свечка в уголке укромном:
я виновата!
        Ты не виноват,
что растворён во времени огромном,
что по частям тебя мне собирать,
прослыть воровкой, побирушкой, дурой -
и на ночь дверь покрепче запирать,
и этой серой покрываться шкурой...

 Лето 1981 г.

Витийствовали, дули ром,
клялись апостолом Петром,
друг дружке ржавым топором
рубили голову петушью.
Кровь расплывалась на сыром,
ещё прикидываясь тушью.

Возьми ей да и не поверь,
зрачок насторожённо вперь
во всё, что ползало и лгало:
не до крови ж, мол, сопрягало
нас дыма синее лекало!

Лето 1981 г.

В цилиндре кучер, - а не извозчик.
У свехзвукового   вид - грошевой.
Откуда-то топает навстречу мне дождик -
родимый, серенький, свой.

Один лишь дождик всей пылью впитан,
всей шкурой узнан (той, волчьей, сыти!).
Один лишь способ любви испытан:
"Лошадки, милый, на Нью-Йорк-Сити".

А мимо... А прямо на мокром асфальте
- Окей, - им скажу, не сочти за грех.
От уха до уха, сажу им, скальте
все ваши зубы, разгрызшие орех!

Ах, богомазы вы, красные усики,
красные брови, красные бороды, -
не по карману мне ваши исусики, -
да и карманы к чертям отпороты.

Ветер засвищет, - так уж в подоле, -
не прикарманишь, хоть весь присвой:
затосковав по бессмертью и воле,
в клетке из собственных косточек взвой!

Есть же земля за тремя морями!
Письма сгорят, - так и пепла горстка!
Дождик не смыл вас, а слил, миряне, -
плоть Нью-Йорк-Сити и дух Загорска!..

Июнь 1981 г.

1.

Любви не перепробовать!
Возненавидеть - набело!
О ласковая проповедь...
Я круг из рук ослабила.

В одном цвели орешники
и солнышко сияло,
в другом томились грешники
и ночь в окне зияла.

А третий круг -
разъятых рук,
со мной пришёл
проститься друг...

2.

Думаешь, тоска
по домику из песка?
Думаешь, иву люблю
за поклон, за плакучесть?
Рассыпься домик -
доска,
    доска,
        доска, -
и не замечу,
какая бездомная участь.

Пусто в окне,
оттого и видится мне -
точно я ива,
а все твои письма на дне.

Мне всё равно,
какое дно:
речное оно,
морское оно...

3.

Терраса, Таруса, турусы
на огромных скрипучих колёсах.
Друг в друга влюблённые трусы,
и много птиц безголосых.

Так только во сне бывает:
ни крика во рту, ни писка.
И кто-то нас убивает,
дыша горячо и близко...

Июнь 1981 г.

1.

Беды не переждать,
награды не дождаться.
Давайте жить не так,
как будто про запас
дано и нам и вам
по свету пошататься,
проститься в первый раз,
простить в последний раз.

Кто нам отмерил путь, -
Тот был, не скуп, а беден.
Что спрашивать с Него,
каких чудес желать!
Пустые закрома!
Весь хлеб насущный съеден!
Нельзя же без конца
жевать,
    жевать,
        жевать...

2.

Найди себе поводыря.
Сойдёт любая.
А вот ко мне лепился зря:
сама слепая.

Не ведаю, не вижу, не
вожу по краю
той пропасти, что вся во мне.
Не я караю.

Твой нищий грех неискупим,
а мой тем паче.
Давай друг друга оскопим -
и станем зрячи!

3.

Август на исходе.
Не бойся, не западня      .
Август на исходе.
Не радуйся, от меня
отрываясь вполсилы -
несмертельно, небольно, незло...

Встречным так заносило,
что попутным назад понесло!

4.

Мой единственный и верный,
суеверный, суверенный...
Я ли другу не верна:
настежь дверь растворена!

На исходе плен уютный,
поцелуй наш обоюдный.
Губ, ладоней и колен
истомивший душу плен...

5.

О, на исходе сил, на волоске доверья...
Любовь обречена, любой - прелюбодей!
Опять мы за своё - за кисти да за перья.
А гуси в небесах - за миг до лебедей!

6.

На миг освободит распаханное поле,
да ветер оторвёт от ветки родовой...
Но только я не без нашей общей боли,
без крови в три ручья на всей передовой!

Я близости иной и не ищу меж нами.
Земля разъединит, - так свяжут небеса.
Не поле вовсе, а Егорушкино знамя!
Не ветер вовсе, а под дубом голоса!

Август 1981 г. Москва

Старый дом пятиэтажный...
Кто там выше воспарил?!
Старой лестницы протяжный
гул,
  дотронься до перил.
Поворота мрак тревожный,
шорох, шёпот осторожный.
Был пролёт - стал перелёт.
Под крылом гренландский лёд!
И - молчит земля чужая,
птичку Божию сажая
на расклёванный батон -
размалёванный бетон...

Сентябрь 1981 г. Нью-Йорк

В.Б.


Не жду, хоть было и обещано.
Не первая меж нами трещина,
и ту, что мерит путь
не километрами, не милями -
последнею невстречей с милыми, -
тебе ли обмануть.
Не знала, как мы поквитаемся.
Не ведала, за что хватаемся,
пуская пузыри.
Мой путь в Коломну!
Твой - в коломенку...
И если разломить соломинку,
то ничего внутри.

Осень 1981 г.

Просто улица - а не Манхэттан.
Ранний, радостный, розовый час.
Заколдован, заклят, заповедан,
затаён, засекречен от нас.

А уж я ль не таращилась в оба,
а уж я ли не тщилась понять.
...и целуются как-то особо,
всех чужих успевая обнять!

И не по полю - по миру зыблясь,
поменялись пыльцой на ветру.
Жадно лбами курчавыми сшиблись
на углу,
    ненормальные,
              тпру!

Может быть, за углом убивают,
и копаются дети в золе...
Может бвть вообще не бывает
просто-улиц на просто-земле?

Всей кровью вдруг отлил, отпрянул
от мокрых веток, горьких скул.
И принял холод форму гранул,
и в слово превратился гул.
Откуда шёл он, сколько длился,
кого и с кем соединял...
Зверь пониманьем не делился,
хоть тоже на зиму линял.

Осень 1981 г.

Вот и пусто в моих закромах.
Слышишь: пусто, пустырник, пустырь...
Солнце гаснет, свой сузив размах
ввысь да вглубь - не хватает на ширь.

Просыпаюсь, - а всё ещё ночь.
А когда же я утром проснусь?!
Хочешь чёрному солнцу помочь? -
круг из рук до объятия сузь.

Понимаю, сгорело дотла.
Я ль сожгла тебя - ты ль меня сжёг...
Есть в золе ну хоть градус тепла -
возвратить ему старый должок?

Осень 1981 г.

На улице муть белёсая,
сирены перекликаются,
тормоза повизгивают.
И воет, воет, воет волчица,
белая волчица из Старшей Эдды,
нет, не помню откуда,
но белая, белая, белая,
то ли поёт она, то ли плачет,
крутится волчком на собственном хвосте.
И вроде бы есть чем зверя
подразнить - Грядущего Зверя,
есть что злому белому Зверю
дать понюхать - а съесть не дать:
свет в окне моём яркий-яркий!
И стоит нарядная ёлка.
И сидят румяные люди.
И Высоцкий хрипит в углу.
Я варю им турецкий кофе.
Нам тепло на ковре мохнатом.
Над альбомами модернистов -
наша общая голова.
Только плёнка всё время рвётся.
А чего ей, собственно, рваться?
Тут, наверное, есть причина,
тяготенье, магнит, верёвка,
узел нашей приятной связи -
тот, который пора рубить.
Ибо связана я - с чужими,
над чужими Дали, Пикассо,
за чужим напитком турецким,
на чужом мохнатом ковре.
У метели просить прощенья?
У пустых и гулких трамваев,
у собаки, поджавшей лапу,
у тебя, бездомный чудак?!
Ну хоть на ночь ко мне прибейся,
приблудись со своей собачкой.
Не выпытываю, откуда,
и не спрашиваю, как звать...
Да окно и не пустит голос,
одинокий голос наружу.
А в углу ещё один голос:
голос с той стороны окна.
Рвётся, рвётся старая плёнка.
Приуныли званые гости.
Как хотите, могу Досена.
У меня и Бах припасён.
Есть цыгане, евреи, негры.
Есть мартини, и джин, и виски.
Столько глоток - в одну утробу!
Впрочем, в ту же ведут утробу
ноги, руки, уши, глаза.
Сладко нам, что кому-то горько.
Наша горечь - турецкий кофе.
Нам солёненького наплакал
тот, с собакой без поводка.
Знаю, знаю, чем склеить плёнку! -
с кем из мёртвых соединиться.
Надоумьте - с кем из живых.
Я свой дом населю метелью,
сквозняком смятенья и страха,
неуюта, разрухи, горя,
плача, поиска и пути.
На пути, на большой дороге
я узнаю, чего не знала.
Даже если вернусь на круги -
на свои, а больше ничьи!
Мне не надо, чтоб было сладко, 
и чтоб было капельку горько,
и чтоб было в меру и впору,
как велит утончённый вкус.
У меня - отсутствие вкуса,
слуха, зренья и обонянья.
Я с любовью переборщила.
Я с враждою перебрала.
Головами качают гости,
друг на друга глядят туманно -
как понять, мол, вот это фокус,
завтра утром,
          а ля фурше...
Завтра утром, спокойной ночи,
с новым годом вас, дорогие,
чей тут шарфик? А шапка чья?
А когда опомнятся гости, -
все поэты, скажут, с приветом,
да ещё пять слов о погоде.
А погода-то в самый раз!
На улице муть белёсая,
сирены перекликаются,
тормоза повизгивают,
в укромный уголок так и тянет
ёлочных, игрушечных, бумажных человечков.

Декабрь 1981 г.

Николе - сальных свечек,
попу - валюту,
маслица глечик
Ваське-плуту,
горсть золотых колечек -
глиняному блюду!
Пью зелье приворотное,
выпью половину...
Ой, мама родная,
никак не выну!
Катаю-катаю,
гадаю-гадаю,
ночь коротаю...
Стихи нежные,
а подблюдная -
хи-хи, грешная,
хи-хи, блудная,
неприлюдная...
Свечечки горят.
Правду ль говорят -
зелен виноград?

Январь 1982 г.

Аж по самое темя
            занесло.
Я не радуюсь со всеми!
            Я - назло!
Что поделать, - лето снится
            кулику, -
молочай да медуница
            на лугу,
на любимом на болоте,
            буль-буль-буль...
А вы горочку зальёте,
            а ведь нуль!

Ну а летом,
        что за оборотень злой! -
счёт веду я новым бедам
        и золой,
точно снегом,
        покрываю мураву,
с птицей, зверем, человеком
        наспех рву.

Вот, загадываю, выпадет снежок...
Накатаю прямо набело стишок!

Январь 1981 г.

Ночь смыла черту горизонта, -
 и ту, что меж нами, черту.
Торонто, Торонто, Торонто, -
запретное слово во рту.

Часть света - ни та и не эта.
На части не делится свет!
Трубите, - мол, песенка спета!
Тряситесь над грудой кассет!

Где мыши, да пыль вековая,
да залежи пролитых руд, -
усохшей головкой кивая,
высиживай, дедушка, труд.

Пиши: "В позапрошлое лето,
такого-то дня и числа"...
Я тоже пришла без билета!
Я тоже кудрями трясла!

Заведовал древним обрядом
глухих молодцов эскадрон.
А я и не знала, что рядом -
Торонто, торонто, торон...

Зима 1982 г.

Путей-дорожек дюжина.
Стою, губа закушена.
Кусково, Сходня, Тушино...
Расплачешься, ещё б!
Куда девались дворики,
печурки да топорики?
И - подалась в историки
развалин и трущоб.
Заезжено, заснежено,
газеткой занавешено,
и спутники всё те же, но...

............................

Зима 1982 г.

Не приближайся, ближе некуда.
Помиримся на том, что есть.
Земли-то промеж нас, а снегу-то!
Как тут за письма не засесть,
не пересечь пространство снежное,
ста лет не посулить за час
любви, чья сила центробежная
уже не действует на нас...
Не будь мы полюсами крайними, -
на тысячи зеркальных призм
рассыпался б, сверкая гранями,
наш юный импрессионизм!

Январь 1982 г.

Л.К.

Дом обезлюдел, город опустел.
Прошлась по жилам язва ль моровая?
Обида, зависть, камень просвистел...
И - пополам система мировая!
И больше нет домов и городов.
Кто кроме нас их на песке построит.
И превратиться камень твой готов
в сорвавшийся с орбиты астероид!

Февраль 1982 г.

1.

Отсрочка на год, вот те раз.
Сто тысяч польз - неоспоримо.
Смешно: разъединяют нас
священные руины Рима.

Аптекарь составляет мазь, -
а нам с тобой не до царапин...
Как больно музыка рвалась
на паузы: скрип, скрежет, Скрябин!

Свеча закапывала диск.
Игла, похрустывая, грызла.
Ассизский, как его, Франциск
был именем, лишённым смысла.

Где только откопал, чудак, -
чужак, охочий до развалин!
В ту ночь недаром наш чердак
был мёртвым месяцем оскален.

2.

Мы всё же своё наверстали:
впервые в отцовском роду
глаза спотыкаться устали
о чуждую им пестроту.

Понюхать, попробовать, взвесить,
запомнить, на ус намотать.
И, может быть, лет через десять
обнову скроить и сметать.

И в поле, где глазу просторно,
где ты не чужак, не изгой, -
прорежутся мёртвые зёрна
живою, зелёной тоской!

3.

Духота акации...
Соловей взмок.
Твои упали акции,
отечества дымок!
Тягучий, фиолетовый,
невидимый почти.
Что начерно - выведывай,
что набело - прочти.

..........................

Не крик, а писк извергла
горючая смесь.
Дыхни, дыхни на зеркало!
Простынкой занавесь...

4.

Всё так и есть: внизу таверна,
гром утвари по вечерам.
Зелёной медью суеверно
кропит нас опустевший храм.
Щель уличная, эхо, эхо...
Неутомимый рикошет.
Сам дьявол корчится от смеха,
с облупленной стены сошед.
Бранится, плачет, меж собою
добычей делится жульё..
Нет, не становится судьбою
непостоянное жильё.

5.

Эти листья к ветвям прикипели, -
что им, а, потрясенье основ?!..
Друг над другом мы нежно корпели
и слагали мозаику снов.

Сумасшедших, непуганых, юных -
рот в черёмухе, руки в смоле, -
нас недаром, в варягах иль гуннах,
чёрный ветер носил по земле!

Развязав материнское чрево,
истощив подоплёку родства,
мы готовы раскачивать древо,
на котором истлела листва!

Июнь 1982 г. Рим

Нет, ничем мой дух не болен.
Высказаться - хватит слов.
Я не строю колоколен
для пустых колоколов.

Тягу ввысь одолевая,
непосильный груз беру:
я, как крыса тыловая,
смертью собственной умру!

Жалась я к скале отвесной,
в небо целилась сосной...
До свиданья, Царь Небесный!
Здравствуй, путаник земной!

Зрей и ты, юнец румяный, -
в море с облачка сигай!
Выйдет на берег туманный
взвод дежурных навсикай...

Лето 1982 г. Москва

Кирпичная стена, волна апрельской травки,
да яблоня цветёт, срезая пол-окна.
Всего одно окно, - но хватит для затравки.
Вдох, выдох, вздох, волна
солдатского сукна.

Ирландия в окне у той печальной дамы,
что возится с цветком, похожим на герань.
Не вымыто стекло, не выставлены рамы, -
не режет пополам размывчатая грань!

А у меня в окне, с той стороны, где воля,
где яблоня цветёт, похожая на нож, -
смоленское шоссе.
- Ещё ты вспомнишь, Оля...
- Я что-то не пойму, к чему это ты гнёшь.

Вот поле отошло, волна ржаная спала.
Конверт без марки был, - просвечивал насквозь.
Я глубже, чем она, в саду своём копала!
Что ж яблоне моей ни разу не цвелось?!

Лето 1982 г.

Разноголосье, разнотравье.
Зелёная волна, волна...
Земли и неба равноправье
в том, что и я теперь вольна!

Чтоб поровну - на обе чаши, -
я корень выдернула из
трясины, путаницы, каши.
Весь мир расклеился, раскис!

И древо старое опало.
И лета не была рекой.
Сама я кашу расхлебала,
хоть заварил её другой...

Лето 1982 г.

Как глупо загадывать на год,
горячую нежность копить, -
отравой раздавленный ягод
увядшие травы кропить.
Их птица и та не клевала,
их серый не пробовал зверь...
Пахнуло вином из подвала,
да ржавая взвизгнула дверь.

Лето 1982 г.

Серебряный овёс привязываю к ветру.
А золотой овёс привязываю к солнцу.
Дорога сквозь овёс весь день в ушах
                                звенит...
Я понимаю: ретро, вон дачница пасётся,
чей дух овёс вознёс в свой собственный
                                зенит.
А главное, на что потрачены силёнки:
на то, чтобы связать распавшуюся плоть!
Дорога пролилась в песок магнитной
                                плёнки, -
а дачница ушла огурчики полоть.

Лето 1982 г.

1.

Нам бы на поле, по полю, во поле, -
а мы, глупые, - по морю, за море.
А мы, блудные, дома не пробыли
ни мгновенья из длящихся в мраморе!

А по мрамору - молотом, молотом,
горьким солодом, голодом, холодом.
Пыль столбом у Творца в мастерской.
Спас Европу Телец , а не Овен.
Ты, мой Овен, ни в чём не виновен.
Оба давимся пеной морской.

2. КРОВЬ 

Сколько раз придут косить, -
всё равно корней не тронут.
А потом придут гасить -
и в моей крови утонут.
Чем ещё мне истекать,
брызгать, пениться на срезе,
в больно свищущем железе
ритм сердечный постигать?
А когда взыграет медь,
да в лесу завоют волки, -
станет прыгать  греметь
утварь разная на полке.
И забулькает дитя,
будет на руки проситься!
Сколько раз придут косить,
сколько раз сама истлею...
Горячо и нежно склею.
И - попробуй раскусить.

3.


Г.



Голова со сна в дыму, чай?
Огнь на сахарных устах.
Лес мерещится дремучий
в трёх смородинных кустах.
Ни конца ни края лесу,
в нём ни просеки, ни зги.
Бес в ребро другому бесу, -
рвут друг дружку на куски!
И - заблудшую манежить,
лестью приторной душить.
Выбирай-ка: выжить нежить -
или нам с тобой не жить!
Белый свет наш юн и ёмок.
Лес - пенёк, пенёк, пенёк...
Нет, не вышла из потёмок
ни к кому на огонёк.
А не вышла, - так не сетуй,
сядь на дуб на вековой,
вороньём сердитым ведай,
отворотной правь травой!

4. НА  РОДИНЕ

Шершавый ветер с лица сбегает,
с лица стекает колючий дождь.
Дорога полем - а пролегает
ещё и сердцем, идёшь, идёшь...
Все обветшали ориентиры:
осела хата, сад одичал.
В стене церковной святые дыры:
сосед соседа под ней кончал.
Не помирил их чудак Микола,
не заступилась за них земля.
И настежь наша пустая школа,
и что нам стоит начать с нуля!
Зубами скрипнешь, осилишь гору, -
гора ль осилит, а под горой...
Ужель не хватит тебе простору:
одной родимой, другой сырой!
Кресты ли, звёзды - всё покосилось.
Кто тут не вымер? - как долго мрёт.
Не мрёт, сердешный, - идёт на силос,
в компост ложится, - такой народ!

5.

Речной песок, древесная кора,
пух и перо простывшего ночлега,
безглазых рыб прогорклая икра,
бездомных коз прокиснувшее млеко...

Накоплен опыт, и намётан глаз, -
и вот сошлись все верные приметы,
сама природа принимает нас
за неодушевлённые предметы!

Пустых небес петля, верига, гнёт
с нас соскользнёт, рассыпавшись на званья.
И не лицо, а лик перечеркнёт
блеск паутины, длящийся мгновенье.

6.


В.С.



Вот когда - слезами изыди!
Память вербная, золотая...
Зазевавшись на Нью-Йорк-Сити,
чем я молодость залатаю?

Долго ль, коротко... жизнь короче!
Умирали с тобой вблизи мы.
Куда канули дни и ночи, -
туда канут лета и зимы.

Вся земля была нараспашку.
- Сей, любимый, - жди урожая!
А я сеяла бы ромашку,
хлебный злак твой опережая.

То ль сорняк скорей поспевает,
то ли в поле невзрачно жито...
Кто же знал, что земля бывает
не распахана, а разрыта!

7. СТАТУЯ  НЕРОНА  В  ПАРКЕ  АУГУСТО

Медь и бронза, зелёная ряска, -
и совсем не похоже на топь.
А кого-то всемирная встряска
превратит в десятичную дробь.

Ни в каком не спасёшься окопе!
Цепь не выдержит столько нулей!
Медь и бронзу в изложницу Гоби,
в Каракумы, в Сахару налей!

В тучу только что рухнувших кровель,
в пепел, пыль, человеческий прах...
Повтори его царственный профиль.
Пригодится на первых порах.

8.

Ещё и день с тобой... как коротко и ёмко!
А кровь прильёт к лицу - и кажется, что всклень.
О памяти моей замедленная съёмка,
похожая на лень!
На то, чтоб не забыть, и вправду жаль усилий.
Ещё и день с тобой... весь день настороже!
И прячет, прячет в тень Юродивый Василий
полгорода уже.
А солнце медный грош ему кидает в кепку.
Ещё и день с тобой... потёртый медный грош!
И, за руки держась уже не очень крепко, -
воруешь, веришь, врёшь.

9.

Ни хлорофилл не истощится,
ни птицы не угомонятся...
Устали под гору тащиться,
устали на глазах меняться.
Птиц переделывать в распятия
метафоры поднаторели.
И всё же о каком распаде я
твержу во влюбчивом апреле!
Ведь кто-то же к нам льнёт без устали,
кому-то впрок разлука с милыми.
Во сне белым-бело, как в Суздале.
Да омут весь исписан вилами.
Записываем, что обещано.
Обещанного накопилось!
Вранья расползшаяся трещина
в извёстку ласково вцепилась.
Развалины хранимы ею,
похожею на паука.
И что я набело посмею
переписать с черновика?!
Кого и чем разбудоражу,
помилую иль накажу:
теперь-то я порву не пряжу -
живую завязь развяжу!

Осень 1982 г.

...неисполнимой 
вечности свеча...
В.С.


Кто эта девочка чужая?
Влюблённой вечности мгновенья...
Но, явь и сон перемежая,
тайком соединяешь звенья.
Выходит, цепь?
            Твоя ли прихоть -
приковывать забавы ради?!
Бог с ними, - но останься ты хоть,
твой профиль на полях тетради.
От имени - всего лишь буква.
Кто?!..............................
... личико белее мела.
И детская её обувка
на стольких уж путях истлела.

Сентябрь 1982 г.

Шоссе каменистая осыпь.
Обочины час или два.
Нас, умников, - особь да особь,
мы оба не помним родства.

Езжай, я тебе не помеха, -
и ты мне теперь не указ...
Из душного пёсьего меха
потёк фиолетовый глаз.

Своею заоблачной башней
упрямец обрушиться рад, -
да нету зверюги домашней,
то волчьи угодья горят!

То башня на месте развалин!
Что делать нам в отчем дому,
где зарево рыжих подпалин
в глухом потонуло дыму?

Кидалось в леса и дичало,
и бешеный хвост повисал.
Вселенной конец и начало
не сам ли Господь развязал?

Октябрь 1982 г.

Золотое, глухое ненастье.
Пятый день голова не варит.
Холодит и щекочет запястье
змейка, ящерка, струйка - нефрит.

Змейка, ящерка, струйка, позёмка,
моя зеленоглазая мгла...
Скрытой камерой, подлая съёмка,
выстрел в спину мне из-за угла...

Октябрь 1982 г.

За семью печатями - печаль.
Не тошнит от крови с молоком.
Да палит по яблокам пищаль,
заблудившись в помысле благом.

Прикрывай же, дурень, наготу!
В шёлк и бархат бабу наряжай!
...Но уже и нам невмоготу
расстрелять весь этот урожай!

Октябрь 1982 г.

Листопада шепелявый диск.
Притупилась боль моя - иголка.
Наконец-то предъяви мне иск:
я ещё не заплатила долга.

Ты такой расплаты заслужил,
что друг друга мы увековечим
всех моих золотоносных жил
плакальщиком-дактилем!
                    Иль - нечем...

Нашу лету одолеем вплавь.
Стань былиной и не возвращайся.
Осыпайся с древа, шепелявь,
под иголкой стёртою вращайся!

Октябрь 1982 г.

Наконец-то заржавела осень,
запеклись на устах словеса.
И как будто бы грянула оземь
развязавшие пуп небеса!

На себя они лишку взвалили.
Взор доверчивый их доконал...
Наши звёзды нам крылья спалили,
и Потоп нас почти что догнал!

Октябрь 1982 г.

1.

По кровинке стекал с невысоких небес
дерзко сросшийся с ними осиновый лес.
На ветру погромыхивал, звякал скелет.
У подножия зрел кровяной бересклет.
Стлался, умница, ползал - не пёр на рожон.
Спор земли и небес полюбовно решён...
.........................

Ни корней, ни фундамента, - осень и риск:
всю себя раздаю я до капель, до брызг!
Ведь была же строптива, - а стала нежна...
Но кому ты нужна, персиянка-княжна!
Биографий своих вожаки не мельчат.
А друзья усмехнутся лишь - и промолчат.

2.

Алхимик недаром калил меня в тигле,
а дьявол сжигал тебя в воющем горне.
Они нас - не знаю, - а мы их постигли.
Опутали землю коренья и корни.

А сад не зацвёл, не взошли яровые,
прождали озимых - и тоже впустую...
Они вычисляли пути мировые -
мы формулу жизни искали простую.

3.

Растворились хрустальные своды.
Настежь окна - и нету стекла...
За мгновенье до вечной свободы
птица взгляд бы мой пересекла.

Все бы беды мои зачеркнула, -
а в бессонную прошлую ночь,
как в чернильницу, перья макнула, -
ещё стольким на свете помочь!

4.

Лес заглох, одичал.
А ведь знали его назубок!
Он нас не разлучал,
не выскальзывал из-под сапог.
Позабыл, постарел?
Превратил его в заповедь, в грань?..
Залпом лиственных стрел
несмертельно, а всё-таки рань!
Уколись, уколи!
Подвернётся нам под руку ель.
Добела раскали!
Залежалось меж нами земель...
И в такую-то рань...
Заблуждайся в себе - не во мне.
Лес - как дом, как герань
на умытом росою окне.

5.

Сужался круг вечерних чаепитий,
и поневоле завертелись блюдца:
о чём он плачет, сосланный Овидий? -
его-то песни к берегу прибьются!
И лишь молчанью ни конца ни края.
Переглянусь - и вот уже забыла.
Недопитые чашки убирая,
я ни одной пока что не разбила.
Любовь и дрожь - они себя не прячут.
К добру ли, к худу - а цела посуда.
Нет, ссыльные по родине не плачут,
а этот чай уже им вот посюда...

6.

Никого мне не надобно в свиту.
Мой противник заведомо прав.
Но и с собственной тенью порвав,
я тебя не теряю из виду.

Аргумент не из веских, весьма
сожалею - не те запасала.
Сколько лет я небе не писала? -
а жила от письма до письма...

7.

Снова по небу рыщет заблудшее стадо,
по земле волоча своё сытое вымя.
Снега яблони ждут, холод выжег полсада, -
а их вымя болит и сгорает - во имя.

Но ревут же ревмя и коровы, и козы!
Растерял их пастух, хоть и в пастыри метил:
знал лекарство, но в спешке не вычислил дозы, -
и конец нам казался заманчив и светел.

Но надежды и веры опасен избыток,
и, пожалуй, не стоит их вовсе касаться.
Есть на небе Перун да Ярило, - а мы так
не вчера научились рычать и кусаться!

Я хотела сказать - целоваться, - но шлемы
с головы не снимать, будь то отрок иль витязь.
А предатели, воры и прочие шельмы -
супротив одного моего становитесь!

8.

Не води меня больше кругами
в своём тёмном, дремучем лесу.
Я уже не ногами - руками...
Я почти что на брюхе ползу!

Но кругами - вся жизнь человечья.
Нет угла - притвориться, скосить.
Моё левое ноет предплечье,
чтобы с правого вдвое спросить.

Как сказать тебе - не виновата?!
Как унять обоюдную боль?
Не води меня больше, не надо, -
позабудь, пораспутай, уволь..

9. ДУША


Я пил из черепа отца...
Ю.Кузнецов



Дождя не сладок и не горек
вкус,
    да беда с размокшей спичкой.
Из клоуна по кличке Йорик
пьёт Юрий - шут с похожей кличкой.

Вдали от Дании суровой,
чей флаг на саван перешит, -
Лаврушинский.
        "Портрет Серовой".
А в горле саднит и першит.

И вроде цепь не из железа,
и гвозди гнутся пополам, -
а я чужому в душу лезу,
превозмогая страх и срам.

Уж нечему порваться больше,
никто из нас не на цепи...
Не в Дании, а ближе - в Польше,
нет, ближе - в Киевской степи!

Нет, пятимся.
        До Третьяковки.
В минуту, благостную столь,
вдруг вынем всю из упаковки
да и макнём горбушкой в соль.

10.

Всему необходимо объясненье.
Но выпадают из цепи
любви магические звенья.
Запутался, - переступи!

Увы, кровавая развязка
не ждёт нас порознь, и, увы,
рассказанная детям сказка
не эпос - вся из головы.

Как много в ней волков и зайцев,
как обмелел сей водоём...
На берегу дары данайцев.
А мы им Трою выдаём.

11. ЖАР

Как год назад:
и лампа - сорок ватт.
Ни свет не отвлечёт, ни говор.
Ты на молчанье, милый, тороват,
я - на чаёк (да не презрит нас приговор).

Те сорок ватт - случайно, сгоряча,
а вот под сорок - это уж причина.
Ну да, под сорок, таю как свеча,
чаи гоняю, - в общем, молодчина!

Как год назад:
моя входная дверь
(откуда знать мне, что не напоследок?!)
захлопнулась, как выстрелила.
                            Зверь -
он доползёт до логова из веток.

И, совершив свой тёмный, древний труд,
он будет рад, что сорок ватт под утро
слиняют, сгинут, с памяти сотрут
весь этот грим, всю эту тушь и пудру.

Мозги попудрить и сама не прочь,
портрет свой юный выманив из рамы...
И не такую б скоротала ночь!
Но ты нарушил триединство драмы.

Декабрь 1982 г. Нью-Йорк

Туман, разбавивший потёмки.
Ни ворона, ни соловья.
Сам Гамлет угодил в потомки,
в обманутые сыновья.

Туман клубился, ядовитый,
и призраки изображал.
Король, сопутствуемый свитой,
сим дорожил.
        И - дорожал!

У свежевыкопанной ямы
сынок сомненье покупал, -
а папа, метивший в Приамы,
вблизи ещё одну копал.

Доспехов рыцарских бряцанье,
лопаты монотонный звяк...
Губило самосозерцанье
нас, доморощенных вояк.

Тсс, тсс, прильпе язык к гортани!
О поле боя... коридор!
Всё больше требуется дани,
всё меньше верится в отпор.

А чересчур прилежный школьник,
сын то ль шута, то ль короля,
круг превращал в многоугольник, -
чтоб уж не начинать с нуля.

Стыдом, сомненьем запасался...
Что ж, выдали сухой паёк:
герой в трагедию вписался,
а нас в комедию упёк.

Январь 1983 г.

Так, в сумерках густых, имевших привкус кофе,
мы с бабушкой вдвоём сидели без огня:
я с нею и с тобой: она же - в Петергофе -
с Петром Великим и, конечно, без меня.

Пётр рокотал над ней, Пётр упирался в купол,
в российский арсенал лились колокола...
Ты, опоздав на час, из увольненья убыл.
Что ж, новых пацанов раздели догола.

Родимая земля, став кровожадней Марса,
сожрав колокола, с нас требует колец.
Отлито столько пуль, что не хватает мяса, -
и целится солдат в созвездие "Стрелец".

13 января 1983 г.

Сфинкс, - какой это знак?..
Сфинкс, - а что в твоей лапе?..
Колокольня, сквозняк,
сгусток крови на кляпе.
Кто-то выдавил крик,
кто-то выплюнул ветошь...
Сфинкс, курчавый старик, -
ты и в этом не сведущ!
Кто - по лестнице вниз,
а кто - вниз головою...
Баба, кошка, кис-кис...
А я волк, я завою!
Я повешусь на ней,
на верёвке порожней.
Те, другие, умней
или хоть осторожней.
Те, другие, смелы -
шепотком, в кулуарах.
На ночь крестят углы:
не проснуться б на нарах.
А уж волчью-то стать
не изменишь на лисью.
Лучше шубою стать,
чем пожертвовать высью!
А чугун, или медь,
или просто железо...
Хорошо не иметь
ни престижа, ни веса.

Зима 1983 г.

Оловянное солнце циклопье.
Мышь летучая, зонтик, кожан.
И не снежные - зольные хлопья
на зелёном лице горожан.

И руины под видом музея,
мёртвый слепок с родных пепелищ.
Но кучу и гуляю на все я,
вместе с городом жаден и нищ!

Рву роман с тобой, кукла, на циклы:
цикломены, цикады, циклоп...
А ещё через час мотоциклы -
прямо в лоб тебе, в лоб тебе, в лоб!

Зима 1983 г.

Но, может быть, за ночь состарится боль, -
а мне уже вроде не к спеху.
Своя ли, чужая - а сыграна роль
галёрка твоей на потеху!
Как дёшево, милый, отделался ты...
А я заплатила дороже:
пустого партера зияли ряды,
и тёмные супились ложи.
Сквозняк, перекрёсток, да ставьте же
                                    крест!
Четыре не делится на три!
Клянусь, что вам с ней хохотать надоест
в покинутом мною театре!

Зима 1983 г.

Альбиноска, ворона, посмешище...
Что ни путь, то неисповедим.
Все пути ведут в бомбоубежище, -
а свой собственный мы сократим!
В стае чёрных , и серых, и клетчатых
в этих белых - не из серебра -
бьют без промаха.
            Нет, не калечат их, -
а желают им только добра.

Зима 1983 г.

А рукописи всё-таки горят.
И хлеб под снегом, ядовитый, тлеет.
Как греки по-турецки говорят, -
так нашу речь чужой преодолеет.

Нет, я сама себя предам огню!
Вся эта погань да не поглумится!
Сама себя осыплю на корню,
чтоб никому из них не отломиться!

Зима 1983 г.

Всю себя отдаю наважденью
(чтоб романы - да без героинь?!), -
и как будто бы с собственной тенью
порываю и требую: сгинь!
Сгинь, проклятый мой, нежный, нелепый.
Нет с тобой мне ни ночи, ни дня...
Стану сниться, - того же потребуй
ты у тени моей - у меня!

Зима 1983 г.

На царевне Софье
шкурки куньи.
Времечко - совье.
Обе - колдуньи.
- Спи, спи, Подмосковье!
- Жни, жни, новолунье!

Нет, я не раскольница -
прилежная школьница,
у меня режим!
Мать, всё ещё над зыбкою:
- Тьма, - говорит мне, - зыбкая,
а свет нерушим!

Ложусь я с козой и курами,
такими же точно дурами.
- Запрись, - мне велят.
Запрусь...
А если в полночь совью
проснусь, то вспомню Софью
и с мыслями соберусь...

.............................

Которая из нас - Русь?!

Зима 1983 г.

1.

Берёзы чёрно-белое кино...
Крути, Механик, старенькую ленту!
Всё, что не мной - Тобой - сотворено,
дай привязать к текущему моменту.
Берёзы чередующиёся цвет...
Крути, Механик, Господи мой Боже!
Сошедшим с круга - пламенный привет.
А ты сойдёшь - так и Тебе того же.

2.

Уже и март отбесновался,
дров наломал и всё спалил.
Чужой во мне обосновался
и тоже дерево спилил.
Чтоб больше не соприкасалась
ни с облаком, ни со звездой,
чтобы всю жизнь тебе казалась
не сутью - формою пустой,
чтоб сам меня наполнил - флягу,
Чтоб пил из этой фляги - сам...
Я не в постель, я в землю лягу.
Хоть мёртвая - а небесам!
Не мёртвая.
        Побег.
            Облава.
Из семени ли, из яйца -
побег!
    Землетрясенье!
            Лава!
...сначала: пепел, 
                пыль,
                    пыльца.

3.

Так корни озябли мои, что согреть
их можно, лишь крону пустив полыхать!
Треть дерева - крона, подумаешь, треть!
Две трети осталось, пахать и пахать.
Две трети - озноба, ожога, руда.
Две трети - подъёма самих над собой.
Не верь мне, любимый, что дело труба,
что песенка спета...
            ещё одну спой!

4.

О чём жалеть мне, с кем навек прощаться?
Да и оттуда, говорят, видней.
Земле обрыдло день и ночь вращаться
вокруг того, кто обручён не с ней.
Куда попало - то ли в глаз, то ль в сердце -
воткнул Коперник (чей соперник!) ось.
Ни одного - на зов - единоверца,
ни одного - н а плач мой - не сошлось!

5.

Созрела боль - созреет и печаль.
Жаль, урожай достанется врагу.
Уж ты, Харон, к чему-нибудь причаль
на противоположном берегу!
Не торопись и нас не торопи,
дай нам освоить самбо и дзюдо.
А есть труба, - по свету раструби,
что не везёт разэдаким, зато...
зато и нас не увезут, пока
всех семи бед своих не натворим.
Мы льне раздразним красного быка!
Мы ль не разрушим Грецию и Рим!
Не увезут - с монетою во рту.
Не увезут - с печалью а устах.
Нам первый крик написан на роду,
влюблённый бред на двадцати листах.
Кому пишу, в какие города, -
нет ни имён, ни адресов, ни дат.
Ты сам, Харон, - профессор, борода, -
а в летоисчисленье слабоват.
Греби, греби, умершим не груби, -
не тот народ и не таков момент.
А есть труба - так дуй в неё, труби,
присвой себе сей медный инструмент!

6.

Духом нищ? - так ведь втрое богаче
и тебя, и меня, и любого, -
еретик, богохульник, Боккаччио,
оттолкнувший от бездны слепого!
Только где там прорезаться зренью:
мутных бельм разливается млеко.
А нарыв созревает - сиренью -
на задворках двадцатого века.
На краю, на обрыве, над ямой...
Нет, не слеп ты, не глух, не безумен!
Злой, седой, избалованный мамой,
полуфизик и полуигумен.
На каком ещё небе помешан,
и о чьём мне твердишь милосердье?!
Строй побольше домов и скворешен,
на чужое не зарясь бессмертье!
Только как бы не так, на такого ль
я напала, гуляя по свету!
Ничего, что наплакалась вдоволь
за сирень за чужую за эту.
Мне не жалко проточной водицы,
дам напиться берёзам и ивам.
А вот дочка не хочет водиться
с этим мальчиком самолюбивым.

7.

Когда в окне пейзаж раздвоен
и дождь - ногтями по стеклу,
и, честный рыцарь, добрый воин,
спит полицейский на углу;
когда, обманчиво и зыбко,
ни у кого не наяву,
три плавника топырит рыбка,
и я как будто бы плыву;
когда ни берега, и русла,
ни даже илистого дна,
и кровь от сырости огрузла,
и соль водой разведена;
когда...
    но дай же бедолаге!
Иль - первая задам стречка:
добуду из чернильной влаги
печь, собеседника, сверчка.
Стряпне, злословию, вязанью
предамся, - ты ли мне судья,
ты ль слуху, зренью, осязанью
дашь пищу - из небытия?
Чем ныть и потакать ненастью
с тобой на пару, ротозей, -
не чёрной, так хоть книжной властью
сыщу потерянных друзей!

8.

Сегодня лёгкий воздух - птичий -
скрипит яичной скорлупой.
Порассказать бы Вам, - да Вы, чай,
сам не глухой и не слепой!
Каменья рвутся из-за пазух,
попискивают, гомонят.
Не про меня ль народ запас их -
ан вывел стаю каменят!
Ну, бейте, побивайте, черти,
промазывайте - на сажень!
Что птицей родилась - не верьте -
неуязвимая мишень!
Мне за житьё за облаками.
И с крыльев не стряхну золу.
И чтобы драться, кулаками
добро доказывая злу...
Заваренной не нами каши
ещё один вскипает пласт.
Не Феникс, и не птица даже, -
орешник зелен и горласт!
Всё движется, журчит, дробится,
желтком да синькою кропит...
А спутникам - поторопиться, -
чтоб только не сойти с орбит.

9.

Зверь не бежит, и не спешит трава.
Ни день ни ночь не знают друг о друге.
Но ведь и я по-своему права:
чуть зазеваюсь - не вернусь на круги!

Не может быть, что пропасть за горой!
Не может быть, что свет вечерний ложен!
Не может быть, что мне предел положен -
меж хлебной коркой и земной корой...

10.


И дым отечества...



Что ж ты, взваливай мир на плечи!
На пупке развязанном висни!
За три моря ходить далече
за любовью к милой отчизне.
Наша близость неощутима.
Убедись в ней, проверь, испробуй!
За три моря, где нету дыма,
уплывай в обнимку с Европой!
Ну а я дочитаю Данте, -
раскручу, разверну улитку,
дам подуть трубачу, анданте...
Снимут с петель дверь и калитку...
Ты и тут поспеешь к застолью.
Ты, как видно, не мажешь в тире.
Угощу тебя хлебом-солью,
отпуская на все четыре.

11.

Машина времени трудилась на износ, -
и вот её на будущем заклинило,
и ты с Арбата на проспект Калинина
ещё одну невстречу перенёс.

Арбат сводил и сводничал, - проспект,
без завихрений, подворотен, арок,
летел стремглав, как будто бы конспект
чужой любви - и не имел помарок...

12.

Ставь на карту, иль бей наудачу...
Не картёжница, выигрыш - твой!
На чужую наведаюсь дачу,
поживлюсь огородной ботвой.
Пробираясь порожнею грядкой,
позабытые два огурца
я сорву, - ради записи краткой,
что на птичьих правах и украдкой
прозябаю под видом скворца.
Всё ж потрава, - ряди своих пугал!
Приставляй к огурцам сторожей!
В твоём карточном домике угол
занимаю, - и то ведь застукал,
и...
  Повытолкать вора взашей!
Много ль выиграл, дружбой рискуя,
за собою сжигая мосты:
весь Монмартр - или хоть мастерскую,
в пол-окна на Тверскую-Ямскую?..
Ты уж лучше не пачкай холсты.

13.

Расстанемся раннею ранью,
не стоит разменивать день.
Нам облака шапку баранью
уже не надеть набекрень.

Безвременью и бездорожью -
сквозным четырём сторонам -
мы кланялись ласточкой, рожью...
А дети не кланялись нам.

Весь пир наш катился к похмелью,
и радость казалась чужой.
Нас море разрезало - мелью,
нас поле разбило - межой.

Предавшись самовозгоранью
(ведь больно - кремень о кремень!),
Расстанемся раннею ранью.
Не стоит разменивать день.

14.


памяти Ф.Абрамова



Не всё же наветы, не всё клевета,
пустая и злая напраслина.
За правду за матерь не жаль живота, -
да нет ей хозяина - Пряслина.
Ни сына, ни брата, и батюшки, ни...
А в зеркале - суженый-ряженый.
Попробуй такого на землю смани,
запой половицею крашеной!
Какое мне дело, какая печаль.
Пустая изба заколочена.
В замшелом корыте куда ни причаль - 
отчизна, отечество, вотчина...
Сжигаю мосты за собою дотла.
А зеркало скалится весело.
Я ль бабника, битника, чёрта, битла
худой простынёй занавесила?!

15.

Сей на камнях, юродствуй, балагурь,
перечисляй никол и богородиц.
В конце концов, очистится лазурь,
и до краёв наполнится колодец.
И я дождусь, когда осядет пыль,
будь это семя иль уже полова...
Пей из колодца, заточи в бутыль
чужого духа - в сущности, не злого...

16.

С Александровской горки -
в снег малиновый кубарем!
Губы сухи и горьки -
бутылку откупорим!

Контур крепости - смажь-ка,
смой, головокружение!
А в бутылке бумажка:
"Потерпели крушение"...

Сеть плету, интригую...
Как с гуся с Посейдонушки...
Что ж, раздавим другую.
Мы и сами на донушке.

Весна 1983 г.

Держа за пазухою камень,
взирая на сограждан хмуро,
шипит и изрыгает пламень
уездная литература.
Она честна и неподкупна,
и даже нелицеприятна.
В ней гений созревает купно,
косясь на солнечные пятна.
Мол, уж чего там, нам ли, братцы,
не засиять с таким на пару!
Эх, дали б с мыслями собраться
да высказаться под гитару...

Стол ломится от урожая.
Наш гений возражает робко.
И вот, салют изображая,
кислятиной стреляет пробка.
Благоговеют в коридоре
мать, бабушка и сын соседки.
Но от ума, известно, - горе:
в районной не берут газетке.

Июнь 1983 г.

В глубокой теснине
Дарьяла...



Как будто несолоно, - круче соли!
Всё круче, и круче - и в горы!
Для счастья мне надо немного земли -
и неба для точки опоры.
В объятьях твоих горячо, тяжело.
Акации приторно тленье.
На поиски кладезя в горы ушло
ещё одно стадо оленье.
Ещё один внукам достанется миф,
а правнукам - горькое знанье:
железные сваи слезами подмыв, 
плечом подопрут мирозданье...
Пустыми глазами упрусь в вышину.
Забота, кусок матерьяла.
И что ни посею - каменья пожну -
всё ту же теснину Дарьяла.

Июнь 1983 г.

Позвоночник завинчен.
Да когда ж перевал?!
Леонардо да Винчи
всю меня переврал.
Я, натура, честнее -
в рисованье слаба.
Чем померяться с Нею,
начиная со лба?
Свет - земной и небесный -
перекрёсток лучей.
Быть горой или бездной -
знамо, промысел Чей.
Быть горой - или даже
над горою сиять...
Пересменок у стражи.
На минутку присядь.
Всё-то в гору, а нынче
ударяет под дых
Леонардо да Винчи,
рисовавший слепых...

1.

По сто лет не писали писем,
заповеданностью маня.
Ты в любви ко мне независим
ни от Бога, ни от меня.
Подорвал нас, разнёс осколки
пылкой юности динамит.
Ёлки-палки...
        Сгорят иголки,
корешок вот-вот задымит!
Лопухом зарастёт воронка.
Вновь закрутит и засосёт.
Кто из Индии, кто из Конго...
Старый кот голубей пасёт.

2.

Нет, галёрка не пустовала:
ящик, девочки, пир горой.
Юность новая бастовала,
покрываясь земной корой.
Хоть на миг - а выплеснуть лаву
из навеки запертых недр
В шею, в шею чужую славу -
и тебя, знаменитый мэтр!
И откуда вы, перестарки?..
Тут и впрямь почти небеса.
Нет, у нас не болит от старки
поджелудочная железа.

Июль 1983 г.

1.

Исчадье славы, ржавчина, пылища,
паучьи сети призрачный улов.
Но сад вошёл в умершее жилище -
и вышла в сад тьма четырёх углов.
И - всё наружу, сны и небылицы,
ста миражей нашествие, тайфун!..
Под животом у старой кобылицы -
как будто жизнь, как будто бы табун,
как будто в Рим, пока ещё не Древний,
весь белый свет стянувший узелком,
ползём в телеге и пустой деревней
худых бурёнок волочим силком.


2. ЦЫГАНСКАЯ  ПЕСЕНКА


Не загадываю о плохом,
живу осторожненько.
Говорю себе: не будь лопухом,
а будь подорожником.

Подорожник, подорожник,
беглый каторжник, злой острожник,
подорожник, дикий мак,
Нара, Яуза, Потомак...

Ах, какое нехорошее
словцо, - да не воробей, -
от безвременья, от бездорожия,
от хлебушка из отрубей.

Подорожник, подорожник,
беглый каторжник, злой острожник,
подорожник, лебеда,
куриная слепота.

Пахнет белыми грибами
в подмосковном лесу.
Дачник прёт с двумя горбами,
а я ещё один несу.

Подорожник, подорожник,
пустырник, саксаул,
беглый каторжник, злой острожник,
белый есаул.

Подорожник, подорожник,
поплюй да приложи
к дырке в черепе,
к ране ножевой...
врёшь, что неживой, -
да уж ложь ко лжи.

Подорожник, подорожник,
сырая трава,
за зелёненький за трёшник
эх, мать, поспать здорова!

3. КЛАДБИЩЕ

- Это родина, мама?
- С чего ты взяла?
- Вот берёзка, вот яма...
Что-то публика невесела.
- Кто он, мама?
- Не помнящий зла.
- А родства?
- И родства.
................................................

Чередуясь, листва
покрывает то небо, то глину.
- Ну, как родина?
- Наполовину.
- Где же, мама, ещё одна? - да не таи:
у чужих, у прохожих разведаю.
- Тут чужих не хоронят, тут предки твои.
Той захочешь - расстанешься с этою.

4.

В небе сосны варят кашу.
И сорока варит кашку.
И заваривает кашу
тот, который ни при чём.
А сорока кормит деток,
раздаёт овёс и гречку...
Глядь, местечко есть под солнцем
для того, кто ни при чём.

Эй, расхлёбывай, горластый!
Эй, чужого не грабастай!
Для тебя ж припасены
три дремучие сосны.

5.

Вольно ж я с тобой нам по земле шататься,
                            аукаться, - хотя
трём нашим соснам есть о чём шептаться
                            и с места не сходя.

6.

На пушку брали - лихо врали,
и даже брали на испуг,
изящную словесность пряли...
так, стало быть, и ты паук?!
Кругами адскими водили,
топили в солнечной пыли, -
но ни стиха не посвятили,
венка сонетов не сплели:
терновник - этот весь повысох,
а лавр - тот вырос не про нас...
Ах, дело в пропусках и визах,
а не в дороге на Парнас.

7. ЗОЛУШКА

Закат - кровоточивый Марс.
На вымершей земле -
ООН, ВДНХ, КАМАЗ.
И - девочка в золе.
С оравой вёдер и кастрюль,
с метлой наперевес...
А мальчик - тот вцепился в руль -
и не сошёл с небес.
Не для высокого ума -
непротивленье злу.
А ведь она сама, сама,
сама себя - в золу!..
Не марсианин - мотылёк.
Не пьян - навеселе.
Но вечно тлеет уголёк
у девочки в золе.

Лето 1983 г. Матвеевское

Кого бы и чем бы мне приворожить...
Вот только глаза от тебя оторву.
Пустое-то сено легко ворошить.
Вот только узнаю, какую траву
зовут отворотной, зовут приворотной
в семье твоей бабушки простонародной.

Ржаная окрестность, сорняк-озорник.
И нет через поле дороги прямой.
А холст свой просторный на шест и турник
ты тоже сменил, гуттаперчивый мой!

Август 1983 г. Нью-Йорк

1.

Не собирайте бальзамы - по травке, по травке.
Мы уж и так без числа понаделали чучел.
Самая вечная память - Франческа Петрарки:
средневековье немое пришёл и озвучил!
По миру трижды таскалось - с чумой и холерой.
Крест аж бодался, рогам помогали копыта.
В то, чего нет, - приставали к прохожему, - веруй!..
... сослан.
        Расстрелян.
                Убит.
                    Арестован.
                            Убита...

Не собирайте бальзамы - по травке, по травке.
Мёртвых земле возвращайте, согласно обмену.
Самая вечная память - Франчески Петрарки.
А всему прочему знаем базарную цену!

2.

Ещё одно поле Вольга отобрал у Микулы.
Вот радиограмма с охрипшими их голосами.
В Японское море спешат, ухмыляясь, акулы.
В Охотском пасутся киты - те, что сами с усами...

Уж эти мне аристократы, чья кровь - голубая.
С такою на равных Охотского моря вода.
Акулы - те жрут что попало, им пища любая -
не поперёк мускулистого их живота.
И жрут, и смеются, и мелочь таранят - утробой, -
а наш брат, с усами, на собственном празднике гость,
уж так травояден, что мясом дразнить и не пробуй.
Что ж, белая наша годится на промысел кость!

Ни кровь голубая, ни белая кость неподсудна.
И что нам акулы - прожорливых тёток толпа.
Нас, избранных, - ах! - с вон того китобойного судна.
Пока не из пушек - а всё ж и не в воздух стрельба.

В Японское море спешат, ухмыляясь, акулы.
В Охотском пасутся киты - те, что сами с усами.
У жёлтого солнца косые, широкие скулы.
Мы больше ни разу не встретимся с солнцем глазами.


3. ПЕСНЯ  ЛЁТЧИКА

Вода как лёд, вода как лёд, вода как лёд -
и больше не стучится в берега.
А тот, кто слёзы втихомолку льёт, -
тот воду льёт на мельницу врага!

Вода как лёд, вода как лёд, вода как лёд.
Забуксовал - а было бы на чём.
Я не сбивал корейский самолёт!
Я только небо подпирал плечом!

Вода как лёд, вода как лёд, вода как лёд.
Двух рукотворных молний пересверк.
Я не сбивал корейский самолёт.
И падший ангел Господа не сверг.

Вода как лёд, вода как лёд, вода как лёд...
Безоблачное зеркало вины...
Я не сбивал корейский самолёт,
ведь мы ещё не начали войны!

1 сентября 1983 г.

4.

После стольких выстрелов в упор...
Браво, браво!
        Хоть и странно, право:
мимо цели бьёт сосновый мой сыр-бор,
вхолостую ухает кудрявая дубрава.

Разбежались сосны и дубы,
по домам распущенное войско.
Ах, да мы, да нам, да если б, да кабы
нас с тобой слепили не из воска!

Мы стоим как вкопанные, вид
переняв у дерева.
                Похоже!
Разница лишь в том, что дуб душой не покривит, -
а мы жёлуди, нам жить, нам стоит лезть из кожи.

Только разве жёлуди умеют - наповал,
жёлуди не пули и не пушечные ядра.
Ах, никто тут никого не бил, не убивал, -
зритель, нет - свидетель себе под нос напевал, -
с похорон валил, как из театра.

Ничего, что угодили в непредвиденный фавор.
Ничего, что мир наш грубо намалёван на фанере.
Надоела подоплёка, опротивел разговор -
и актёры заиграли в древнегреческой манере!

Нет ни пуль, ни пороха, ни зла
у судьбы в крестьянском арсенале.
Чья бы смерть нас за сердце взяла,
чтоб с самих себя осаду сняли?

После стольких выстрелов в упор
на убийц найдётся ли управа...
Мимо цели бьёт сосновый мой сыр-бор,
вхолостую ухает кудрявая дубрава.

5.

Что за юность - с чужого плеча!
Что за старая песня - обноски!
Белый мех по грязи волоча,
восвояси уйдут альбиноски.

То ли выкипел сад на горе
(на живую-то нитку - всё б завязь!),
то ли вы пристрастились к игре,
белым цветом пустым позабавясь...

Не занять у былого красы.
В мёртвых впадинах копится ретушь.
Перевёртыши, призраки, псы -
то ли лгут, то ли врут, то ли брешут...

Сентябрь 1983 г.

Я, как видно, у ней на примете -
у судьбы, у жадного идола.
А ведь солнышко-то - из меди.
Разменяла!
            Копейку выдала!

Разбухают косые тени.
Точно падает всё и падает.
С корнем вырванное растенье
своей цельностью глаз не радует. 

Сколько дней у меня в запасе?
(Набралась ума, стала скрягою).
О кочевнике-козопасе
помышляю и сладко крякаю.

Как растенье: ползёт, не сохнет.
Есть такая травка колючая.
Как растенье: помрёт - не охнет.
Есть судьба - а жизнь дело случая.

Осень 1983 г.

А.М.



Воображенье истощилось.
Сны сделались живее яви.
Я с Тем соперничать потщилась,
с Кем и беседовать не вправе.

Плачу не за головку сыра.
Сама себе по тёртой ставке
плачу за сотворенье мира,
подобно Гоголю и Кафке!

Покончив с тяжестью земною,
живу с возлюбленным розно...
Что ж, рожь, придуманную мною,
посеют рано или поздно.

И кто с кого на этом свете взыщет?
И как узнают обо мне потомки?
Моя двоится - иль квартиры ищет
твоя, чужая (говорят - потёмки)?

Ах, умирают не от двоедушья.
Уж как-нибудь перезимуют обе.
Твоя душа не дудочка пастушья, -
да и моя не то что бы в утробе.

Твоя, моя... конечно, тесновато,
и грудь болит, и рёбра выпирают.
Но на Руси странноприимство свято, -
а постояльцев разве выбирают?

И ты погиб ли, ты сошёл с ума ли, -
твоей душе бессмертие сулили...
Вот только зданье как бы не сломали,
и снова как бы не переселили.

Осень 1983.

Ах, как это нудно -
твердить поминутно о доме...
Себе хоть не ври, -
а уж правнук и сам не поверит...
А жить можно всюду,
и даже в пустой Оклахоме.
Кто родину мерит пространством -
тот временем мерит.
Что нас раскидало по свету
и в землю чужую
роняло не на день, не на два, -
с кого теперь спросишь?
А Пензу, и Тулу, и Шую
в тридцатом колене любить - 
вероломная клятва!

Осень 1983 г.

Цепляться за землю - и знать, что навеки
ни Бог не родится, ни малая птаха?
Держаться друг друга и знать: в человеке
накоплено духа не больше, чем праха?

Дрожать и держаться... не стоит Держава
того, чтобы мы самодержцев свергали.
И солнца осеннего тупо и ржаво
в нас тычутся иглы - а раньше сверкали!

Себя не обманешь ни блеском притворным,
ни приторным мёдом согласья (фу, клейстер! -
его-то и сварит на ужин придворным
от хитрой стряпни одуревший гофмейстер)...

И всё-таки есть на земле ну хоть точка, -
считай её точкой опоры, прагматик!
Не Пушкин-проездом - а крепость-Опочка -
над дохлою рыбой российских грамматик!

Зубри свой параграф, да хапай медали,
да в нос шибанёт новогодняя цедра...
Ах, гении удочки живо смотали
из этого милого сердцу райцентра.

Им всем подавай эпицентр заварухи,
их тянет в воронку, в рыгающий кратер...
И всё же о них да препятствуют слухи
распаду Земли и подобных ей ядер!

Осень 1983 г.

Ни убежища нет, ни стены - размозжить рикошетом.
И такая пальба, что куда мне следить за сюжетом
Я опомнюсь наутро, я кинусь руины гасить,
станет каменщик юный раствор свой крепчайший
                                        месить,
и придёт ко мне плотник, скажу ему: - Выше стропила!
Никого не звала я, - сама себе боль раструбила.
Век бы сиднем сидела, или даже лежала пластом,
всю бы, всю закидало рассыпчатым душным листом.
Нет, к тебе у меня любопытства преступная тяга:
в нашем городе новом появится ль вор и бродяга?
Тот, который не плотник, не каменщик и не трубач -
так, заезжая личность, на вечные темы трепач.
Ну а тот, кто посмел на весь мир замахнуться
                                        рапирой...
Хоть один только жест у него перейми и скопируй!
У него укради, - не такой уж великий и риск -
с кузнецовским сервизом соседей разделаться  
                                        вдрызг.

Осень 1983 г.

Три цвета ветра...
Я люблю зелёный,
листвой и птицей перенаселённый,
набрякший ливнем, срезанный грозой,
тот - шалопутный, влюбчивый, босой!

И белый я бы перезимовала, -
лёд продышав, кружка или овала
скупую форму жадно повторив,
в бельме оконном зренье проторив.

Но есть - как раскалённая жаровня,
он самому Везувию не ровня!
Он - красный? чёрный? - нежится в золе
в Последний День Помпеи на Земле...

Осень 1983 г.

Обрублены тросы у аэростата.
Воздушная повесть, гусиные перья!
Души первобытной распыл и растрата...
Я знаю сама, что не стою доверья.

Летал на метле литератор Латунский, -
а мне мой мотор не грозил перегревом:
в объятьях на ощупь, в боях по-пластунски
я землю родимую чуяла чревом!

И вот срывалась никудышная привязь!
Кого я люблю, и кого покидаю?
Какая я птица - осадок и примесь -
сбиваю с пути эту стройную стаю...

Осень 1983 г.

О чём угодно, - но вот этого,
пожалуй, и не скажешь вслух:
земля, субстанция прадедова,
плоть, пересилившая дух.

Дух? - явный признак засорения
пустопорожним васильком.
А кладбище - лишь угол зрения
на видимое целиком.

Ах, пастырь, - не скудеют пажити.
Но губит узость ремесла.
Уж ели пахари - так пашете!
А нищие - так ни узла...

Скоты пасутся себе - им чего,
сомнения не их удел.
Однако, скотство переменчиво.
Никто из нас не похудел.

Земля упитанная, сочная...
Но - угол зрения ль острей?
У нас с ней нынче ставка очная:
разоблаченье пустырей.

Осень 1983 г.

Голая осень, сто тысяч рентген.
Мне на глаза лучше не попадайся,
вечной провинции абориген!
Маковки, луковки, пряник печатный...
Бьёт в витражи твои запада зарево.
Дым от отечества в кухоньке чадной
посреди тысячелетнего варева.
Голая осень, голодный металл,
золото тополя, ставшее плесенью.
Ты ль заразил меня детской болезнью
и лихорадкой мне рот обметал?!
Врёшь, целовальщик креста - и в уста!
И по какому ж нам ведомству числиться:
вспахан пустырь - да пуста борозда.
Золото-золото, мёртвое семечко.
Клюнул петух в незаросшее темечко.
Мальчик, а, мальчик, - не лезь на рожон!
Вникни в хозяйство и стань домоседом.
Лучше - когда полутьмой окружён,
чем этим голым, скрестившимся светом...

Январь 1983 г.

Сумерки - шлёпанцы о половик,
шмыг-шмыг...
Сумерки - жирная клякса
посередине письма.
Сто раз выгоняли из класса, -
а лучше бы я сама...
Сумерки - губкой морскою
нас с тобой впитывают,
худою славой мирскою
пытают - выпытывают...
Пирожных полное блюдо!
Ах, то ли ещё затеяли...
Кто ж знал, что вместо блуда
по чашечке лишь и содеяли
кофе.
    Без сахара.
            Без молока.
Сумерки - темень по пояс.
Вниз головою? - не стоит, мелка,
всё равно что поезд.
Сумерки, школьные наши чернила.
Диск под иголкой шипит - "Печерила".
Эй, печерила, не тот ли ты зверь,
что со двора к нам царапался в дверь?

Не ползучая плесень на сыре,
не ударника скисшая медь.
Зелень! - молодо-зелено в мире,
не желающем внуков иметь.
Пахнет временем быстротекущим.
Указующим тыча перстом,
бьёт сиренью по собственным кущам...
А они вышивали крестом.
По канве ли, по контурной карте,
по звезде той пастушеской... Стой!
Боевая ракета на старте.
А солдатик такой молодой.
А из сада, где залпов сирени
до утра не расходится дым,
под углом бесполезного зренья
только звёзды видны молодым.
Оловянным, фанерным, картонным,
им танцорок спасать не впервой.
Ничего, что в огонь головой:
за танцульки, за связь с закордоном
Страшный Суд вам - а им полевой...

Надоело кочевать,
под телегой ночевать,
горькой травкой врачевать
сладкую хворь.
Всё, пастушеству конец!
Серый волк паси овец,
нюхай мяту да чабрец
суслик, тушканчик, хорь!
Выздоровела! - не сглазь...
Вразумили недоумка...
Жаль, моя пастушья сумка
в пути разорвалась.
Чтоб за мною по пятам
кралась  степь, - семян не густо.
Но оглядываюсь - пусто.
Волки, овцы - как и там.
Но - всё пристальней смотрю:
пусто - потому что порознь, -
а пастушьей сумки поросль -
ко двору лишь (к пустырю!)...
Вместо той - пастушьей, рваной -
я для жизни караванной
попрочнее смастерю.

................................

С бедуинами кочую,
под верблюдами ночую,
за версту чужого чую.
А где кончается верста -
горит Полярная звезда...

Комони ржуть за Сулою -
Звенит слава в Кыеве...


1.

Закус царский - селёдочка, керчь.
Хата с краю - овраг да плетень.
Обойди мою родину, смерч!
...и чужих деревень не задень.

2.

Узколицее солнце темнит.
Есть у полудня сходство с юлой.
Застарелых скорбей динамит -
в том, как комони ржуть за Сулой!
...мне узнать бы, где слава звенит.

3.

Не сухарь и не камень тая, -
динамит припасая в суме, -
ходит по миру слава твоя.
Угадай, что у ней на уме!

4.

А у пыли есть сходство с золой.
Вместе с пламенем - из-под копыт!
Мне узнать бы, не кто за Сулой -
а кто в Кыеве небо коптит...

21.

Тени сами с себя стекали,
тени падали замертво.
Ковыли по ногам стегали.
Степь с нас требовала гекзаметра.
А когда, осознав размер,
подались в мастера,
оказалось - слепой Гомер.
Оказалось - не степь - дыра...

24.

Научись у воды течь -
промеж пальцев у смерти течь.
Научись у травы течь,
и у облака - течь...
Стоит только навзничь лечь,
в их теченье кровь вовлечь...
Смерти нет - в лесу, и в поле, и в реке.
Смерть у смерти в растопыренной руке.

26.

Накопилось в кошачьем меху,
в позвоночнике и паху,
в резко пахнущей древесине,
в эпосе о блудном сыне -
грозовой отвесной сини -
белой извести в пуху.
Цвета противостоянье, колоколенки сиянье,
солнца чёрное зиянье.
И - с врагом как на духу...

30.

Смыл прилив кружевную пену.
Вот и родись из пены, дурочка!
Погоди, я шубу надену.
- Из чего Вас слепили, Снегурочка?
... из песка, из тины, из лягушек,
из дешёвых медных побрякушек,
из всего, что подарил любовник,
покидая в полночь свой клоповник -
с ковриком, продавленной тахтой,
с родословной, пахнущей то морем,
то снежком, то уличной туфтой.

43.

Не будь юродивым: мы чисты,
и наше дело сторона...
Ну хоть в постели не мечись ты,
расслабься, выспись, старина!
Нас не притянут к иисусу
за то, что целый мир во лжи.
А если каяться по вкусу -
себя, как муравей, сгложи.
Себя! - себя...
        Не хата с краю, -
а бедный дом наш на краю...
Я в собственном аду сгораю
за то, что родилась в раю.

47.

В одну и ту же воду и огонь...
Борис и Глеб в родстве и в кровном и кровавом...
Один им на двоих дарован белый конь.
И саван тоже бел на всаднике двуглавом.
Братоубийство правит на Руси!
В могиле братской трудится лопата.
Копай, копай... а ты коси, коси...
А ты малюй угодников: распята
на чёрных досках белизна.
                    Расплата
за послушанье ждёт на небеси.

48.

Мне Ривердейл, окраина Нью-Йорка,
напоминает бабушкину Пензу:
то пеной флоксов, то горбатых улиц
двумя-тремя - не больше - этажами,
то запахом ватрушки, молока.
Сбежало, как всегда, у россомахи.
Бежит, бежит неведомо куда...
И даже цирк, который там сломали -
шатёр весёлый, разноцветный парус,
поветрие, застиранное ливнем,
в молочных струйках снившееся нам, -
чудесный цирк, трапеция, конюшня,
зверинец, клоун, фокусник, наездник, -
в чужой стране на солнечной поляне
наш бедный цирк сшивают из старья.
Душа, состарясь, требует обносков.
Что ей дворцы, что бракосочетанья,
что небоскрёбов ряд - вставная челюсть,
что - мавзолей,  собвей, аэропорт...
Но пена флоксов схожа с пеной моря.
Всё сразу море рушится на берег,
смывая мусор кораблекрушенья
и загоняя в гавани суда.
Я не храню обломков и реликвий,
и что сбылось из предзнаменований,
то и сбылось, - сгребай пасьянсы в кучу.
Но - гавань, гавань... в гавань не пустить!
Я не прошу земли обетованной -
той, что откроет юный конквистадор,
той, что у Бога вымолит монах.
В неё поверь - и памяти лишишься, -
а я опоры в памяти ищу:
в истории отечества и рода.

51.

Листопад ходит крадучись...
На винтообразном ветру
шатается не колоколом - шатром.
Только первая смерть: умру!
Только первый листок - как гром!

54.

Два с половиной забывчивых века...
Пахнет борщом, аммиаком, продлёнкой.
Снова окно, как куриное веко,
мутной затянуто - смертною - плёнкой.
Головы рубят баранам и курам -
а не стрельцам, не раскольницам вредным.
Отроком на жеребёнке кауром
помнить себя - или всадником медным?
А, всё едино, что тем и что этим!
Два с половиною века - не шутка.
Их юбилей мы уже не отметим, -
а о своём и загадывать жутко.

55.

Я научусь довольствоваться малым
и так скажу попутчикам усталым:
- Овраг лиловым, золотым и алым
цветёт всё лето - сядет на краю...
И, как ножом, прозреньем запоздалым
я бренный свой наряд перекрою!
По царским, по больничным ли палатам, -
скитаться ли посмертно по балладам...
Не я ль значенье придавала латам
и неприступным с виду крепостям:
родной земле, родительским костям
и дружбе меж Орестом и Пиладом!
Тысячелетий ржавые часы
отстали, смолкли.
            И, в угоду нищим,
корабль земли худым скребётся днищем
о дно реки (едва ль её отыщем
мы в зарослях цикуты и лозы).
Плачь, мальчик, над родимым пепелищем!
А мы отрегулируем весы.
Взять край оврага или сруб колодца...
Для равновесья надобен рычаг:
в пустом дому поддерживать очаг,
пить молоко из глиняных корчаг
и о татарник до крови колоться.

59.

Точно за угол - за пятьдесят
скрыться, взглядом друг друга смерить...
Руки рук избегают, скользят.
Замыканье короткое - смерть!
Что же, тленью огонь подчинить?
Меж землёй и небом висеть?!
А не проще ли починить
электросеть...

60.

Так города не раздают.
Так прошлого не отсекают.
Так на поминках не поют,
не давятся и не рыгают.
Когда б не родина моя...
Что мне ваш Рыбинск? - захолустье.
Кусай себя за хвост, змея!
К истоку возвращайся, устье!
Не звери след свой замели,
а дух обосновался вражий:
опять вращение земли
не под сомненьем, а под стражей.

62.

Не истину ли изрекали,
коль храм нам становился мал?
А тот, который в зазеркалье,
лишь мимику перенимал.
Мозг в черепе, вино в сосуде,
слова да не минуют уст...
Нет, не бывает голой сути, -
а вот сосуд бывает пуст.
Жизнь как зеркальный шар на ёлке
чужое отразит на миг.
А утром выметет осколки
ошеломлённый ученик.

65.

Мартышечья ловкость, дурашливо клоун вопит.
Хохочут мордашки, стрекочут ладошки и пятки.
Блаженная лёгкость в забвении детских обид!
Хохочут и плачут старухи, юнцы, психопатки.
Хохочут и плачут осколки дождя и росы.
Хохочут и плачут кровавые капли граната.
Изображая безглазой Фемиды весы,
эквилибристка никак не сорвётся с каната...
И как нас с тобой ни раскладывай, ни четвертуй
червяк, фарисей, кропотливый аптекарь, святоша, -
о равновесье давай позаботимся тоже:
горе и радость, ступив на канат, чередуй!

67.

Безмозглая жара, раскинувшая сети,
вытаскивает сор из заводей и бухт.
"Аида", Геленджик... И - "пансион Росетти"
на улице Кавур - чужбины атрибут.
Чужбина в нас самих - в Геленджике и Риме,
на вымершем Дону у родичей в гостях.
Волчицы ли, козы - а пересохло вымя, -
и выросла полынь на дедовских костях.
И - осень на носу, зима не за горами.
Обуглен, ржав и пуст наш яблоневый сад.
И ветер по траве, как взгляд по телеграмме,
бежит без запятых... нет, выбыл адресат!

Лето 1984 г.

13.

Хоть две параллельные - мука, -
но нет перекрёстка в конце.
Да разве же это разлука,
что надо меняться в лице!
Да разве же это разлука,
что надо вопить на крыльце!
На этом на узеньком свете
едва ли поместится - тень.
Да разве же пишут соседи
друг другу четырежды в день!
И - тот... лишь на вид независим
от этого!
    Свет, а не тень!
И шутят не ждущие писем
с почтаркою через плетень.

16.

Ещё не так сжигали холода
нас в снежной топке.
Ещё не так сияла голота
сквозь бабушкины штопки.
Ещё не так давали нам под дых,
давали по билету
по волчьему, - а мы бултых
с моста не-через-лету!
Вас - в лету!
Вас - в полупустом
вагоне да фаворе!
Бежала речка под мостом,
бежала в море.
Мы с ней бежали день и ночь
и, сделавшись теченьем,
дразнили отмель: - Пропесочь!
Продрай нравоученьем!
Ещё не так скребло - о дно,
о тесные канальцы.
В стаканы сыпалось вино, -
а мы текли, мы всё равно
текли себе сквозь пальцы...
Конец ли света в нас с тобой?
Но в комнате - как в мире:
перепоясался трубой
тот, кто бренчал на лире.
Остыл румяный колобок.
Не затворили вьюшку.
Труба похожа на сапог,
на мёртвую ракушку.
Такую подобрал рыбак
на допотопном Крите.
Труба похожа на табак.
Врали, перекурите!
Труба, табак, гекуба, дрянь...
Но - в гости к бабушке нагрянь:
на подоконнике герань,
как солнце на орбите!
И тем и этим говорим,
пророкам и прорабам:
мы не замёрзнем, не сгорим
и на земле не сотворим
чего-нибудь нахрапом.
К нам - в балаган, барак, сарай -
с Оки, Амура, Дона!
Раёк поднимет на смех рай
из железобетона.
На Бога шарж? - а на себя?!
Да вы и так уроды...
Трубят архангелы, сопля.
Дивизии и роты.

17.

Старушенция в тлеющем ватнике...
Мчалась молодость как на пожар!
Грубой обуви стоптаны задники, -
но кольцо, но окружность, но шар...
Золотые шары в палисаднике.
И плеяды - названье Стожар.
Все мы были юнцами заядлыми
в рубке, ломке, корчёвке, косьбе
и на собственном небе Плеядами
слишком часто казались себе.
Не собратья - всего лишь соратники.
На крови - ни Плеяд, ни Стожар.
Золотые шары в палисаднике -
и ещё один маленький шар...
Та же самая степень азарта
у побоища - и у бильярда.

18.

Среди безглазых страусов и стрессов
будь зреньем их: на что велят - глазей!
А устоит, слегка осев и треснув,
из мировых коллизий - Колизей.
В нём отстоится каменное эхо.
А что не станет голошеих птиц, -
то гнать их в шею - царская потеха -
с пустопорожних крапчатых яиц.

19.

Чтоб выглядеть вольней и бесшабашней
в кругу небесных  иных светил,
мы позу полудня сравним с Пизанской башней...
За удальство б да кто б не заплатил:
нас угол дома в тень развоплотил,
в снег прошлогодний, в день позавчерашний.
За кем велят отныне волочись,
и на кого натравят ополчись.
В тень умакнут перо, как бы в чернила.
Тень анонимна, за нос не поймать.
От нас недаром отказалась мать -
и мачеха не зря удочерила.

20.

Морока, сумерки, семёрка, Сумароков...
Парк алебастровый, тенистый, неживой.
В нём греки голые, в нём немцы под Москвой
(тот, золотушный отпрыск Будденброков),
в нём экскурсанты, статую потрогав
и лёд чужой предощутив как свой,
друг другу больше не дают зароков...
Упадка фиолетовая мгла,
не будучи ни камнем, ни металлом,
со столькими управиться могла!
В лице Икара - с мастером Дедалом,
в твоём лице -
        со мной -
            из-за угла...

21.

Потёмки впитывают, точно промокашка,
живую влагу - молнию и мышь.
А ты по стенке сам себя размажь-ка:
из той же слизи, брат мой, состоишь!
Не ты ль, храбрец, своей не чуя плоти,
в потёмках жадных растворившись весь,
мигнёшь - и нет - фонарик на болоте,
не схватят там - и не поймают здесь?..
Желанье, как желудочная резь?
Вернуться в семя, затвориться в плоде...
Из яблок - пирамида.
                Перевесь
Хеопса твердокаменную спесь!..
Иль грузовик тряхни на повороте...

22.

Приняв родство за худородство
и с прародителем порвав,
легко вошли во вкус сиротства,
и пустырей, и сорных трав.
Как эти травы ядовиты,
ещё неведомо самим.
Горят подклассы и подвиды.
А сладко, говорят, дымим!
Труба Донского, сигарета...
Ах, внуки, - дедам нет цены!
Нет, мы не выдадим секрета,
как родовиты пацаны.

23.

...А мы как жили, - так и будем жить,
какое дело нам до Атлантиды.
А эти умники, а эти эрудиты,
привыкшие собою дорожить,
задолго до земли сойдут с орбиты.

Сто раз на дню не гибнет простота
ремесленника, пахаря, бродяги,
их горек хлеб, и им не до бодяги.
Пусть лучше израсходует Звезда
себя на эполеты да на стяги!

24.

Распад ядра, распад вселенной сути...
Распад души, и лишь любви - кристалл!
Приговорили физики и судьи
к исчезновенью.
            Ропот нарастал
горы, и облака, и моря, и оврага...
Была любовь - а вот была ли твердь...
Мне есть что вспомнить, вызволить из мрака -
от эллина, от гунна, от варяга -
до юноши, отринувшего смерть!
Всё, что успело с нашим бедным родом
в текучем мироздании стрястись, -
измерь, потомок, прелым углеродом -
а ты с кристаллом, предок мой, срастись!

Зима 1984 г.

Закрыть глаза - и нет их,
голубых, скрипучих сорок.
Вся любовь - в ста английских сонетах -
да детство из песенки "Сурок".

Скрипят, скрипят три сосны над головою.
Посидел на небе - на землю слезь!
Яблоко - а плоское, - складываем вдвое...
Там сороки - белобоки, не то что здесь.

Яблоко - а плоское, - из двух полушарий.
Синептичий твой обман разъят!
Бедных сказочников поприжали,
а детям ремнём с пряжкою грозят.

Сороки-белобоки, чёрно-белое фото,
перпендикуляр, слепой носорог...
На снегу тень Аэрофлота
вместо голубых сорок.

1984 г.