Для чего-то - умом не объемлю, -
от блаженства вкусивши едва,
возвратилась на горькую землю,
чтоб сказать ей, на вкус какова.
Угол зренья не нов, - а к тому же
все углы ей заострены...
Что ей взгляд чужеземца снаружи,
свысока
        или со стороны!

11 января 1985 г.

Ах, как душит расстёгнутый ворот!
Как пустырь этот гол и плешив!
Точно я возвратилась в свой город,
поколенье своё пережив.
Будьте прокляты, мекки, афоны!
Сколько же хлеба нам впрок запасать...
Имена, адреса, телефоны
в поминанье пора записать.

Но если по дороге куст...
Цветаева



Все семь колен зеленоглазы, русы,
пригвождены рябиновым кустом.
В Торонто нам мерещится Тарусы
заштатный лик
            и луковка с крестом.
Ах, горе (Чацкий, Загорецкий, Горич)...
Пригвождены - и что ни кровь, то гроздь.
Кому ж сладка рябиновая горечь, -
что за столом не родственник, а гость.

январь 1985 г.

О, домовитая ласточка...
Державин



А если вдруг затявкает стрельба,
то чашек телеграфного столба
на их чумное хватит ли застолье?
Не примет ли чужбину за раздолье
тех, 
  домовитых ласточек толпа?
В любой бы их узнала ипостаси:
так - дипломаты, влитые во фрак,
так - скрипачи, кромсающие мрак...
А есть ли шансы у тебя в запасе,
чтоб -
    санитаром в их чумной барак?

Четыре стороны - а крест иль перекрёсток...
Волна в волну - конёк в надписанный валун.
Погибели своей не выберет подросток.
Уже и конь истлел, - а древний всадник юн.
Обоим труден шаг до истины из истин:
от солнца на земле четыре стороны!
От солнца тот любим - а этот ненавистен.
От солнца горизонт натянутей струны.
Пройдёмся ж по нему горячими смычками,
а лучше босиком - попомнят циркачей!
От солнца на земле то как в помойной яме -
то словно на горе со связкою ключей.

14 февраля 1985 г.

Задымились пушки -
зелёные опушки.
Зимы-зимушки перелом.
Оба съёжились пред жерлом.
Вербным золотцем пальба.
Закачалась па-лу-ба...
Головокруженье.
Пробоина в боку.
По-
  гру-
     женье...
А ты на берегу.

20 февраля 1985 г.

Никто нас не подвёл, не струсил.
Зажгли свечу на Рождество.
Сплетенье солнечное - узел, -
тебе ли развязать его!
И если суждено потёмкам
с развязкою повременить, -
как должное отдай потомкам
Звезду, или хотя бы Нить.
То - городок сродни деревне,
царь не без повода угрюм.
То - в путь, неведомый царевне,
волной перепоясав трюм...
Уж если в Вифлееме скрыться, 
и больше не ловушка Крит...
Дай, пробкой выстрелив, искриться!
Разбитых не считай корыт!
Две пены - от вина до мыла.
Две радуги - составим круг!
...А тот, чей лук переломило,
гнул дуб.
        Дуб менее упруг.

20 марта 1985 г.

Лесостепной не бойся полосы:
хитросплетений ивы и лозы,
тоски запруд, заброшенности пасек,
солдатика, угробившего газик.
Тут на Илью окрестность развезло.
Солдатику бы лодку да весло.
Но, слава Богу, ни штанов в лампасах,
а это значит - ни камней, ни пазух,
и лишь придурок здешний, гогоча,
впряжётся в газик вместо тягача.
Хоть и придурок - а ему неведом
конец того, что я считаю светом.
Окстись и ты: живи в лесостепи, -
а злачный остров морю уступи!

март 1985 г.

"Народ... Как этот сброд болтлив и надоедлив!"
Привязанность изжив, на привязи хожу.
Развязка такова: ни часа не помедлив,
тебе я, наконец, по совести скажу.
Ремесленник и жрец!
                Ничьим ты не был ближним.
Ни слова не сдержал из целивших под дых.
Так, словом отрыгнув, считай пустым и лишним
своё, а не моё.
            Я сдерживаю их.
Живи, облюбовав укромную страницу
в столь Избранном, куда и лучший друг не вхож.
Дострой свой мавзолей, и славу приумножь!
Но - станут книг твоих надменных сторониться...

7 апреля 1985 г.

Не сварила травки ворожильной,
напролом пошла через лесок.
Подорожник откачал.
                Двужильный!
В четверть силы лошадиной сок!
Ах ты, лошадь, кто б тебя измылил!
Нефть качай, - да недр не разбуди!
Сбавил прыть, озяб и обессилел
подорожник,
        сбившийся с пути.

апрель 1985 г.

В стране кривых зеркал -
придурка смех истошный.
Как ярко засверкал
лак Палех безбожный!
Как отразил мой друг
мою любовь и муку!
Как горизонт упруг -
не уступает луку...
В упор бы, наповал, -
обидно - рикошетом.
Друг цену набивал
(я увлеклась сюжетом).
Отныне как Эзоп
средь стаи дальновидной
я свой считаю зоб
желёзкой щитовидной!
Зеркально отопрусь
от басен и от песен.
...Без отражений,
            Русь,
твой мир и вправду тесен.

июнь 1985 г.

Возвращаюсь на круги: в страну,
где одни егеря и подранки.
Мои круги просты, как баранки,
я на них отовсюду сверну.
А под утро лишь пепел стряхну
со скатёрки твоей - самобранки.
Пусть скатёрка, как прежде, бела,
пусть хозяин, как прежде, радушен...
Нет, пожухли твои жупела!
Нет, не трапеза наш с тобой ужин!
Не в коня угощенья твои,
хоть и есть тут чему удивиться.
Не упорствуй: в слезах раздвои, -
мне самой не под силу двоиться!
В нашей слабости - близость и мощь.
Есть ли крепость устойчивей нашей!
Женский профиль берёзовых рощ
долговечней, чем стол этот княжий.

В.Б.



1.

Кто ты: пророк или кликуша?
Что до твоей мне правоты!
Скрипишь, как лодка-волокуша
в двух сантиметрах от воды.
    Да, я сама искала брода,
устав себя переплывать, -
но человеческого рода
цепь не пыталась разорвать.
А ты не понял назначенья.
От сердца отводя удар,
великолепного теченья
от Господа не принял дар.

2.

Чумы ли, безумия вирус
бесстыден - жури не жури.
Он рос себе, рос да и вырос
из детской своей кожуры.
Так, идола жертвой умаслив,
он свой совершенствует вид.
О как он неправедно счастлив!
Безроден, хоть и родовит.
И память ему не обуза -
и опыт в крысиной крови, -
что значит и лопай от пуза -
и больше душой не криви...

3.

Не вдоволь ли карканья - сад под окном,
голодные галки галдят об одном:
мол, им с верхотуры виднее,
как маюсь и корчусь на дне я.
Не звёздами - гнёздами бедный мой сад
заляпали, - воздух рогат, волосат.
И ангелы отягощают,
когда они чревовещают!
Ещё бы хоть вороны в древней степи,
ещё бы хоть волки - а не на цепи:
дворняжки, любовники, галки...
Про Бога - в их мятой шпаргалке!

4.

Задумана не женщиной - рекой:
и тою же - и тотчас же другой
течь вдоль тебя да течь без передышки.
...Ещё тошней, чем отмель под рукой,
спаситель мой, осводовец на вышке.
Семь пядей у приятеля во лбу,
и видел он таких, как я, в гробу.
Уж лучше бы - Неглинкою - в трубу...
А лучше - вовсе осуши иль выжги!
Теченьем да не пользуется враг!
Пусть зарастёт крапивою овраг!

5.

Твой горный мак и вправду опий.
Кто ж высь в отраву перегнал?!..
Но - больше не ломаю копий
с бледнейшею из ксерокопий -
мне подавай оригинал!
Как реки горные без русел
несутся опрометью вниз,
так ринешься и ты, - не струсил -
так меж стихиями повис!
Запал весьма неодинаков
у тех, кто что-то значит сам, -
или у тех, кто ищет знаков,
надоедая небесам.

6.

Ты, безумия образчик!
Суни за пазуху углей!
Дураки сыграют в ящик,
уцелеет Галилей.
Отреченье отреченью
рознь
    (апостол тут как тут):
не препятствуя верченью,
на земле сады цветут!
На дрова - снести под корень?
Жить с возлюбленными врозь?!
Нате, кушайте: - покорен...
А теперь-ка выньте ось!
Сколько вас, комет Галлея...
Свет о скольких уж концах...
Мы ж поищем Галилея
в народившихся юнцах.

июль 1985 г.

Ч.



Нам не спастись, библейский дуралей!
Не долететь до берега голубке.
Кому из нас не жаль родной халупки.
Флотилия - из стольких кораблей:
мой якорь легче, твой потяжелей, -
но чей корабль устойчивей скорлупки!
Доказывай: не студень, не суфле,
соль каменную выпарь на скуле.
К единственной над водами скале
ту -
  всё равно, из пены ли, из ряски -
привязывай...
        Я не боюсь развязки!

1.

Чёрных туч голубиный разрыв.
Озарение перед грозою.
Муравейник чужой разорив,
запредельной блеснул бирюзою!
И - тотчас же насупился мрак.
Никому до нас не было дела.
И само выползало из драк
синяками покрытое тело...

2.

Чёрных туч - синяки, синяки.
Не на дыбу ль меня, коротышку?
Знай, мусолят во рту сосунки
многодетную соску-пустышку.
Докажи мне, уверь, появись!
Бабий век скоротаю святою!
Но на дыбе - какая же высь.
Обе ямы - и обе с водою.

июль 1985 г.

С.П.



Что мне поделать с моею любовию плотской,
с сердцебиеньем - на крючьях, шипах, шампурах?!
Пеклом Москвы - насладилась я Новослободской, -
хоть и забывчива мёртвая пыль её - прах.
Вся растворилась в толпе дураков и пророков.
Вдоль позвоночника - жаркий живой холодок.
Бедная девочка, клетчатый коржик потрогав,
точно столкнула с мели - и заплавал лоток!
Столпотворенью придав очертания свиты,
верю теперь, что корсет не слабей пояска:
эти принцессы, как птицы небесные, сыты.
Эти дворцы на песке - из того же песка.
Вы как хотите, не знаю, что станется с вами.
От чужаков замыкается горная цепь.
Нашу гордыню песок перетрёт жерновами.
Так ли уж низменны море, пустыня и степь.
Нет ничего долговечней песка или пепла.
Рухнули горы - и эти постройки сгорят.
Девять кругов у того и у этого пекла.
Девять лотков колыхнулось и замерло в ряд...

19 июля 1985 г.

Вдалеке от клятв и кляуз,
от сомнений в стороне
проживает санта клаус
в некой сказочной стране.
Сами б жили не тужили
в красной шапке набекрень, -
но такую, черти, сшили,
что как обруч, как мигрень!
В семь утра, а может, в восемь...
Странный головной убор:
им у нас привыкли оземь -
да и шею под топор!
За эзоповские басни,
за товар из-за морей...
В семь утра
        (что час - для казни!)
сладко спит архиерей.

июль 1985 г.

Сколько тайн от меня в мирозданье -
столько настежь ворот и дверей!
Но не я назначаю вам званье
насекомых, животных, зверей.
Людь иль нелюдь - Господь тебя судит.
Мне ль чужой развязать узелок.
А кто судит, тот милостью ссудит
под любой пустяковый залог.
Двое ведают странной конторой:
то ломбард, то театр...
                    По ролям
как узнать нам с тобою, который
врёт - и на слово верит вралям?

Над тобой многоярусный лес до небес.
Белый мрамор, - срисован с виска...
Жаль, что третий - божественный - глаз наш не без
взгляда искоса иль свысока.
Нам, живым, недосуг полежать на спине
и такой рассмотреть пустячок:
безъязыкая птица к тягучей сосне
прикасается, точно смычок!
Всё нам кажется: в оба глядит слепота -
друг на друга зеркально глядит.
И звезда (я забыла: Полынь? Лебеда?)
оловянное небо лудит.
И мы слепнем на оба, желая прозреть,
и, друг другу уж не ко двору,
забываем, что стоит звезде перезреть, 
как самих же затянет в дыру.

И снова дождь стеной, - но я уж не в застенке.
С небесного желтка стекает скорлупа.
Огонь сквозь змеевик гоняя, в ассистентки
к тебе ещё вчера просилась я сглупа.
Как пуст чужой язык - предлоги да артикли.
Как сеть моя пуста...
                Но я не твой улов:
для чаепитья мыть фарфоровые тигли,
на призрачном спирту варить болиголов.
Отравится любой, - но ты, видать, всеяден:
летучих приютил - но и чумных мышей.
Не узнаю лица на дне глубоких впадин -
височной и глазных и этой... до ушей!
Веселья через край - иль не хватает кожи?
Есть свойство у одной - сжиматься от удач...
И снова дождь стеной, и гром, как треск рогожи,
и так смеёшься ты, что говорю: - Не плачь!
Проснусь да и возьмусь за высохшие краски,
в крови - а растворю небесную лазурь...
Так много скорлупы, и чешуи, и ряски,
и ржавчины на мне,
                что -
                    Господи -  
                            ошкурь!

23 июля 1985 г.

Вам надобно чудес - нате!
        Кому каплю благодати,
 кому - молока...
А свет издалека
 до каждого дотронется,
        у него столько лучей, 
        что он как бы ничей...
      Хоть нищий с сумой
 и зарится - мой!
 И - свет во тьму,
    как пряник в суму.

Москва кабацкая, - все жарят кабачки.
В асфальте адском вязнут каблучки.
Дуй босиком, рысцою первобытной!
А следом -
        стадом -
            дождь парнокопытный...
И босоножке, дурочке ништяк,
что припасён уже не штык - наждак,
что драят кремль, ошкуривают лики,
что вне закона - нищие, калики,
а не фискалы, сплетники, ворьё...
Последняя из девственниц. Сырьё.
Да, по ночам в ней сыро, как в теплице.
Пустая клетка в мировой таблице.
Я говорю: в таблице мировой!..
Иммунитет от язвы моровой?

июль 1985 г.

Не то что мир спешу прибрать к рукам,
иль воротник, застёгнутый неловко,
вдруг противопоставить берегам,
но не реки, а моря - мол, верёвка!
И - в клочья рвать от шеи до пупа!
Врать, например, что тело - скорлупа,
врать, что я птица - Гамаюн иль Сирин, -
когда мой дух и скромен так и смирен...
Нет, я хочу вручную строить храм -
на берегу какой угодно лужи!
Я подражаю складчатым горам,
что лишь на вид грубы и неуклюжи.
Вручную, час за часом, день за днём,
в укромном храме мертвеца ласкаю,
чтобы хоть память не истлела в нём.
Не до любви - ни Каину, ни Каю...
Нет, я не верю собственным глазам, -
любой из нас слепец или дальтоник.
Не различаю птиц по голосам.
На ощупь мир, где мне по плечи донник!
Где всё - по плечи,
            всё - не по плечу.
Взмахну крылом - за промах заплачу.

30 июля 1985 г.

За линию тела, за грань!.. Прозевал пограничный наряд.
И просто наряд проворонил - в шкафу платяном.
За обруч родимой земли!.. Ох, и вёсла на солнце горят!
Ох, ноют лопатки: копнут, да порхнут, да парят!
До дна океана дотронься-ка собственным дном!

..........................

Бескрылая, ёрзая дном, я пеклась об одном:
подольше бы берег, поменьше возни с полотном.
Но - паруса треск (из не выпуклой - вогнутой простыни),
но - блажь горизонт из верёвок связать бельевых...
Проросших лопаток подкоп, - и всё дальше от пристани.
Заоблачный ракурс двух точек моих болевых!

август 1985 г.

Кишит ремёслами под жаркою сосной:
кузнец с подковой возится, покуда
свой распинает зонтик надо мной
ткач-крестовик...
            Укроп или цикута?
Вход или выход - красный, запасной?
Но кто из нас не пробовал отравы,
не путал травы, схожие на вид?
Умерших в ров - а выжившие правы!
Чумной микроб счастливчикам привит!
Ах, мураши, кордоны, санитары,
бутыль карболки, извести бутыль...
Обмен таков, что не хватает тары.
Таков обмен, что заживо в утиль!
Хоть ни минуты даром не потрать я, -
а не у дел под жаркою сосной,
где жёлтый полдень, плотницкая братья,
гвоздит нас деревянной прямизной.
Мы ж -
    по копейке -
              королю на платье...
где юный каменщик, достав отвес,
столб зноя вымеряет до небес...

18 августа 1985 г.

И кто ж стекло так чисто вымыл,
в такой слепой соблазн вовлёк,
что среди кактусов и примул
заколобродил королёк!
Будь проклят свет, водивший за нос,
сбивавший радугу с крыла:
чтоб заманить на небеса нас,
умрёт - не замутит стекла!
В руке ещё живой обломок -
а тело бренное иль дух...
Пуст глиняный сосуд - иль ёмок? -
одно из двух,
        одно из двух...

август 1985 г.

От бубенца до колокола - Русь.
Хоть и оглохну, а не отопрусь
от музыки - то плавящей, то плавной.
Мир, заодно с зегзицей Ярославной,
в мгновенье ока облететь берусь.
Зигзаг: зегзица, зацепив Дунай
полою кацавейки затрапезной,
вмиг обернётся.
            Скажут: - Стань над бездной,
и день и ночь над бездною стенай!
Они-то знают: матери не выдашь.
А ты-то знаешь, серенький подкидыш,
из крапчатого вышедши яйца,
с необщим выражением лица?..
Всё тот же свёрток поперёк крыльца.

август 1985 г.

Бабушке



1.

Стран немыслимо далёких
средоточье - город Пенза.
Небо лёгкое, как пемза.
Но из пемзы - оба лёгких.
На подъёме ли крутом
я ловлю пространство ртом, -
но, скорей всего, на спуске.
Эти спуски, как моллюски, -
не лестницей -
            винтом.
Родилась давным-давно.
Подо мной морское дно.
Надо мной старуха Пенза.
Небо лёгкое, как пемза...

2.

Несказанность, лишённая смысла,
прозябание в глине сырой...
Мирозданья дрожит коромысло
над истёкшею речкой сурой.
Истекло моё время ручное.
И возлюбленный не разлюбил.
Но - лопатою ложе речное.
Но - другую из глины слепил...

август 1985 г.

Лабиринта критского подобье,
весь из впадин, амбразур и ниш.
Ускользну от взгляда исподлобья!
Душу мраком не заполонишь!
Я люблю, когда под ветром колос
пробежит, мою удвоив дрожь.
Только разве мёртвый гладиолус
на бегущий колос не поход?
Воспалённым заревом в полнеба
чьё он зренье ни разбудоражь, -
не намного хлебородней склепа
над пустыней каменной мираж.
Эти копья, потные надгробья...
Хоть взгляни, чем я озарена!
Моя тяжесть - всё ещё подобье
солнца,
    сердца,
        семени, 
            зерна!

29 августа 1985 г.

Не завидуй: подвержена сглазу.
Не гадай: прорицателей вон!
И без притчи, приканчивай сразу.
Мне на стенку - тебе на амвон?!
Вся из трещин, наростов, зазубрин,
твоя кожа отнюдь не моя.
И, как опыт чужой ни зазубрен,
он у нас с тобой разный, змея!
Не учи меня, не проповедуй,
из поношенной кожи не лезь.
Мне тепло на земле перегретой.
Я же только 
          сегодня
                и здесь!

сентябрь 1985 г.

Когда твою грудную клетку
Вселенной сдавит кривизна
и ты катаешь вагонетку
в бездонной шахте допоздна,
когда заденет за живое,
что заточённый в номер люкс,
и ты спрессован, как секвойя,
как папоротник, как моллюск,
когда, под спудом коченея,
в тебе таится угля пласт, -
не утверждай, что ты прочнее
того, кто свой огонь раздаст.
Не ври каликам перехожим,
что бережлив ты - хоть и щедр...
Мы сухари не в воду ль крошим?
Вода не из твоих ли недр?

8 сентября 1985 г.

Чем ковырнуть? - неуязвима!
Всему - начало и конец.
Как бы из гибнущего Рима
несёт известие гонец.
Что мне моё исчезновенье,
паденье в чёрную дыру,
когда весь мир плетётся тенью
за смертью,
        красной на миру!

10 сентября 1985 г.

Светоносная осень московская -
со вселенною вровень и в ряд.
Просветило б, да я не таковская.
В автомате сработал "возврат".
Солнцу, брату, любовнику, пращуру -
свет сторицею!
        Вся из зеркал!
Подражая то рыбе, то ящеру,
кто из нас чешуёй не сверкал!
Поперёк - золотое сечение!
Сварим трубы, коль дело труба!
Пусть гниенье - причина свечения:
крылья тоже растут из горба!

5 октября 1985 г.

В краснокожем, похожем на гавань бору
я по сосенке вас, про запас, соберу.
Что нам жук-короед, крот, и ворон, и червь!
Распевает чуть свет корабельная верфь!
Твердолобую сушу, пока не на дне,
приучаем к двенадцатибалльной волне!
И горы Арарата надёжней стократ,
сто никто никому тут не сын и не брат.
За борт, мальчики, груз!..
                 ... мы свободны от уз!
Как киты, кое-что намотали на ус!
С белой отмели смыв покосившийся миф,
воевали с чумой то холера, то тиф...

В краснокожем, похожем на гавань бору...
Не оружье мы вложим - цветок в кобуру!
Свою силу ничем не докажешь беде -
разве только уменьем цвести на воде...

6 октября 1985 г.

Мне нравится идея листопада,
а не распада клетки и ядра,
и не распада родового строя,
семьи, страны...
            Иль мало нам, что Троя
зияет в нас, как черная дыра?
Так засосёт под ложечкой порою!
Мне нравится идея листопада
и даже то, как звякает лопата,
как молоток вгоняет в доску гвоздь,
как кормит птиц, от тяжести горбата,
набрякшая рябиновая гроздь.
Вдвоём с полуобглоданной сестрою
соперничаем с чёрною дырою:
какой бы ветер нас не пообтряс, -
листва истлеет много, много раз, -
а мы с ней живы - сердце под корою!

октябрь 1985 г.

Опора в памяти - не выбьешь из-под ног!
И табуретка выдержит пинок!
И гнутая не скрипнет половица,
и у подъезда каменная львица
мой ощутит заглохший позвонок!
Сто раз на дню спасаясь от напасти,
пусть ящерица делится на части.
Дивясь многоступенчатой спине,
я не делюсь,
        и всё моё при мне...

октябрь 1985 г.

Потепленье на полградуса.
Лёд об лёд - ан щит о щит.
Вещь в себе? - ну так и радуйся,
что ребёнок не пищит!
Вещь в себе? - ты вне опасности.
Сжат кулак или разжат...
Здесь не мыкаются в праздности
и перин не потрошат.
Кто там врал, что шанс твой - с луковку,
ждал - спасёт иль не спасёт?..
На болото бы, по клюковку, -
да уж знаю - засосёт.
Белый свет, вода проточная, 
жеребёнок на лугу.
Я ж, как птица полуночная,
подпеваю кулику.
Муки творчества бесплодные.
Ты и в них не новичок:
у тебя глаза болотные,
тянет дурочек в зрачок.

Ящерка - призрак горячего камня.
Не камень источник тепла.
Ящерка - призрак порочного круга.
Не пространство - время замкнулось.
Молния белоглазая,
позвоночника скорый поезд.
Как песок, как вода сквозь пальцы -
грудь,
    затылок,
        спина,
            живот...

Давай занавесим окошко.
Так просто ненастье отсечь!
Покуда как с мышкою кошка
играли - не стоило свеч.
Ни этих - порхающих, бальных,
ни тех - из запасов твоих
на случай ненастий глобальных
с их тьмою - одной на двоих.
Побоище не за горами.
Не счесть - оловянных в строю.
Затеплим по свечке, как в храме, -
по просеке, по острию...
Сомкнёмся - конец и начало!
Крепка, как орешек, земля
не зря нас с тобой приучала
к бессмертному счёту с нуля!

1.

Какою прочной ближним ни кажусь,
я не живу, а заживо крошусь
об антрацит - добычтица чужого
тепла, огня, и опыта, и слова...
А не сломаюсь - вмиг насторожусь.
Я, может быть, предпочитаю гнёт
той лёгкости, с какой к щеке прильнёт
само пространство - в образе тенёт,
в текучей форме облака иль ветра...
А я хочу, чтоб упирались недра!
В бараний рог пусть дурочку согнёт!
Чем на ходу сгорать ей холостом,
пласт за пластом -
          ан в собственном -
                      шестом...

2.

Мне на что в пространстве опереться.
И отпереться не от кого мне,
пытаемой на медленном огне.
Хоть у такого б дали обогреться!
Есть у кометы беспризорный путь,
у пули цель, у паутины угол.
Есть режиссёр у краснокожих кукол,
танцующих, как в градуснике ртуть.
То в жар бросает, глупеньких, то в холод.
Ртуть ни при чём тут - градусник расколот.
Но даже ртуть...
        Зеркальный шарик слит
из млечных звёзд, сырых могильных плит,
горячих рук...
        Ох, губы обметало!
Ртуть ни при чём тут, мы не из металла!
Нет, запертая в чёртовом шестом,
одна я в мироздании пустом...

Под корень яблоню, чей не укусишь плод!
А укусить - так не отмыть ворот
в то самое, что сделалось Содомом...
Кто с животом, кто с памятью, кто с домом...
Очковые, глядят из-под колод.
То плод любви запретен нам, то плод
любви к отечеству.
            Под корень её, Лот!
Смоковнице бесплодной позавидуй!
Но что поделать с дурой домовитой?

28 октября 1985 г.

Нет, мы не море:
в каждой капле моря -
его состав.
А мы живём в Содоме и Гоморре,
скудельный опростав.
Ни сообщенья между поездами,
ни свары промеж нас.
И вместо моря в этой чёрной яме -
распада газ.
Гори, гори, легчайшее из топлив! -
дешевле кизяка...
Моя ладонь темна, как иероглиф
чужого языка.

23 ноября 1985 г.

Всю ночь - коленки в подбородок.
Не из утробы - из ночей.
Пока в утробе - самородок.
Ничья, и Божий дар ничей!
Но,
  с виду терпелив и кроток,
ждёт не дождётся казначей.
Кто вовремя, кто раньше срока...
Нет, не торопит никого.
В саду трещат: мороз, сорока.
Сад каменный, как статус-кво.
И не таков ли мирозданья
кристалл - решётка иль ребро.
Не золото, а созиданье
раб разменял на серебро.

ноябрь 1985 г.

На снегу - с засыпающей рыбой в обнимку...
Мир сегодня сродни моментальному снимку.
Из стихии, будь рыбой ты, будь соловьём,
на одну лишь минуту достанут живьём.
Две стихии, два сна на минуту сшивая,
продавщица шепнёт по знакомству: - Живая!
Обо мне так не скажет мой друг-продавец.
Ах ты, радуга-рыба, семь тихих колец!
И зачем ты попалась мне, мёртвой, сегодня?!
Кто она - продавщица, портниха и сводня?
С засыпающей рыбой в обнимку...
                            в снегу...
Фотоплёнка, подобная известняку.

5 декабря 1985 г.

...напишет тем углем
на стене лодку, ну и 
поминай как звали!



Заранее снилось - да был под рукой
толковый словарь, а не Сонник.
В духовке томился пирог с курагой,
и выл при свечах панасоник.
Червива, пуста новогодняя ночь.
Черны загребущие ели.
Так весело тут, что пророчь не пророчь...
Оглохли.
        И мы онемели.
Впервые стихи подошли - тошнотой.
Впервые весь мир не свидетель,
не слушатель Слова, а лишь понятой -
сантехник, меняющий вентиль.
Кто начал со Слова - а эти с азов, -
ползучая зелень на грядке.
Отличники: больше, чем в сутках часов,
в решётчатой бьются тетрадке!
А нет - засмотреться под острым углом
в окно,
    заприметить решётку...
В застенке с тех пор не рисуют углём,
как стража прошляпила лодку.
Тут - мелом трескучим, тут щёки в мелу
от страха, что из дому выйдем,
что уголь и адскую нашу смолу
в раю доведётся добыть им.

28 декабря 1985 г.

Причина, повод, тонкий поводок.
Два рукава, как будто две тесёмки.
Да памятника млечный завиток -
знак завихренья, завязи, позёмки.
Московских вьюг упрямая спираль,
но посильней - галактик центрифуга!
Обоих в омут, - так уж не пора ль
нам оторваться,
            Пушкин,
                друг от друга?
По белу свету - врассыпную, врозь.
Сыта по горло "принципом воронки"...
Но в нас земли ворочается ось,
нам не спастись, не переждать в сторонке.
В какую даль друг друга ни забрось -
в наш общий дом приходят похоронки.
Живых и мёртвых склеило в комок,
сдавило к центру,
                из ядра наружу
нам нет пути, - а если б кто помог...
Я ль равновесье первая нарушу!
Что ни ядро - то чёрная дыра.
Нам изнутри не расщепить ядра.

21 января 1986 г.

В обрез, не вдоволь, - но уж раз отпущено...
На все четыре, сколько есть сторон!
Жив горизонт - стеклянный город Пущино.
Эй, перевозчик, как тебя, Харон!
Бери отгул, не подведут напарники.
В твои лета трудиться на износ...
У нас коленки белые от арники -
а ты седой, ты сущий альбинос.
Своя земля, - но уж коль тянет за реку...
Не в зазеркалье, а о зеркала!
Помышковать по жадному базарику -
и по домам, голее сокола.
Жив горизонт!
        Судьба рассредоточена,
как на дворе колёса и круги...
Кому дорога, а кому обочина
шоссе,
    орбиты,
        пламени,
              реки.

январь 1986 г.

С.Козлову



Мы выпутались из навязчивой идеи,
из крапчатых яиц праматери Медеи,
из прелых желудей - растеньям не впервой, -
из тучи грозовой над самой головой.
Воняло позади материей сверхплотной.
Нет, нас не удержать погодою нелётной!
Как нервничал шофёр, не поспевавший в срок!
Сто пробок из шоссе повышиб, носорог!
И тускло так блеснул, подобно самородку.
И мокрое шоссе текло по подбородку.
Отвоевал, отпал раскосый ветер орд.
Из лука по стреле - шоссе, аэропорт.
Мир в мир перетекал, у нас в руках лекало.
И - млеко в небесах само себя лакало.

10 февраля 1986 г.

Никто тут никому не нужен.
Побелка точно скорлупа.
Врозь - дух (без окон, без отдушин)
и плоть (корява и глупа),
Не на горе - так значит в яме.
Любовники иль брат с сестрой,
стучимся в дверь, как желудями
дуб
  оземь
      осенью сырой.
В лесу - ещё не на погосте,
ещё нам не татарин гость...
Но эти жёлуди - как гвозди.
Весь вечер - молотком о гвоздь.

февраль 1986 г.

Отстала от стаи гусей-лебедей,
в осадок выпала...
                Копоть!
Сносила не пару, а столько лаптей,
что дальше некуда топать.
Ещё на земле не жила ни дня,
ни часа - на горькой, отчей, -
а с неба уже уронил меня
мой дух, до сказок охочий.
Куда ж он теперь, в чью сырую плоть?
Лягушку в лебеди прочить?
Уронит и эту.
            Горшки колоть -
не круг гончарный ворочать.

Лишь на миг приоткрыта ракушка.
Лишь минуту придурок - премудр.
В оба солнца горит побрякушка -
семицветный, живой перламутр.
Отгорела - и брошена за борт.
Как сказать, что ещё не пуста?
Горький возглас по-прежнему заперт,
и крест-накрест забиты уста.

март 1986 г.

Чтоб развязать наш мёртвый узел,
а не рубить его сплеча, -
в дорогу, брат!
            А если струсил, -
на помощь! -
            капает с меча.
С тобой, юнцом меднобородым,
два одинаковых скуём.
В дорогу ж, брат!
            За поворотом
ещё не заперт окоём...

17 марта 1986 г.

Чьё самолюбие задето?
Перекроим и перешьём
весь мир!
        От университета
тень.
    Замурованы живьём.
Лиловый холод зазеркалья.
Прицельный недолёт грачей.
Об сердце - медная регалья -
шпиль, опрокинутый в ручей.
Младенец захлебнётся рёвом,
подросток присягнёт врагу...
С тобой - как Герцен с Огаревым.
И - Троица на берегу.

март 1986 г.

Жаворонки зазвонили
на заутрене земли.
Где муки, а где ванили...
По сусекам замели.
Эти голые сусеки,
буреломы и засеки...
А нам беды нипочём,
две изюминки впечём!
Жаворонки, жаворонки,
воры, вороны, воронки...
Реют с Богом наравне.
Роют ковшиком во мне.

апрель 1986 г.

Кизил вдоль Таманской дороги, кизил.
Он ретроспективу всю перекосил.
В крови растворилось железо.
Добился ль хоть кто перевеса?
Скажу я прохожей: - Душой не криви!
Мы сами сажали кизил на крови.
Долги не водою гасили.
И вот заблудились в кизиле.
И вроде бы грех на крови пировать -
и хочется полною горстью сорвать...
Кизил на пути из Тамани.
А высшие цели - в тумане.

22 апреля 1986 г.

Все города похожи на Содом,
и все сгорят, - но разве я о том,
или о том, что вдруг остолбенею...
Но - кто мой муж?
                Чьим промыслом ведом
из суеты?
        И твёрдо ли над нею?
И есть ли смысл сжигать его дотла,
мой грешный город, - он и так котла
зловещие имеет очертанья...
Не жалко дома - жалко мирозданья!

23 апреля 1986 г.

Лето нижется: шиповник, бузина...
Нитка шёлковая уж припасена!
А не ты ли, брат, со мною порывал -
на прощанье трое суток пировал?
А не ты ли мне припомнил - не простил, -
что есть сил рванул - развязку упростил?
Лето нижется: рябина. бересклет...
Сколько зим той шелковице - столько лет.
С каждым летом всё короче и прочней
нитка шёлковая - камушки на ней!
Отвязалась, - а ты задал стрекача.
На канате пляшут оба циркача!
Лето нижется: румяные деньки,
злато-серебро и просто медяки.
Чем друг друга за рупь за сорок купить, -
на два гроба будем денежки копить!

23 апреля 1986 г.

Старуха на станции пела -
с обугленным, давним лицом.
Орава чертей оробела,
полезла в карман за словцом.
Старуха - смешней не бывает.
Возьмём у неё интервью!
Узнаем, на что уповает,
кого повстречает в раю,
кто кем позабыт-позаброшен,
и кто у кого на крючке...
И несколько чёрных горошин
стучало в железном стручке.

 апрель 1986 г.

И - за летопись.
            Почерк уборист.
Кое-где имперфект и аорист.
Корни рода, растений и слов.
Безошибочность взгляда на вещи.
Сны, и птицы, и женщины вещи.
Глаз цыганский, как туча. лилов.
Так допишем!
            Чернила не жидки.
Но сперва упакуем пожитки -
а не то чтоб смену белья...
У раскольников лица строги.
Теснота в их Братском остроге.
Не у братьев искать жилья.

30 апреля 1986 г.

С лиловой тучей, голым лесом,
сырой землёю визави,
снег в феврале пахнул железом -
тем, что растворено в крови.
Кровь, говорят, руда, - и правда:
во мне темно, как в руднике.
В овраге Нерль или Непрядва,
как в форменном воротнике.
Овраг гремит ключом железным.
Не отпирается вода.
И, став созданьем бесполезным,
речей стыдится правота.
Так, в рот воды набрав, раскольник,
опальный протопоп, русак
молчит, как на уроке школьник,
чтоб больше не попасть впросак.

8 мая 1986 г.

Светлоглазая совесть, зверюга,
в тесной клетке утробно рычит...
А коль выгонишь из дому друга -
не заметишь, как враг приручит.
Дрессировщик - подкованный малый,
не таких ещё школил зверей...
Но, 
  добра её желая,
                не балуй,
а на цепь посади у дверей.

май 1986 г.

Да, плачу, - то бишь, бьюсь над сценами
из древнегреческих трагедий!
Да. знаю: рынок правит ценами.
И Рим наш поневоле - третий.
Но втридорога плачут зрители,
делясь. как атомные ядра!
А ты - день в рубище, день в кителе -
мне ручкой из амфитеатра.
Сыт хлебом, избалован зрелищем -
и вроде заодно с народом...
Но красен мир - нарывом зреющим!
Сгинь у него за поворотом!
Заметь - не домогаюсь адреса.
Я нашему расколу рада.
Во рту чистейший вкус катарсиса
и молодого винограда.

О тебе, как о вечности. Что ж позади? -
жар от кучи навоза, помёта.
Позади...
    да хоть жёлудь в саду посади, -
нет у вечности точки отсчёта.
О тебе, как о вечности, - тишь, благодать.
Лягут в угол все наши сыр-боры.
Архимеду и то уже нечего дать.
Нет у вечности точки опоры!
О тебе, как о вечности, - гунн или галл...
Ну какое мне дело отныне
до того, кто меня слишком долго искал,
не заметив, что оба в пустыне.

май 1986 г.

Не гадаю - хожу по ромашкам,
по пустым облакам, налегке.
И - к твоим прибавляю промашкам
то, что в потном зажал кулаке.
Не удержишь - ни дня, ни мгновенья!
Два теченья - воды и песка.
Пирожка б нам с тобой в заговенье -
да на блюде уже ни куска.
Не удержишь - в долгу, на оброке.
На смерть трапеза - не на живот.
жжёт под ложечкой голод дороги -
горизонт разорвётся вот-вот!..

Погляди-ка, деточка: огоньки!
На зелёном прутике окуньки.
Окунули окуни деревцо.
Обе няньки лысые. как яйцо.
А моя - которая - разберись.
- А ты в воду, деточка. не смотрись.
В зазеркалье хочется? - отопру.
Ан расколешь зеркальце - не к добру...

Не поддаёмся панике,
ждём скорых перемен.
Беседуем в предбаннике
о мюзикле "Кармен".
Мы живы перекурами.
Зловещий парадокс.
Кровь - не руда, - а бурыми
                        кусками -
                            точно кокс.
Порода опустелая,
легко ей - под судом.
И, ничего не делая,
сытёхонек Содом.

май 1986 г.

Сары-Су - 
Жёлтая Вода -
Царица



Отец приехал из Царицына.
Весь день то весел, то сердит.
- Я из Царицына, - твердит.
- Держи гостинец - из Царицына!
Я и не то держу.
            Из принципа.
С ним не тягаюсь, - эрудит!
На свете всякое творится,
но чтоб на двадцать царств вперёд
считалась речкою Царица...
Царицын, - кто ж не переврёт!
Отец не переврёт, ни разу.
Один - а верит: рать на рать!
Слепому ль опасаться сглазу,
отставнику ль чины терять.
Царицын...
        И в руинах - глыба!
Чай, линию - не спину гнём!
- Держи! - просвечивает рыба
почти что дровяным огнём.
Вот-вот полено жаром жахнет.
А в комнате полынью пахнет.
В ней, тесной от старинных книг,
степь разрывает воротник!
В ней строим, не давая жару
захолонуть,
        с отцом на пару,
страну и город на века...
Бог не имел черновика.

май 1986 г.

Во что попало верила - в приметы,
в путь, разум, братство... каюсь не раскаюсь!
Трусь, как змея, о разные предметы.
С чего ты взял, что я к тебе ласкаюсь.
Линяет мир, и не на вырост вещи -
будь то чулки, иль рыцарские латы,
или застенок, а в застенке клещи...
С чего ты взял, что я меняю взгляды.
Коль мир и тот себе не изменяет
тем, что живёт и вовремя линяет.

Аргонавты! - нам не до руна.
...Рыщут по морю, зренье утроив.
В чёрном теле нас держит страна, -
то ли дело античных героев!
Не с пустыми руками - с руном.
Сколько можно возиться с Еленой.
Но по звёздам узнал астроном
пограничные сроки вселенной.
Аргонавты - снаружи, вовне,
что им сроки и чёрное тело, -
лишь бы шерсть на небесном овне
не свалялась и не поредела.
Лишь бы мы не развеяли миф...
А мы только сомненья развеем
и, заморские визы продлив,
счёт откроем грядущим трофеям.

май 1986 г.

Обнимаемся - как перед смертью.
На обрыве ль, под потной стеной.
Обоюдному рады усердью,
а в руках - холодок костяной.
Суть нагая - в корнях по обрыву,
в том, что залп - пауком по стене...
Изломаю расчёску о гриву
да на бал закачусь к сатане!
Что терять мне в остатнюю ночку!
Шаг со света в кромешную тень...
На краю постояв в одиночку,
сквозь тарелку свой лобик продень.
По тебе - не по мне, норовистой,
подневольных святынь хомуты...
А в награду не то ещё выстой
посреди мировой хромоты.

июнь 1986 г.

Нам с тобой не по пути,
Лот, - живой и невредимый.
Как деревьям не уйти -
так и всей земле родимой.
Станем, одеревенев,
стоеросовые дурни...
Не промазывает гнев
Божий -
      бац! -
          по винокурне.
Хоть и сослепу пальба, -
по царь-пушке - рикошетом.
У позорного столба -
Лот.
    Я - со своим сюжетом.
Маюсь жаром дровяным,
лексиконом на заборах
и давленьем кровяным,
смахивающим на порох.
Бочка, погреб, арсенал!
Дети умереть клянутся!
Ты жены своей не знал,
Лот, -
    не грех и оглянуться.
Но - умён, благочестив,
выучит рублём иль трёшкой.
Ломит к цели, зачастив
в храм пред дальнею дорожкой.
Мужа воплями дойму.
Мне б так - без оглядки в гору!
Но - святому ль моему
озираться, точно вору?
Деревянная сижу
на пороге, дни итожа.
По себе о той сужу -
каменной.
        Одно и то же.
Вдоль дороги ни куста.
Блазнилось, в глазах рябило...
Столб - для слезшего с креста
гения
    или дебила.

17 июня 1986 г.

До реактивного свиста в ушах -
круто!
    Но нет пути - наискосок.
Солнце - на ящерицах, на ужах.       
Солнце вбивает гвоздики в песок.
Красная медь, голубая латунь.
... в глину, в ладонь!
                Перекрёсток.
                        Июнь.
Солнце - до сути, до соли, до дна.
Разве что спрятаться в тень от пятна.
Тень не резина.
Эх ты, разиня...

июнь 1986 г.

Эле



Горе,
    горечь,
        горница.
              Горлышка
поперёк.
        Тпру!
Город весь, от первого колышка,
мой.
  Крестом подопру!
Есть - без гари, без радиации,
с акрополем посреди.
Но и в аду родятся
дети.
    Разгороди,
Господи,
        территорию,
сотри грань!
Окно на пустырь: цикорию
светит бабушкина герань.
Горе, горечь, горница,
зовут по именам.
Чем птичка божья кормится -
того и нам!
И что нам в имени,
какой почёт...
Млечный путь по вымени
козьему
        течёт.

9 августа 1986 г. Подольск

Сыроежек!..
        Малевич бледен.
Чертим крестики бересклетин,
режем осень на лоскуты.
Сырость солнечная столбами.
Всмятку сталкиваемся лбами -
и друг с другом, как ртуть, слиты.
В том лесном летописном свете -
только лешие, только дети,
ёлки синяя борода,
да кукушкина доброта.
Нам такого накуковала...
Заводной головой кивала.
И опять отстают часы.
А над лесом горят Весы.

Дремучий, древний шум, дождя косой орешник...
Как соль поваренная, вся в нём растворюсь.
Качается в саду покинутый скворешник.
Путь,
    горизонт,
            сквозняк,
                    расхристанная Русь!
Что Русь, когда земля - в чужом глазу соринка,
когда не газ, а день с утра слезоточив...
Созвездье белых астр везут обратно с рынка:
дождь смыл с них полцены, старух ожесточив.
Я тоже не в цене - небесный недобиток.
С орбиты сорвалась, и выронила ось.
Астральной белизны во мне кипит избыток,
топорщатся лучи, прошившие насквозь.
С кем пламень поделить, и в чём искать опору,
какого пожелать провидца и вождя?
А дело только в том, куда упасть забору -
от золотых шаров, от ветра и дождя,
от яблок - в чьём саду? Кто кутал их рогожей?
Кому за поворот нестрашно заглянуть?
Кто урожая ждёт и осени погожей?
Ни я, ни мой сосед, ни прочие, отнюдь...

 август 1986 г.

Новая вера не требует новых построек,
голгоф, крестов, полуночных троек.
Пусть лучше алтарь её будет пуст,
чем новый Кутон, Робеспьер, Сен-Жюст...
Ведь рано иль поздно, а в храме Божьем
запахнет безвременьем и бездорожьем.
Крови, на случай резни, запас.
У жертвы отныне профессия - донор.
А на крови - ну какой же Спас!
Очередной пустозвон и гонор.
Пусть ходоки по святым местам,
как попки, каркают: - Азъ воздам!
С кем бы им ни хлопотать бок о бок, -
на все четыре отпустим попок!
Чем нам по клеткам сажать дураков, -
пусть сами поищут себе врагов!

август 1986 г.

О.П.



Кость ли севрюжья, скорбь мировая
нас приколола к тебе, ОВИР?
Рваные виды в окне трамвая,
переселенье из мира в мир.
В одном и тоже городе, веке...
Кто кем в нём призван, кто кем не зван?
Кому лакать молочные реки?
Кому вручную копать котлован?
На киселе я вода седьмая.
Не молоко - а вода, года...
Трущобную пыль до небес вздымая,
в окне пешеход семенит.
                    Куда?!
Я и сама пешеход (Арбата!),
в расчёте с ним и с собой сполна
за то, что оружье его - лопата,
за то, что в подъезде его шпана.
Не говорить с ним, а спикать, шпрехать...
И за Арбат не ему плачу...
Старой Москвы на асфальте перхоть.
Средство от перхоти не по плечу?

В каждом доме пресс и точило
и бутыль вонючей закваски.
Нас самих в неё заточило -
дураков из атомной сказки.
Всё равно что обратно в семя
загонять настырное племя -
а у племени норов, прыть,
да чтоб землю копытом рыть!
Заварить не брагу, а драку,
подтолкнуть драчунов к оврагу...
Что ни друг - то заклятый враг!
А не зря пустовал овраг!
Пустота ж в сосуде скудельном
знает толк в вине самодельном.
Ей что вишня, что бузина, -
была б тара припасена.
Доцвели цветочки до точки.
Волчьи ягоды бродят в бочке.

август 1986 г.

Поля под осень выпуклы.
От линз учетверён
свет!
    Лето оно выпекли
часы без шестерён!
  Ещё один покатится
 в кладовку каравай.
    Ещё один покается...
        хоть счёт не закрывай!
            В затылок стройтесь, грешники!
Забавушка чертям,
            что даже дождь в орешнике
привык к очередям:
        то свет к нам Божий ластится
и за душу берёт -
    то день и ночь ненастится,
  и - денежки вперёд!

август 1986 г.

1.

Чем замкнутый в одну и ту же
избу без окон без дверей
наш горизонт темней и уже -
тем угол зрения острей.
Не таковы ли восьмистишья -
сверхплотность чёрных дыр и драм...
Перед грозой звонок затишья -
и тотчас небе пополам!

2.

Листвы сухой, воспалённый плеск.
В огне кто по грудь, кто ещё по пояс.
Когда бы костра под колдуньей треск -
а так куковать, опоздав на поезд...
Моё поколенье, сезон, гастроль.
Бурая пыль на пустом перроне.
Кому из нас выпадет царскую роль
при очередном сыграть Бироне?

3.

Вся в отца я: в пристань, вишню,
в яблочный отвал плетня,
в желтоглазую яишню,
коей потчует родня.
Из одной слепили глины,
накопив за тыщу лет.
...в пыль.
    В речитатив былины.
Друг за другом,
следом в след...

4.

Дня соцветье - желток да лазурь.
Сонно солнце паучье струится.
И попробуй тут глаз не сощурь, -
горизонт в них, заплакав, троится!
Полушарье предзимнего дня,
уж не ту ли мы песенку спели...
Но, с чужого скатившись плетня,
золотые шары подоспели.

5.

Закрутил водопады Илья,
из себя выходил пузырями.
Чёрной молнией из-под жилья,
помнишь,
        ласточки нас озаряли...
Самый точный грозы негатив.
Тишь такая, что тащится эхо.
А вода, с головой окатив,
нашей лодке уже не помеха!

6.

Зажмурься!
        Таврией, Хвалынью
дыши в забывчивой Твери!
Хоть мёд и пополам с полынью -
полынь не дёготь на двери.
Ещё родиться подмастерью
(пусть бабы сеют рожь и лён), -
всю между Индией и Тверью
смыть запись с ликов и имён!

7.

Волны донника, мака, цикория.
Ветру есть где ходить ходуном.
Нет, в любви я не выше предгория -
что мне в пике твоём ледяном!
Запредельности горькая специя
лишь отравит мой хлеб не един.
Мне светло, как на пьяцца Венеция,
от твоих, а не горных седин...

8.

Мокрый снег, темнокрылый мотыль...
Но не так уж в окошке и ярко:
самодельного зелья бутыль,
трёх чаёв колдовская заварка.
Пахнет морем, летучий, как йод.
На асфальте разгвазданно квакнет.
Слепит, склеит, спаяет, скуёт
всех подряд - и цепочкою звякнет.

9.

Да хоть сгори в последний день Помпеи!
Люби дотла, до дна себя исплачь...
В эпитет плоский плющит эпопеи
двадцатый век, кузнечик и палач!
Горсть пыли, пепла - даже и не соли.
Такой в рассоле вымахал кристалл,
что классикой забиты антресоли -
а день седьмой,
            и Бог уже устал.

10.


Не говорю - прощай...
Г.Касмынин



Чисто поле - душа нараспашку,
разбежавшийся веер борозд.
Пусть зерно разрывает рубашку
перед тем, как отправиться в рост!
Руки за спину, скрип сухожилий.
Говорю - не прощай, а прости...
Мне на вырост приданое шили,
чтобы знала, докуда расти.

11.

Тяга ввысь нас и та не достанет
из заранее вырытых ям.
Разве что напоследок потянет
к старым улицам, книгам, друзьям.
Из несложных вселенских моделей
круг - не худшая, хоть и тесна.
Безболезненно, как эпителий,
от души отпадёт новизна.

сентябрь-ноябрь 1986 г.

Что стихи - лучше денег фальшивых мешок напечатай!
Я думала, кремль защитит, я к стене прилипала зубчатой,
твердила: владею тобой - а ты мною владей...
А кремль защитил от меня каких-то жирных людей.
"Кремль закрыт", - без зазрения совести пишут по-русски.
У царь-пушки, объевшейся ядер, неделя разгрузки?
Или колокол (царь) кое-что обнаружил во рту -
да и лишку взболтнул про одну золотую орду?
И в кремле замолчала, оттопав, отцокав, брусчатка.
Головня сожрала три четвёртых литого початка!
В нём зерно прилипало друг к другу так плотно, что даже срослось.
Что с тобой, моя крепость, мой дом, моё время, стряслось?!
Осаждать кого любишь, ломиться снаружи, прогрызть динамитом -
до собственных рытвин и ям на лице неумытом?
Кто шепнул нам с тобой, что и Бог - негатив сатаны?
Поменяемся лучше местами - я сброшу тебя со стены!
Ты берёшь на измор, а не я гарнизон неубитого духа.
Ваша тётка с косой нам известна лишь как повитуха.
У конца и начала недаром един корешок...
Так закрыт?! - не выписывай пропуска, кремль не торжок.
Не к татарину ль в гости - за что и облают незваным...
Над Москвой Иоанн - я-то знаю, что над Иоанном!
У нас разная вера, это ты ко мне в гости не зван.
Посреди куполов твой железобетонный рыдван.

7 ноября 1986 г.

Представь себе, что драться больше не с кем.
Не распаляй нас Александром Невским!
Не воевать проснётся богатырь,
а распахать отеческий пустырь -
тот, знаменьем крестивший триединым,
тот, хлебушком кормивший лебединым...
За чёрной сошкой стоптано лаптей!
Обратно в небо гоним лебедей!
Умри, поэт, рахитик головастый, -
а лебедой, как доблестью, не хвастай!
И вообще - подальше ордена
от богатырской пахоты до дна!

декабрь 1986 г.

Поскольку сами с усами,
нам трудно сообразить:
не воевать с небесами -
защиты у них просить!
Кидаемся в бой поротно,
и кто кому господин...
Вселенная однородна, 
но каждый из нас един!
Сверхплотность в нас тихо тлеет,
до взрыва всего лишь миг.
Кто лает, кто ржёт, кто блеет -
и к пропасти напрямик!
А я изживаю робость, 
встреваю в парад планет.
Меж вами зияет пропасть -
меж нами сияет свет!

декабрь 1986 г.

Как в Риме, должно быть, тепло.
Как тесно на паперти в Риме.
Замрёт на бегучем тало
родителем данное имя.
Отстань, заводной пассажир,
от бодрого бега на месте!
Ты тоже ведь не из транжир
родительской речи и чести.
Подкидышей выкормил зверь,
а ты-то, любимое чадо...
Вернись в допотопную Тверь -
и вечность, 
          считай,
                не почата!
Хоть мир твой и необозрим,
спаси её, Тверь-невеличку.
Чтоб Тверью не брезговал Рим,
стыдись отзываться на кличку!

24 декабря 1986 г.

В одном и том же зоопарке,
кто посетитель тут, кто зверь...
Откроем форточку, опарки!
А лучше - форточку и дверь.
Чем взад-вперёд сновать по клетке -
с той или этой стороны, -
на свет проклюньтесь, малолетки,
из правоверной старины!
За одноклеточных, из пены
возникших, может, не впервой, -
прокляв и не простив измены,
я отвечаю головой!

4 января 1987 г.

Между нами стена, а отнюдь не волна,
    принимавшая вид валуна.
Целый день, прячась в тень, не о том говорим,
    на свету вхолостую горим!
Погоди, я слеплю тебя в полночь из тьмы -
    и тогда потягаемся мы!
Так на ощупь пригож ты, и ласков, и юн,
    что в крови растворился валун...
И кто влево, кто вправо - мы прямо, дотла...
    Ничего, что не конь, а метла!..

январь 1987 г.

Снег почернел, тепло и грустно,
и дело ясное со мной.
Где поскользнусь, где льдышкой хрустну,
шанс проворонив запасной.
Любовь, как ласточка, пуглива.
И, вся избившись о висок,
кровь дожидается отлива.
Пусть лучше рыба о песок!
Песок во рту - кричу сквозь шёпот.
Песок в глазах - гляжу сквозь сон.
И - горизонта медный обод,
и стенка с четырёх сторон.
Сама в себя, как червь, вникая,
спеша с поверхности уйти,
и не заметила, какая
зима осталась позади.
А был и дом, и свет в окошке,
и шанс, единственный из ста...
Скребли бы хоть на сердце кошки,
была б хоть совесть нечиста!

Ветер смешал чеснок с чабрецом,
спутал кудри и карты.
На отце фуражка без кокарды.
Только небо над отцом!
Синяя ветра волна
с головой нас травой накрыла.
Красная ветра волна.
Дикий мак всё лето цветёт.
Мы идём и молчим,
а потом мы лежим и молчим,
поколенье за поколеньем,
об одном и том же молчим...
Волна за волной.

февраль 1987 г.

А.Мм.



Вправо-влево качнутся весы.
Не суди меня бесповоротно.
В тень от яблони, в свет от росы
оступаемся поочерёдно.
И не то что бы я из трусих,
и, как айсберг, не вся ещё здесь я, -
но и в люльке от сих и до сих
колебалась, ища равновесья...
Ставил крест на мне, ставил печать,
исподлобья сверлил и буравил.
Не аптекарю люльку качать,
отступив от инструкций и правил!
В тень от яблони, в свет от росы...
Утаю, от кого мне известье.
Всей планиды - созвездье Весы.
Не весы, - 
        говорю же - созвездье!

март 1987 г.

Напрасно грелись о проталины,
берёзовый лизали срез.
До дна до самого продавлены
материей пустых небес!
У чёрных дыр свой путь выведывая
сквозь чёрно-белый березняк,
твердим, что жёлто-фиолетовое
цветенье - в сущности синяк...

Не слепить ли и мне человечка из глины, - да хоть из грязи!
Не выломать ли и мне кого-нибудь из ребра?
Не в контрах со временем, а лишь вне связи
с тем, что не имеет приставки пра.
Мой крик об стенку - в застенке четыре эха.
Мой лик об зеркало - и стремглав назад.
А хочешь размножиться, так в комнате смеха
один из вас тощ, а другой пузат.
Слепи из трясины, из чёрной дыры момента
текущего
        (чтоб он вытек весь!),
из грязи в князи,
                разведав состав цемента.
Слепи себе друга, свой шанс предпоследний взвесь.
Грязью, трясиной, непроходимой топью,
косной материей считая визави, -
по образу своему ты лепишь его и подобью!
Хоть горшком, хоть другом изделье назови!

март 1987 г.

Кинься в омут, нарядов нашей...
Да хоть юбкой за гвоздь зацепиться!
К нам стучится точильщик ножей.
Что за нож у нас, что за тупица.
Столько клеток - и всё-таки шах!
Чем любимей, тем загнанней в угол.
Двадцать лет с тобой как на ножах.
Наконец-то точильщик застукал.
А когда друг над другом примнём
эту красную глину пустую, -
скажем - поздно завжикал кремнём
и ремнём
        завозил
               вхолостую!  

март 1987 г.

Заглох костёр, сломались острия
давным-давно не пик, не шпаг, не копий.
Мы столько жгли их, что несметных копий
давным-давно осыпались края.
Сама себе слепым кажусь повтором
и от весны не чаю новизны.
И эти вести о тебе - котором,
откуда,
      кем,
         когда
              завезены?

31 марта 1987 г.

Дождь запахи вернул: упавшей в сад террасы,
дощатого крыльца, картофельной ботвы...
Мертворождённый мир!
                Да не спасут контрасты
в судьбе не знаю кем обманутой братвы!
Мой возраст, пустоцвет - не злак ты и не овощ, -
дурак, сто раз подряд ответивший впопад.
Бог в помощь дураку, - а мне и дождь не в помощь -
отвесный, золотой, волосяной - до пят.
Водой затоплен трюм, несёт мышами, тленом.
Что, плотник, помогло - чуть-чуть поверх стропил?
Плеск раковин ушных, и перламутр, и пленум,
и кто это из нас тут радио врубил?!

апрель 1987 г.

Голодный холод, мятный, леденцовый,
захолонувший глянец изразцовый,
том без обложки - Лермонтов? Жорж Санд?
Табак на клумбе выбросил десант.
Зола в печурке слиплась и остыла.
Я как зола, - но если в полночь, с тыла,
не разбудив ни стражу, ни собак...
Табак, брат, дело, - бабушкин табак!
Табак и сам синеет от удушья.
Но перекличка близится петушья.
И - отреченьям стукает черёд.
И -
    друг от друга -
                   оторопь берёт...

апрель 1987 г.

Есть смысл и в том, что я исчезну,
что дни со мной - наперечёт,
что наши письма, если честно, -
вода, которая течёт.
Не я ли повториться тщилась,
теченье поманив рукой...
Не я ль до лета дотащилась, -
что общего у нас с Окой!
Там, на Оке, песок сосущий,
не сцеловать песка с соска...
А с нами третий, вездесущий,
как мирозданье,
            как тоска...

 21 апреля 1987 г.

А.Мустафину



Я ль письмо куда подевала,
ты ль забыл, что вот-вот умрём...
В душу мне дохнул - январём,
в душу - мглой грибной подвала.
У кого там пиво, квас.
Обречённый мир запаслив:
блин заранее помаслив,
помянём себя сто раз!
Взад-вперёд снуём по краю,
босиком - по острию...
Я ль в солдатики играю,
ты ли топаешь в строю...

20 июня 1987 г.

Гуляют по ветру колосья, 
бегут за сотый километр.
И голова всё та же пёсья,
и серой всё из тех же недр.
И мы бежим, и мы ни с места,
мы - друг у друга в страшном сне...
Которого по счёту съезда
ждём -
    жаворонка по весне?!
Мы ль допекли его, изюмин
натыкав:
        Господи, заметь!
Как тот игумен ни безумен,
что толку этого иметь.
Тошнит от пищи монастырской,
постимся ль, дохнем на посту...
И - тень таганской, тень бутырской
бежит за сотую версту.

12 июля 1987 г.

П.К.



1.

Два склона!
          Два!
             Во сколько?
                       На котором?
Не дай нам Бог - горой- напополам!
Уже не раз служившее раздором,
я конкуренту яблоко отдам.
Тебе ли, ей - мне всё теперь едино.
Ах, только б нас не рассекла гора!
На склоне лет такой, брат, холодина,
что скоро треснет яблони кора.
Вмиг позабудет, как плодоносила,
как пала Троя, пали двое тех...
На склоне дней, где заросли кизила,
нам напоследок встретиться не грех.

2.

О чём молчишь - за два десятка улиц?
Подать рукой - и не подать руки...
Давай на ты, чужбины затянулись.
Мы берег моря, а не два - реки.
Сто лишних дней в движенье кропотливом, 
в уподобленье близости волне... 
А ты смирись, мой маленький, с отливом -
и на прилив рассчитывай вдвойне!

19 июля 1987 г.

В ладони втёртая вселенская тоска,
двуцветный донник, всю мне душу выжег!
Граница, проволока, визы, пропуска,
у колоколен очертанья вышек.
И ветер, ветер. ветер холостой -
о дон... о дон... о колокол пустой!
Ах, что за донник, за напасть, за иго!
Что за неволя, что за немота.
Из чугуна - черна и безъязыка
и на ядро тайком перелита.
С кем воевать - ещё меня научат,
и в жаркий ствол,
                и - выглянь из жерла...
На пустыре, где сумерки мяучат,
самой себе пуста и тяжела.

июль 1987 г.

Ну какой бы ещё благодати:
все желания впрок затаить,
раствориться в смородинном смраде -
и доить, и доить, и доить...
А не я ли тут Бога гневила,
кособокий свой домик кляла.
Ты, взывала, судеб заправила!
Отлились же нам колокола!
Не коров теребили за вымя, 
не царёвый синод и сенат,
а во имя,
        во имя,
              во имя -
обжигающий длани канат!
Чередуются трагик и комик,
прозевать,
        так за шиворот хвать!
В завалившийся карточный домик
мне гостей дорогих не зазвать.
И в саду ли - а как на погосте...
Образумься, заткнись на часок:
друг у друга какие вы гости,
ваш-то домик из прочных досок.

июль 1987 г.

Этот город деревянный на реке...
О.Чухонцев



Досиделась на лоне природы
до зелёной, змеиной тоски,
все газеты за прошлые годы
исчитав от доски до доски.
Наказание для непоседы.
Сам прогресс за живое задет.
Хочешь знать, где хранились газеты?
Не в сундук же их складывал дед.
...Там, где радуга на паутине,
где шиповник цветёт по сентябрь...
Да я лучше прочту по латыни
Ювенала,
        Катулла, 
                тебя!
Тоже мне, из простых, из глубинки.
Мой точней перевод - глухомань!
Там жуков изумрудные спинки
так зеркальны, что хоть затумань!
Небыль, нежить, - не я ль помешала
жить да быть, засучив рукава?
Врёшь, - свои зеркала задышала!
Врёшь, - своею любовью жива!
За свои отвечаю посады,
а сажусь - не за стол, не на трон.
... Там рахиты глупы и пузаты
с ежедневных пустых макарон.
Притворяйся, что ухо тугое,
щурь глаза на герани в окне.
Там такое творится, такое -
в ядовитом людском толокне.
О кошачью изластившись морду -
ничего, что в песке простыня, -
досиделась до тяги к комфорту,
ох, дотёрлась до искр, до огня!
Чёрт возьми тебя, сапиенс гомо!
Лбом о лоб - до залысин, дотла...
А пещера родимого дома
от чего-то другого светла.

18 августа 1987 г. Павловский Посад

Желток тесовый стен и потолка.
Снаружи полдень в дебрях зверобоя.
И снова полдень, и, без перебоя,
желток, и мёд, и вся тут недолга!
И, как яйцо, непроницаем дом.
В густом желтке ни слова, ни намёка
на то, что зиму коротать потом
ещё тошней за чашечкою мокко.
В излишестве ну хоть какой бы толк.
Мы пили кофе с бабушкой на кухне.
Желток, у солнца забиравший в долг, -
отдай живьём -
            иль заживо протухни!
Птенец давно уж перерос яйцо,
гнездо и то по пояс, по колено.
И - край земли, и выпусти из плена!..
Но в дом ведёт тесовое крыльцо.
Не завязь - привязь, бабушкин завет,
тот, Ветхий, тёмный от переизданья.
И сколько раз ни вылупись на свет -
не из яйца ты, а из мирозданья!

август 1987 г. Павловский Посад

Ну так скатертью, маленький, трогай!
Не руда я, не стою труда.
Склон горы над железной дорогой
нас завёл бы совсем не туда.
Хорошо быть - железной, полезной,
соотечественникам известной,
из земной, матерьяльной коры.
Но, лепясь по отвесной, небесной,
для одной-то, на выдохе, тесной, -
только ногти ломаю над бездной -
в рукопашной со склоном горы!
По твоим бы, по синеньким, прямо,
не роняя кровавых потов.
Но цепляется за ноги яма,
виснет нежить в сто тысяч пудов.
Я устала и выгляжу строгой.
Сам к себе, неразведан и дик,
склон горы над железной дорогой
прибивает гвоздями гвоздик.
Наша близость достигла распада.
Хоть теперь-то езжай, не двоись
на себя - и на ту, что распята
за свою бездорожную высь.

29 сентября 1987 г.

Спасибо ласточке, - по буковке леплю.
Всё сплошь в наростах, терпит мирозданье,
как я на ощупь призраки люблю:
нашарю цель, наткнусь на оправданье.
Я тленье длю!
          Не ласточку, а тлю
сама себе тайком напоминаю,
за обе щёки зелень уминаю,
а за меня та голову в петлю,
а та -
    весь век -
            зегзицей по Дунаю...

2 октября 1987 г.

Не выразить и не изобразить.
Гораздо проще: прокрутить сначала
своё кино, - а публику просить
покинуть зал, чтоб вдруг не заскучала.
А я расставлю по своим местам
пустые стулья, школу, водокачку -
и в мир безмерный - детскую заначку -
по всем сожжённым перейду мостам.
В нём не ищи вселенской кривизны.
Скребёт затылок лучший школьный физик.
И лишь дикарь в промозглый день весны
из каменюки Божью искру высек!
Трещит мелок - учительский нажим.
Что ни задай - отличник обмозгует.
Но Божья искра топлива взыскует,
и потому мы с физики сбежим...

октябрь 1987 г.

Скроюсь от твоих пашей...
Лермонтов



Какое множество пустых и мёртвых гнёзд,
      какая голая округа!
Сожгли мосты - в обмен на телемост, -
      и провоцируем друг друга.
Чисты ладошки - задним-то числом,
      отважны реплики из зала.
... Пустое, мёртвое, и просится на слом.
      Ни узелка б не развязала!
Я б не потратила ни времени, ни сил
      на чин искусной кружевницы,
чей дед сплеча и резал, и косил,
      и наливал из-за божницы.
Что ни погост, то перегиб, да перехлёст, -
      в чём круговая есть порука.
Пустые шапки, оборотни гнёзд, -
      и закидаем же друг друга!
И если я ещё вернусь домой, -
      к примеру, засосёт воронка, -
за день шестой свой год тридцать седьмой
      не выдай, отчая сторонка!
Тебе ль у Бога глины занимать,
      а у кого попало зелья,
чтоб в забытьи, чтоб весело их мять -
      свои гончарные изделья!
Опохмелись: рукой подать до звёзд,
      не докричавшись друг до друга.
Какое множество пустых и мёртвых гнёзд,
      какая голая округа...

октябрь 1987 г.

Вот сыр и виноград - изысканные яства.
Я жду вас день и ночь на сыр и виноград,
чтоб сообща решить, чья мы отныне паства,
каких и у кого просить себе наград.
Семян, и сот, и солнц скудеют кладовые.
Пристало ли нам ждать чужих счастливых доль, -
так ждать и день и ночь - что кольца годовые
на срезе поперёк,
                 уж лучше резать вдоль!
И правду-матку всю - в глаза друг другу тоже, -
и хлеб насущный весь - на сорок сухарей.
Я жду вас день и ночь, я отобью ладоши
за пушкинский ваш ямб (его же и хорей)!
Давно изобретён велосипед, а порох
так выдуман давно, что бочке невтерпёж...
Что если не сгорит стихов трухлявый ворох,
ведь рукописи что? -
                    потомков не поймёшь...

1.

Туман, заглатыватель зданий,
и вывесок, и перспектив.
С утра попахивает баней
за опозданье на актив.
Неразбериха служб, маршрутов,
соскальзывание с кита.
Несёмся, ноги перепутав,
смешить чеширского кота.
Смех смеху рознь, - иного зверя
попридержать за поводок...
Но ведь туман, ведь не потеря -
поулыбается чуток.
То крестик на тебе, то нолик,
то гонят из дому взашей.
Сам над собой смеясь до колик,
неуязвимо хорошей!
Туман, заглатыватель праха
и мнимых величин, вершин.
В таком густом дрожать от страха,
глотать очередной аршин?!

2.

Вот погоди, рассеется туман...
Но даже и из вежливости галльской
не выговорит правнук ганнибальский,
по-обезьяньи скорчившись, - шарман...
Используй шанс: смешную обезьянку
сажай на плечи, да крути шарманку,
да по дворам, да корочку гложи.
А то заладил - мол, точу ножи-и!..
А на кого ты, собственно, их точишь?
А за ушко на солнышко не хочешь?
Вот погоди, рассеется туман!
- Куда летишь? - ну так держи карман.

23 октября 1987 г.

В кителях - а туда же, стихами
исписали золу и песок.
А давно ли дрались посохами
с сыновьями - да в самый висок!
До того додрались, что и править
стало некем на старости лет,
исподлобья зрачками буравить -
компостировать волчий билет.
Ездим зайцами,
            заячьи норы
лучше каторжных!
                Лёгкая роль!
Ну на чьём же хвосте, ревизоры,
или, как вас, народный контроль?!
Перестроились: пёсье, царёво
сколупнули со смуглых досок -
и в забытое Богом Перово -
к убиенным своим на часок...

октябрь 1987 г.

Онемение двух, трёх поколений...
О.Мандельштам



Рассыпчаты и серебристы
над нами хлопоты берёз.
В последний день как ни храбрись ты, -
а лишь натягиваешь трос.
Кто только ни сажал на привязь,
кто только ни желал нам благ...
Какого цвета флаг ни вывесь, -
уверены, что белый флаг!
Ты и не думаешь сдаваться, -
уверены: кишка тонка...
Да и куда тебе податься
от типографского станка.
Спихнуть латынь с её угодий?
А в Чернозём, а в Котлован
кем вкопаны Кирилл, Мефодий
и некто Фёдоров Иван?!
Ведь и не свалишь друг на друга,
с руками чистыми вожак.
Сама,
    хоть от роду безрука,
от преступленья ни на шаг...

30 октября 1987 г.

Чем мыть окно, - замажь погуще мелом,
моль тополиную на стёклах раздави,
а жадный взгляд усильем неумелым
направь в себя - и,
                 как там у Леви...
А что в окне - до лампочки, до фени.
В нём лысый дуб на тыщу лет вперёд.
Ну разве что по праздникам пельмени
выбрасывают,
          летопись не врёт.
Мне ль прозябать в сотрудницах музея,
от юбилейных жмуриться речей,
тайком считать, на мёртвый дуб глазея,
на ком из нас поболе обручей...

2 ноября 1987 г.

Ворочаюсь, вздыхая с боку на бок.
Из грачьих покартавливает шапок,
а это значит - близится к утру.
Опять песок в глаза себе вотру,
чтоб только в оба на сограждан пялиться...
Своя круги напоминают пяльцы
без полотна - в конце концов дыру.
Течёт сквозь растопыренные пальцы
песок мгновенный, и часов, и лет.
Вот если б стать песочными часами!
Нет, плоская, как дама, как валет,
побитая пузатыми тузами...

ноябрь 1987 г.

Как надоел мне этот Битов -
и тот, который ныне лорд.
Сама себя за нечто выдав,
в их вписывалась натюрморт.
А Чехов - про кого? - вот номер! -
сказал, сводя с нас лишний лоск:
"От сотрясенья мозга помер",
а в скобках - "у него был мозг".

декабрь 1987 г.

В театре гасят свет, в театре увертюра,
и пахнет мандарин остатком декабря.
Не ведает Олег, что в городе Петлюра,
и Вещим, видит Бог, зовут Олега зря.
Не спит на корабле прекрасная Елена.
Весь в сборе экипаж, друг друга не предашь.
Да нам-то что до них, нам море по колено!
...Но супится партер, и плачет бельэтаж.

13 декабря 1987 г.

Пять русских зим из жизни выпали.
Я так отвыкла ото льда,
что всё как есть в лицо мне выпали! -
сочту за климат - и айда...
Но так, чтоб приучали заново
ко льду последующих зим...
О как мне вдоль пути вдоль санного
твой голый лес невыносим!
Дождался бы хоть лета красного,
когда от всяческих недоль
дорога вдаль яснее ясного -
и с подорожниками вдоль...

14 декабря 1987 г.

Ни адреса менять, ни даже телефона
не стану из-за столь незначащих причин,
как наш с тобой разрыв - под проповедь с амвона, -
мол, надобно блюсти достоинство и чин.
Почти что вся страна в бегах, - по Далю - в нетях.
Сама в себя придёт любимая страна!
Мне тысяча друзей - попробуй-ка не встреть их! -
простят, что я тобой слегка засорена.
Ты сам меняй жильё, и взгляды, и обличье.
В который раз тебя, изменник, не узнать:
то змий в глазах, то Вий, то выраженье птичье, -
но хором нам с тобой уже не щебетать.
Кого ещё ты ждёшь в своей норе укромной,
где мятая постель, - а я всё говорю, -
о нашей говорю, вселенской и огромной,
и что из ничего кумиров не творю...
Тебе звонят не в дверь - сперва из автомата.
Не трусь,
        я не столкнусь на лестнице ни с кем.
Вам мятая постель - нам по колено мята, -
и до поляны той недалеко совсем!

15 декабря 1987 г.

Ещё не перелом в истории болезни:
не то что умереть - могу сойти с ума!
Но с завтрашнего дня, хоть свод небесный тресни,
пойдёт на убыль боль, и ненависть, и тьма.
И вот пишу: декабрь. Двадцатое. И точка.
И пусть дневник от слёз сплошная акварель, -
как почке не болеть: до клейкого листочка -
январь, февраль, и март, и, может быть, апрель...

декабрь 1987 г.

Из нутра, из себя же извлечь
Молодую строфу исцеленья...
П.Краснопёров



С сего же дня веди (и ведай!),
дождём притаптывая пыль,
туда, где место мне, отпетой,
где боль не более чем быль,
где горизонт разжат, раздвинут,
где даль ракушкой завита,
где всей души моей не вынут
из глины в форме живота.
Так, за одно лишь водворенье
земли и неба на краю
я отдаюсь тебе в творенье -
и в ласковую власть твою!

декабрь 1987 г.

Сама себя води в кино,
баюкай да тютюшкай,
знай, что проснуться не дано
с подарком под подушкой.
Как вдруг... да что со мной стряслось
хорошего такого?
Не слишком сладко и спалось,
и не висит подкова
на старой стёганой двери,
наружу рыжей ватой,
и не живёт купец в Твери -
индийский, тароватый,
и Тверь-то, гой её еси, 
не Тверь, а М.Калинин, -
тогда как на всея Руси
райцентра нет К.Минин!
И всё-таки в моей судьбе,
точнее, под подушкой -
шанс: снизу позвонить тебе,
воспользовавшись двушкой.
Твой голос я на все лады
к своей персоне лажу,
меж нас растапливаю льды,
завариваю кашу!
Всю расхлебаю, не боись, -
до донушка, до дырки.
Сам понимаешь - снизу ввысь -
как голову от стирки!
А то дари себе цветы...
Душой, застрявшей в теле,
знай, что ни с кем ещё на ты
не пили и не ели...

декабрь 1987 г.

В.К.



1.

Прикоснись ко мне, прикоснись!
Ну хотя бы только приснись, -
сбережём сея от выкипанья...
Но томит предыдущий сон:
в лесопарке мечусь меж зон -
"зоной отдыха", "зоной купанья".
Прикоснись ко мне, назови
в этой комнате все предметы:
верю в Слово - а в сны и приметы
пусть их верят в "зоне любви"!

2.

Даже если смертельно больна:
в голубой крови белена,
и пред пасхою не до уборки, -
всё равно мы завтра с тобой
поцелуемся под трубой
водосточной -
        на нашей горке!
Между деревом и стеной,
на минутку к судьбе спиной
повернёмся -
        лицом друг к другу...
Я ещё успею сказать,
что меня не надо спасать,
что твой сон нехороший - в руку.
Я разгадчица хоть куда,
а загадывать на года...
Я устала ходить по краю.
Мне  сегодня пораньше лечь.
Даже если не стоит свеч, -
в поддавки с тобой доиграю.

3.

Под целовальным деревцом,
друг к другу -
        запрокинутым,
                стекающим лицом...
Кому широко - нам узко
в пространстве от башни до башни,
где водосточная музыка, -
да день позавчерашний...
Где прошлогодний снег -
из-под дрожащих век...
Под целовальным деревцом,
где свет пред собственным концом,
прощаемся навек!      

24 марта 1988 г.

А дерево пытается цвести,
хоть от мороза треснула кора
две или три зимы тому назад...
Я насаждаю яблоневый сад
внутри тоски по крепости, по тверди!
Я каждый день краду себя у смерти,
стол поминальный задвигаю в тень
от яблони,
        ломающей плетень!

1 апреля 1988 г.

Ни мирозданье некому шатать,
ни доброй вести неоткуда ждать, -
и я на флюгер больше не похожа -
семи ветрам московским угождать!
Гляжу поверх - пупырчатый по коже,
пугливый, птичий, сизый холодок,
и я никак не сделаю глоток.
Хотя бы знать, когда кого заклинит
на полуслове поперёк лица...
За наши спины тень свою закинет
прямой, как палка, циркуль деревца.
Всю жизнь деревенели и молчали, -
поди теперь словами посори!
То ль шли ко дну, пуская пузыри, -
то ль,
    выболтав заветное,
                    мельчали...

26 апреля 1988 г.

1.

Я посеяла горстку семян
в чёрствую землю - как вдруг
семь зелёных пискнуло клювов,
есть и пить запросили -
по два настежь раскрытых листка!..
Видно, сеяла мимо горшка
боль и радость - стихи не взошли.

2.

Холодный май стучал зубами, -
а клёны всё ж распеленал.
Четыре клёна в кухонном окне.
Как на свободу ринутся листочки!..
В пороховой и обручённой бочке
завистливая корчится душа.
Я знаю, что её освободит.
Пусть лучше в бочке, дурочка, сидит.

май 1988 г.

Эти ягоды вяжут во рту,
сводят рот до железного лязга.
Что ни слово - разлад и развязка
и прощанье в аэропорту.
Что ни слово - правдивая ложь,
подоплёка десятого смысла.
А черёмуха душно нависла,
черногубые ягоды сплошь!
Горевала - не знала о ком, -
и теперь не храню что имею.
Всё пойму и до дна онемею
от черёмухи над родником...

13 мая 1988 г.

В непривычно бесцельной езде
хорошенько проветрись, остынь!
Но - горячих грачей в борозде
вековая, живая теплынь.
Перепачкайся в майской пыльце,
не заботься о днях и часах.
Но - бегучая тень на лице,
но - горючая влага в глазах.
В нас тоскуют леса и поля.
С нас взыскует нестрогий Господь:
горизонта всё уже петля,
всё удушливей тёмная плоть.

май 1988 г.

И звезда с звездою...



В поле слышу тебя:
жар, и жаворонок, и горизонт,
и таинственный гул в проводах...
В чаще еловой вижу:
зеленоглазый кладезь
с солнцем до самого дна...
Дома думаю: в поле и в лес
кто к кому на свиданье бежит,
кто по ягоды, кто по грибы.
Моя цель мне самой непонятна.
Эти чёрточки, крапинки, пятна,
колокольные звоны в ушах...
В самом деле, звонит телефон.
Которую ночь подряд
с расстоянья звезды и звезды
говорим, пока не исчезнем
на свету
        в вишнёвом цвету...

16 мая 1988 г.

Два плетня под углом на пустом берегу.
            Ясный сон разгадать не могу.
То ли рай в шалаше, то ли дом на песке.
            То ликую, то маюсь в тоске.
То ли кто небылицу про шесть этих дней
            сплёл из больно секущей лозы.
Я в глаза твои - те, что лозы зеленей, -
            насмотрелась при вспышках грозы.
В мотыльковой пыльце грозовой чернослив,
            но весь выдохся огненный сад.
Опрокинутой чашкой тебя разозлив,
            я кино прокрутила назад.
Я ошибку ищу, повторяю азы,
            порчу зренье на первом ряду.
Что же всё-таки сплёл он из гибкой лозы?
            Что написано мне на роду?

сентябрь 1988 г.

С чего взялось, с какого пустяка?
Ужель и впрямь слепая вера в числа
нас заманила в тёплые стога -
под радуги пустое коромысло?
Уж лучше бы тяжёлых два ведра
нас надрывали ради равновесья.
И не тебе, желавшему добра, -
меня искавшим крикнула бы - здесь я!
Вьюнок в горшке, заброшенный, зачах.
Вот и дошли до сути, до скелета.
Пропало в нетях, изошло в речах -
и стало оным будущее лето.

сентябрь 1988 г.

Захватило охрой врасплох,
заманило, завезло на часок...
Наш костёр на берегу, наш сполох
ещё летом закопали в песок.
Нам огонь сопротивлялся как мог,
по поленьям взад-вперёд перетекал.
И песочный в горле комок
ты настойчиво глотал - протыкал.
Нет, я плачу - не глотаю комки.
По лесам - наш недобитый огонь.
Так в "Икарусе" сиденья мягки,
что ласкается ладонь о ладонь.
Нет, моя ладонь всё тесней -
и того гляди мозоли натрёт.
До свиданья!
            Начинается Дисней,
мультик бегает в окне взад-вперёд.
У Диснея белый замок на горе.
Все семь гномов за обеденным столом.
Я уеду, я умру в январе!
Ты восьмой мой, несосчитанный гном...

20 сентября 1988 г. Зарайск

А.М.



Дорогу туда я ещё осилю,
а вот обратно иди один.
Знаешь, чьему подражаю стилю?
Знаешь, кто сам себе господин?
Наши прощанья не так уж редки.
Столько ли встреч на моём веку...
Я оторвусь, как листок от ветки, -
не зимовать же на ней листку!
Ветка ли, дерево - сладким соком
то вверх, то вниз не учи сновать.
Мне надо на Сокол, - считай заскоком!
Мне некуда больше себя девать!
На птичий, девичий, трамвайных стёкол
запомнивший дребезг - за час езды, -
на масляной краской пропахший Сокол.
Гадай же, кто чьей избежал узды!
        Я первая рву - по живому режу.
Какой я тебе кленовый листок.
А по ночам не брожу, так брежу, -
но, слава Богу, окно на восток.
И бедному ночь коротка - жениться,
и мне коротка - для вечного сна...
Ты был ко мне добр, я твоя должница.
Теперь-то хоть должность ясным-ясна.

14 октября 1988 г.

Кто родил нас, счастливых,
в сорочке, на спине завязав
рукава?..



От всего, что нам Бог ни пошлёт,
не откажемся и не осудим.
Воспалённые лица остудим...
Снег, и дождь, и опять гололёд.
А в домах зажигается свет.
Разноцветное снежное млеко.
Прозябанье двадцатого века,
за которым и времени нет.
Нас безвременьем не удивишь,
не заставишь ни силой, ни страхом.
Отдаём предпочтенье рубахам
с рукавами "летучая мышь"!
На спине развязав, разорвав -
той, юнцами осмеянной моды, -
задеваем за низкие своды
в плечи втянутых шлемов и глав.
Хоть с какой вышиной наравне,
растопырили зонтики, сети...
Подземелья проросшие дети,
только слепнем от света в окне!
Занавесим как можно плотней.
Не задушим - задышим лампадку.
Верь: любовному длиться припадку
остаётся лишь несколько дней!
Кто кого ни прогонит взашей...
И не то ещё терпят за веру.
Я когда-нибудь вспомню пещеру -
в сквозняке от летучих мышей.

Не обидно исчезнуть в пространствах Ополья.
Колокольня и та то ли есть, то ли нет.
Не обидно без имени посреди богомолья,
когда смотришь весь день друг сквозь друга на свет.
Не обидно, когда только лик - без обличья.
Не обидно! - забыт деревенский погост.
Не обидна судьба - перелётная, птичья,
одинаково Божья для тварей и звёзд
Не обидно в любви оказаться - распятой.
Я ль зубами хоть гвоздь из ладоней рвану!
Не обидно, когда угрожают расплатой, -
а ты знаешь свою золотую вину!
Ну а в обществе кто же губы не закусит
и как мышь на крупу не надуется весь,
кто, сощурясь, зрачков побелевших не сузит
и - пошёл ты!
        и - в душу руками не лезь!
В тесноте да в обиде, - что нам поговорки
вековая настойка на женских слезах.
Прогоревшего мира захлопнулись створки,
и ещё одну дырку латать в небесах!
Белокаменным шёлком, холстом, парусиной,
лоскутами Ополья в грачиной возне...
Так обидно, когда в одном ритме с осиной
бьётся сердце - а ты со мной только во сне.
Наяву бы, - да что нам поделать с гордыней,
друг сквозь друга как нам засмотреться на свет?!
Или сладок тебе на губах моих иней?
Или жить собираешься тысячу лет?

16 октября 1988 г. Суздаль

Если б только на земле гололёд,
а то сразу на душе гололёд.
Я в глазах своих всё ниже падаю
(чему, якобы, предшествует взлёт!),
я ногой кажусь себе пятою -
той собаки, что на шаг не отстаёт.
А в окне обглоданно, черно -
и белым-бело одновременно.
То ль наружу высунулось дно,
то ли пьяным море по колено...
Но - трезвей оконного стекла.
Как железка, зрение сквозное.
На разлив истратившись весною,
Самотёка с нас с тобой стекла.
Из ума повыжили ребятки:
в сорок лет на будущее падки!
Ёлки-палки!..
        звёзды, конфетти.
Гололёд,
        душа уходит в пятки.
Хоть коньки к ботинкам привинти!

28 октября 1988 г.

Я как раскрытая во сне
ладонь,
      а на ладони надпись.
Но на войне как на войне:
сложусь коль не в кулак, так в накось!
В безвременье меж двух годин
сгорим, как семена в навозе.
Тут научил меня один
своей зародышевой позе.
Неуязвимый, сам в себе, -
чем самородок хуже слитка?
Не всё ль едино голытьбе,
галактика или улитка.
Не всё ль равно, что слизь, что высь, -
когда колени к подбородку...
Да хоть вовек не разожмись,
чем прижиматься к самородку!
Не к самородку - к кулаку,
к упрятанным в карманы фигам...
А разожмусь, - так кулику
скажу,
     чтоб не хвалился игом.

декабрь 1988 г.

Друг друга до свету искали,
друг друга по свету ласкали,
друг друга до дна расплескали -
до бури в стакане воды!
Мы в грязь лицом не ударяли,
вот только лицо потеряли:
его без конца повторяли
не чистые эти пруды.
Ах, как мы с тобой любовались! -
да жаль, зеркала разбивались,
хорошие сны не сбывались,
а снились - за час до беды.
Друг друга из нетей лепили,
изделья свои разлюбили,
да с возу, да легче кобыле, -
жаль - прахом все наши труды!
Теперь повтори-ка, сумей-ка.
Совсем облупилась скамейка.
Песка серебристая змейка -
да новеньких нетей пуды...

5 декабря 1988 г.

В.К.



Волны ветра, метели, вигони.
Шуб, и шапок, и шарфов на дне.
Раскачало в последнем вагоне.
Полчаса с тобой наедине!
В колесе, в мировой катастрофе.
Всей-то вечности - на полчаса.
Мокрым снегом залеплены брови,
и друг с другом сошлись полюса!
Хохотали и чаю хотели.
Где мы были с тобой до сих пор!
...в колесе, в катастрофе, в метели, -
а снаружи леса и забор.
Подпирали нас, падших, латали,
вразумляли, просили добром.
...хохотали, да слёзы глотали:
выходили друг другу ребром!

4 января 1989 г. Жуковский

Затянуло горизонт серебром,
серебром, восьмым сентябрём...
Хорошо, что всё-таки мы умрём:
закоулки тёмные отопрём!
Мой любимый в них плутал-плутовал,
когда жадно напоследок целовал.
Он и сам не рад был врать-воровать,
на поминках, как на свадьбе, пировать.
Кончаловского отпив по полглотка,
всю любовь распродавали с молотка.
И реликвий же ты впрок накопил!
Кто б теперь на них позарился - купил.
А чья настежь, нараспашку душа,
у того и за душой ни гроша.
Хорошо, что всё-таки мы умрём:
наши души тёмные отопрём.
Азъ воздам!..
        нет, просто руку подам.
И любовь с любовью встретятся там.

22 января 1989 г.

Как сладко прощать да больных навещать,
домашней едой впопыхах угощать...
В моём о тебе несусветном бреду
я тоже металась и с прошлым рвала.
Прощал меня тот, кто готовил еду,
и прятал весь год от меня зеркала.
И хоть на подъём он считался тяжёл, -
во мне отразился - и дальше пошёл!..
Глотая обиду, роняя престиж,
кого-нибудь тоже поймёшь и простишь.

январь 1989 г.

Свечки пахнут пчёлами в саду.
Свечки, как кузнечики, трещат.
Свет в окне, и вся я на свету,
и садовый домик наш дощат.
В церкви воздух свечками согрет.
Ни гордынь, ни воль, ни параной.
И любовь для Бога не секрет,
обойдём ли церковь стороной.
Бог везде, за Богом далеко
не ходить,
        и в церкви не стоять.
Но, глотая козье молоко,
снова будет девочка сиять!
Свечки пахнут пчёлами в саду.
Свечки, как кузнечики, трещат.
И не просят грешники в аду
никаких прощений и пощад...

И дождик моросит, и чавкает резина,
и на неделю врозь - уж лучше сразу брось!
И голова болит от мыслей, от бензина.
В слезах весь горизонт, в боку земная ось.
Глобальный пересмотр теорий, линий, вкусов.
Упёрся Галилей, хоть режь его, хоть жги...
Когда-то мы с отцом запрыгивали в кузов,
считали - повезло, - и кутались в мешки.
Был молчалив отец, везучий на попутки,
на то, что слева жил отзывчивый сосед,
а справа рос тростник, всё лето шёл на дудки, 
коленчатый такой и жилистый на свет.
Чем на людях стенать в том кузове трясучем,
где городской болтун прикусит язычок, -
в саду поговорим, и рукава засучим,
и офицерский плащ повесим на сучок.
От чудищ не спастись - то обло, то озорно.
Но - на дорогу час, и целый час с тобой!
Сквозь камень и асфальт всё ж прорастают зёрна,
и каждый стебель схож с евангельской трубой.
Пусть дождик моросит, пусть сапоги промокли.
В лицо из-под колёс такие веера!
Давай смотреть вперёд сквозь стёклышки в бинокле:
то приближать, то длить свиданий вечера...

27 февраля 1989 г.

И руке свободнее в руке...
В.К.



Моя рука - не в твоей руке,
и я была на Оке с отцом.
Я больше ни с кем не была на Оке,
ни с кем,
        твержу, -
              и дело с концом!
Не с кем - в черёмуховой тени,
где зубы нам свёл родник.
Я стала тебе страшней западни,
как только в меня проник.
И тотчас рука из руки ушла,
и весь ты ушёл домой.
Я плечи на солнце в тот день сожгла.
Мосты мы сожгли зимой.
Моя рука - не в твоей руке
и кожа моя заживёт, авось.
... и солнце с утра купалось в реке
и было ласковое -
            не жглось!
Ни с кем, никому, никого, ни в ком!
Уж если и ты как они, как все...
Здравствуй, черёмуха над родником!
След на пустой песчаной косе!
Пусть больше не будет ни зим, ни лет,
ни рек, на которых горят мосты.
Мне кто-то оставил не след, а свет,
и были мы оба, как свет, чисты.
Я думала - ты, -
            но как свет чисты
мы были с другим десять лет назад.
пошёл и расставил Господь посты,
чтоб воры не лазили в райский сад.
Солдат ли всю ночь на посту зевал,
иль нынешний вор хитёр...
Я крикну с порога: - Ну кто тебя звал?!
...с ладони все линии стёр!

15 марта 1989 г.

Я устала, я льну к очагу.
Мне бы на ночь с малинкой чайку -
да за Чехова, с первого тома...
Знать бы твёрдо, что все мои дома.
Я устала, я льну к очагу.
А с тобой я весь день начеку.
Не снимаю приросшей улыбки,
в тесной обуви - эльф на балу!
как ладонные линии липки,
многозначны, обманчивы, зыбки!
Как на палубном скользко полу!
кто сказал, что на бал - с корабля?
нас мутит монотонная качка.
И к зубам эта мятная жвачка
прилипает, свободу суля.
мне приснится то церковь, то крест,
то -
  отдельно -
        цепочка на шее.
Некий поезд на станции Брест.
некий ветер - свежее, свежее!
И чуть свет прихожу на вокзал,
вынимаю билет из кармана...
А попутчик бы пересказал
мне евангелье от Иоанна.
Будем ехать мы сутки подряд,
и потом ещё целые сутки.
Русь не ведает, что с ней творят
сумасшедшие и проститутки.
Ты не ведаешь, что с ней творишь,
когда нашей любовью соришь,
когда мне через час говоришь:
- Уезжай, я тебя не держу...

май 1989 г.

Цветущей липы улей,
июней-июлей
медленный мёд.
Чужой не поймёт,
как мы боимся сентября -
две мышки, два нетопыря.
Я думала, мы ласточки,
на проводах сидим:
ты никого не судишь - 
и сам да не судим
вовеки будешь...
Цветущей липы улей,
гудут провода.
Июней-июлей
медленная вода.
Говорю воде: - Ока!
Говорю тебе: - Пока...
Говорю: - Ещё не скоро
золотые шары...
лето тащится в гору -
и кубарем с горы!
Дулись, супились, сопели,
проститься не успели.
Мокнет липа голышом
над райским шалашом...

май 1989 г.

маме



Мама вбегает в автобус - юная.
Забыла отдать ключи и тайком
перекрестить на дорожку
сорокалетнюю крошку.
мама вбегает в автобус - юная,
с садовым лицом,
                с крыльцом
до самого неба!
Из глаз в глаза - небо, небо, небо...
Восхожу, восхожу, восхожу...
Босиком, босиком, босиком...
Всю дорогу в горле ком.
Мама вбегает в автобус - юная.
И в своих-то летах заблудилась, -
но под её крылом
позволяю себе похныкать
и в простуде денёк поваляться,
Рыбакова листая роман
откуда-нибудь с середины.
Наш автобус летит по шоссе стрелой.
- Вам сходить, - говорю.
- А вам?
Нам с возлюбленным через одну.
Сколько б ни было остановок,
нам всегда с тобой - через одну.
Еду, еду, еду, к окну
притулившись всем телом бренным.
А от тебя отодвинулась, - чисто.
Пахнет мятой и облаком
наша ясная-ясная осень.
Есть время за руки взяться,
и разнять их потом, и опять...
мама вбегает в автобус - юная.
В кольцевой наш автобус вечный.

Человек ушёл от костра
и собаку увёл.
С кем теперь до утра
разговаривать у костра?
Я уже не смотрю в костёр,
а с библейским терпеньем жду,
чтобы солнечный свет стёр
с неба нашу с тобой звезду.
Ту ли самую, что в окне...
Та - полегче, та - на двоих...
Но ещё тяжелее мне
у костра от песен твоих.
на сыром полотне мазки:
елей, пламени языки.
Мажь да мажь - слезами давись,
под тяжёлой звездой двоись
Мы с тобой до тоски близки,
запредельны, как глубь и высь!
Голосок сорвётся вот-вот,
со звездой сольётся вот-вот,
вместе с ней сотрётся вот-вот...
Человек ушёл от костра
и собаку увёл.
Я была ему как сестра,
пока он небылицы плёл.
Можно было жевать, зевать,
невпопад головой кивать,
не вдаваться, кого как звать, 
ни во что свой нос не совать.
И легко было с ним, чужим,
знать, что близкий - непостижим!

20 мая 1989 г. Матрёнино

Жить на Руси, лба не перекрестив,
в грязи по вымя плыть - и не бодаться,
таинственными слухами питаться,
гадать, чума опаснее иль тиф...
Жить на Руси, чей пастырь нечестив,
знать, что уж больше некуда податься...
Любовь вернёт нам Бога и страну!
Умоет лица, накренив ведёрко.
К твоей щеке, шершавой, точно тёрка,
я в поезде притрусь и прикорну.
По городам и весям - налегке.
В моей стране не наживёшь именья.
Зато в костре пульсируют поленья,
горчит пространство в козьем молоке!
От молока с цикорием мелка
и злоба дня, и всяческая злоба.
За нами Русь присматривает в оба,
не выпуская из руки мелка.
На склоне дня предвидится резня.
кого в стрельцы - а прочих в гугеноты.
Нет, лебедь не заглядывает в ноты, 
когда поёт, двоюродных дразня.
Что хошь проси - основ не потряси,
из вековой не высунься трясины...
А ветер тряс прибрежные осины!
А наши предки жили на Руси!

май 1989 г.

Омыты ливнем листья, лица.
Ныряют мальчики с моста, -
и Менделеева таблица
для них ещё пустым-пуста.
на составные не разъята,
принадлежит им целиком
дорога вдаль, крапива, мята,
и радуга, и - в горле ком...
Земля разута и раздета,
туч догорают вороха,
и радуга, сей кладезь света,
не чует за собой греха...

6 июля 1989 г. Тучково

"Танки на Арбате"
О.Касимов



...А мне не надо разрешенья
на обнародованье тем:
сумы, тюрьмы, самосожженья -
и льстивой святости затем.
не в облаках же я витала.
кого другого потряси.
Да что я, танков не видала
арбатских -
        на всея Руси!
Да что я, не гуляла в зон:
табличками утыкан сплошь
парк.
    А в пустом церковном звоне -
Арбата ласковая ложь.
Запретный плод и мне по вкусу,
когда б не знать наверняка,
что не притянут к иисусу
ни одного еретика.
Бунтуй же, вякай - с позволенья
властей, проевших закрома!
Не из того я поколенья, 
чтоб отобедать задарма.
Не поминая Бога всуе,
замечу, как ты бос и наг, -
и с одуванчика срисую
какой-нибудь небесный знак.
Природа так же кропотлива,
но чертежа не посрамит -
и горки белого налива
важней и выше пирамид.
по свету яблони сажая, 
я танкам путь загорожу.
Кто прав из нас? -
            До урожая!
А славой я не дорожу.

июль 1989 г.

Сад вымахал в такую глубину,
что я не камнем - облаком - ко дну!
И так легко - поверх всего и мимо!
И жизнь мне тайну выдала одну:
нет ничего в ней, что непоправимо.
Пока мы есть.
          Пока мы есть.
                    Пока...

5 августа 1989 г. Павловский Посад

И опять кузнечики, кузнечики
молотки закинули за плечики,
ласково и дружно закивали,
золотое вёдрышко ковали.
накануне душу всю повынуло.
Жили-были - кануло и минуло.
Жили-были, кровь снаружи слизывая
(а внутри кузнечики куют!).
Сапоги от пляски стёрлись плисовые?
Или твердь - из палуб и кают?
Но сегодня с полудня незыблемы
из пылинок солнечные сваи.
Друг без друга маялись и гибли мы.
А сегодня с полудня - живая!
Жили-были - встренулись на пристани,
у реки доискивались истины,
и скажу от имени реки:
есть в любви оттенок заточения,
если плавать поперёк течения,
если вы такие дураки!
Жили-были - злые, поперечные,
на угодья зарились заречные,
и к воде - лишь лодку отвязать...
Оказалось - взять спросонья за руку, -
и не надо, глупенькие, за реку -
меж землёй и небом зависать.

Туман проявил паутинку,
сияя, повис на укропе,
и вязнут колючие осы
в тягучем вишнёвом сиропе.
Всё спишь ты да спишь - в воскресенье
чуть свет никого не бужу я...
Есть в доме железная печка,
которая грела буржуя.
Я чайник поставлю на печку.
Затеплится миропорядок.
На солнце сгорит паутинка,
поймавшая несколько радуг.
Когда же всё это случится,
и ты с пересыпу проснёшься, -
то так огорчишься, что даже
и к чаю-то не прикоснёшься...

Встань во все наполеоновские позы!
Усмехнись в фотогеничные усы!
На меня садятся крупные стрекозы
в эти полудня медовые часы.
Наигрался, разломал, узнал, как действует?...
Над опавшей оболочкой заскучал.
Я молилась, - ржал и фыркал - фарисействует!
А прощала, - так в гордыне уличал.
Я была как на ладони...
                Вот так мистика:
то тебе ногами в душу не залезь, -
то вдруг вижу - такой голый, что ни листика,
наизнанку честно вывернутый весь!
Кверху шерстью, - помазок тебе да бритва!
До усов, - а дальше, мальчик, не дичай.
Не скучай! - моя вечерняя молитва,
да вдоль линии крепчайший иван-чай.
А куда ведёт железная дорога,
я не знаю, и на поезд не спешу.
Иван-чай перекипел, ах, недотрога!
А я трону и над лесом распушу!
Принимай наполеоновские позы,
усмехайся в аккуратные усы.
Целый день пасутся бабушкины козы,
и как вкопанные замерли весы.
Не звони, не разговаривай неделями.
Столько солнца на бровях и на усах!
Мне качели привязали между елями,
и я больше не качаюсь на весах...

23 августа 1989 г. Павловский Посад

Жаль, что пройдёт и это лето,
что скоро к богу на ковёр.
И вообще я без билета,
а по вагону контролёр.
А ведь и с летом подфартило,
и что женился не на той,
что хоть и сослепу, Тортила
вручила ключик золотой.
Взяв омут длительной осадой,
так осушив, что не нырнуть,
к ней заходил один носатый -
и ключик требовал вернуть.

Гулко, сыро, светло от берёз.
Зашатались, в лице ни кровинки.
Ну так знай, что и я не всерьёз!
Глаз - хвоинки, хвоинки, хвоинки...
Вся колючая, вся начеку:
зыбко, хрупко в берёзовой роще.
А бывала не раз на веку
шелковистей, покладистей, проще.
Ввысь струилась, черна и бела.
Кто придумал спектральный анализ?!
Я берёзовым млеком была, -
в том мне столькие после признались.
Для того ли берёзы меня
всю как есть с головой выдавали,
чтоб, военную тайну храня,
ёлки шлемы свои надевали?
Так и ринулись - ратью на рать!
И, чем с бывшим любимым брататься,
лучше в роще грибы собирать -
делать вид, что в раю обретаться...

27 августа 1989 г.

Как вкопанное солнце в елях.
Нырнуть и вынырнуть на узеньких качелях!
Нырнуть и вынырнуть, а вечером зайди, -
заметишь - вынырнула! Кладезь позади!
Ума палата, то я лама, то Фома.
Все знают школьники, что горе от ума.
А без ума мы выключили свет...
На ёлках-палках от качелей след.
на коже тоже - буковки доски, -
а не прочтёшь, - меж сумасшедшими ни зги!..
А солнце встало, и умылось, и опять
колодец в елях собирается копать.

сентябрь 1989 г. Фирсановка

О.Касимову



Не уличай же в добре, во зле,
сам об идеях своих радей!
Мне было бы грустно одной на земле,
вот почему я люблю людей.
Центр разбеганья галактик, друзей,
цепляюсь за милого - не удержать!
А гений так редок, что хоть в музей.
Так воздух редок, что чем дышать?!
Избави Боже от горных вершин,
жреческих жестов, речей, хламид.
Да будь я даже пустой кувшин...
Кто воду нальёт, тот и пусть клеймит!
Не мёртвую - от избытка словес,
живую - больного всю ночь поить.
А если ещё озорует бес, -
святую - пять русских углов кропить.

29 сентября 1989 г.

Коломенское светится насквозь,
дубов редеет вековая заросль,
и, на чужое больше уж не зарясь,
я не живу с возлюбленными врозь.
не я рвала - само оторвалось,
отсохло, отлепилось, отлетело
твоё чужое - тело, тело, тело!..
Призрят, авось, - лишь удочку забрось.
Как раз река не стынет под горой.
Бог в помощь мне - чужому в помощь Лета.
Не то себя изгложешь до скелета,
как времени какого-то герой.
Всё, всё с горы в тартарары столкнуть!
Как не бывало "Ок" под номерами
и тонкой связи меж двумя мирами -
не унывай, не тонкими отнюдь.
Ещё найдёшь подручный матерьял,
подножный корм - кореньями наружу.
Но чью - спрошу, оплакиваешь душу?
Чем не владел, того ведь не терял.
Коломенское, Троя, Карфаген...
Я далека была от озаренья,
но заработал третий орган зренья -
и осени трагический рентген.

октябрь 1989 г.

Тихонько дождь проверещал
по листьям до утра.
Кто землю сонную вращал,
не расплескал ведра.
Украдкой по воду ходил,
туда-сюда сновал.
Вот только крышу прохудил,
забрызгал сеновал.
На сеновале спать втроём
не страшно и светло.
Глядь - утро сквозь дверной проём,
и на гвозде седло.
Чахотка: чешется пирке,
зимой сгорю дотла...
А на коньке на горбунке -
мальчишка без седла!
Так сладко - щуриться, зевать,
куснуть от пирога -
и втайне знать, что Колькой звать
Ивана-дурака...

1989 г.

Всё равно: в казарме - жили,
платье свадебное шили,
а не саван - на потом.
В чай сухарики крошили,
и обзавелись котом...
Тихо ангелы тушили
тихо тлеющий Содом...

ноябрь 1990 г.