1.

Наши лица мокры, солоны.
У оленей не хватит слюны.
Воспалённым шурша языком,
лижут,
    лижут...
        Да ты-то по ком?
Не тебе ли, беспечнее всех, 
запрокидывал голову смех?
И не ты ли на птицу похож?
День с тобой мне и в бурю погож.
На земле учинив бурелом,
помахал мне упругим крылом...

2.

Просияв друг у друга в судьбе,
возвращаемся каждый к себе:
заслоняя от света тетрадь,
в одиночку,
        тайком
            умирать!

3.

Ни за что не поверю в удачу,
и за Божий свой дар заплачу:
я тебя, мой любимый, утрачу -
до того, как себя расточу!
Чует сердце - не зря и не даром...
Врёт народ, что пропал ни за грош.
Не над Бабьим - над всем этим яром -
равновесья вселенская дрожь.

Январь 1988 г.

Пусть за семь бед один ответ...
А не казнишь - так милуй!
Люблю тебя - и смерти нет!
Пусть меж харибдою на свет
мы родились
          и сциллой!

Любимый, - рвётся всё везде -
где даже и не тонко.
Ворона ж каркает в гнезде,
но кормит воронёнка.
Чем каркать, час от часу злей,
судьбу опережая, -
скажу себе: паши да сей,
а там - до урожая!

Пете



Чудесно жить на Пятницкой
в двухэтажном флигеле.
На пару с горьким пьяницей
жабрами задвигали.

Никто нас не утопит.
- Да ну их, сами вымрут:
до донышка допит
чернильный вермут!
 
На то и уповаем:
чем вымирать за так, -
всю ночь переплываем
из лужи в Зодиак.

В нас кровь разбудили,
думали - рыбья.
По Пятницкой - рептилии,
отродье,
        отребье...
   
Чудесно жить на Пятницкой!
Чудесно плыть по Пятницкой -
из лужи в зодиак!.

Мне снится: в Измайловском парке
среди учащённых берёз...
И - снег без единой помарки.
Кто ж грамотен тут и тверёз?!

Мы пишем, как в древности, слитно -
потомок бы разве что вник.
Друг другу показывать стыдно
в слезах и крови черновик.

От марта ль чернильные пятна, -
а снег всё равно опоздал...
Мы пишем темно и невнятно,
и голубь почтовый устал.

И что же мне снится такое -
проснуться весь день не могу:
то ль древо познанья нагое,
то ль тень от него на снегу...

Тобой жива, в твоих ладонях теплю
свой огонёк - а дар, конечно, твой -
отстаивать у скорби мировой
всё то, что в тягость собственному стеблю.
Раскинул сети, сети-кружева
обманщик, призрак, путаник купальский.
Кого он греет, огонёк бенгальский?
...твоё бедный отблеск, я тобой жива!

А сон о семенах мне так и не приснился.
Чай, в колос пробудит не всякая трава!
Приснилась мне гора, и взгляд мой прояснился -
за тесный горизонт, за тёмные слова.

Не многовато ль слов для сотворенья мира?
А говорят, Творцу хватило одного...
Побелка так свежа, так холодно и сыро,
что кроме нас с тобой на свете никого.

Зарастает моя полынья
ледяным и скользким молчаньем.
Как рыбы молчат стихи,
по-рыбьи бьются об лёд.
И - без умолку я говорю,
весь вечер болтаю с тобой,
чтобы ночью - под лёд с головой...
До сих пор я хоть билась снаружи
об лёд в чужих пузырьках, -
а теперь
        пускаю 
              свои.

Что за тюрьма, какие цепи?!
На дне, под васильком и льном,
заботься о насущном хлебе.
Бог знает Сам об остальном...

Рецензией огреют,
сошлют на облака...
А там стригут и бреют
Оку из молока!

Всегда бы так, давно бы
узнать про свой порок.
Да стоит ли он пробы,
обчественный пирог!

На мне песка речного
железная броня.
А от всего мучного 
изжога у меня.

Свободный вход - из радуг!
Экзамены - сдала!
Есть несколько тетрадок
на донышке стола.

То строчки в них косые,
то смысл наискосок.
А мы с тобой, босые,
впечатались в песок.

Какой ещё печати,
и кто кого отверг...
Тревожится о чаде
папаша Гутенберг.

Июль 1988 г. Зиброво

В потёмках уличных слоняясь, коченеть,
знать: круг семьи, как мир, от века центробежен.
На свежей скатерти совсем простая снедь,
но - по рукам-ногам наливка из черешен.

Чьи именины тут, уже и не поймёшь.
Солдат ли на два дня приехал на побывку.
Но с холода любой в тепло и ласку вхож, 
и пробует сейчас домашнюю наливку.

Друг друга любят все, друг другом дорожат,
и в общий разговор вступают с полуслова.
Не заперта душа, и горизонт разжат.
Лад, ладанка, ладонь, читаем вслух Белова.

И память, как дитя, ворочается в нас.
В рубашке родилась - каких ещё кавычек!
И настежь вширь и ввысь раскрыт иконостас, -
не надо ни ключей, ни воровских отмычек.

Мне хорошо среди доверчивых людей.
Дыханья ветерок - по их фотоальбому.
Пиши им на войну, от почты холодей,
по снимку узнавай, увы, полуслепому.

Впишись в их, заодно, послевоенный быт,
в уют их золотой за чашечкою чая,
беседуй о делах земных, не различая,
кукуют ли часы,
            архангел ли трубит.

О.К.



Мир не бывает заперт и спесив,
на все четыре распахнёт владенья
и, от плода заморского вкусив,
не разобьётся от грехопаденья.
И в чистом поле кто бы ни продрог,
я без допроса б на ночь приютила.
- А вдруг он Чингис-хан или Аттила?! -
твой возмутится княжеский мирок...

Что-то мне расхотелось с тобой вечера коротать.
Что-то мне разонравилось в чётко рассчитанной спешке.
А бывает ли так, чтоб возлюбленный крался, как тать,
чтобы стукались лбами всё те же бесправные пешки?

Я устала от шахмат, от нашей упорной ничьей.
Своих сил перевес я тайком от тебя накопила.
Не потрачу на выигрыш боль одиноких ночей!
Не обижу, сказав, что любовь по дешёвке купила!

Краюшку хлеба
И каплю молока.
В.Хлебников



Мне шуба с барского плеча,
как уголь горяча!
И костью поперёк горла
объедки со стола!

Уж лучше замерзать зимой,
уж лучше по миру с сумой.
Дорога из гостей домой
да будет мне легка!
Я дома Богу помолюсь:
с краюшкой хлебною смирюсь
да с каплей молока.

Теперь попробуй нас обидь,
попробуй нам обноски сбыть
надежды да любви...
Тебя же и обидел Бог:
то шанс на сретенье эпох,
то вечный кайф лови!

Чем доставать из-за личин,
люблю тебя - поверх причин, -
не прячься за мои!
Поверх олимпов и голгоф,
поверх двенадцати голов
с плеча одной змеи...

Но чтобы с барского плеча, -
любимый, -
        лепеча...

Прелюбодействую на кухне,
твой прививаю вкус родне:
кто как от чая ни опухни -
а всё с тобой не наравне.

До дыр друг друга поисчаем,
и слюнки жидкие сглотнём, -
и то, о чём плелось за чаем,
меж нами заторчит - плетнём.

Ни страха, ни иных трясучек -
не по суду, так по стыду! -
но не ходок я, не лазутчик
по яблоки в чужом саду...

11.

"Отче наш", - бормотать и любить,
и давиться слезами -
и сейчас же в уме сосчитать,
сколько тратить минут на любовь...

12.

Твоей подражая душе,
и моя запросила свободы
от любви по назначенным дням...

16.

Я в роль вхожу легко, как в комнату пустую.
Войду на вечерок - и выйду налегке...

18.

Я год назад глаза бы отвела, -
теперь их Богородица отводит.
Мне было стыдно, но ведь всё проходит...
Проходим мимо и не узнаём.

22.

Ты бал единственным, пока меня любил.
Ты стал как все, - но лучше с первым встречным:
без прошлого, без будущего, без
вранья посередине - а к тому же
есть в новизне особый интерес,
и, слава Богу, всё, что есть, - снаружи.

23.

Я принимаю правила игры.
Но не зевай, игра без мастерства
теряет смысл, и я умру от скуки.
Когда ты станешь целовать мне руки.
- А умирала от тоски по мне!

На шалости свыше взираем,
и нас не заманит уже
в тот яблочный город за раем,
которого нет в шалаше.
Семь кисленьких паданцев с древа
познания зла и добра.
Как, выпав из Евина чрева,
ты вынул её из ребра?!
Уж лучше бы сад из черешен...
Не мать, не жена и не дочь...
А был и заботлив и нежен
ещё в позапрошлую ночь.

Млечный снег на Самотёке,
по колено, с головой.
Мирозданья нулевой
цикл: ещё ты не родился,
а уже во всех рядился,
перемерял маски - все.
Млечный снег на самотёке,
фонарей кровоподтёки
у метели в колесе.
Церкви каменное млеко,
твой безглавый дом-калека,
твой сквозной шестой этаж.
Млечный снег на Самотёке,
белый дворник - руки в боки, -
и берёт на абордаж.
Эти круглые окошки
выдают, что дом - корабль...
Господи,
      не покарай
дураков,
      у коих кошки,
кошки на сердце скребут!
...Знай лопатами гребут
млечный снег на Самотёке.

В моей любви никто не виноват.
Ведь только Бог повинен в даре Божьем.
Тебе и мой-то дар великоват.
Хоть головой об стенку, хоть в набат,
в колокола - над собственным подножьем...
В моей любви никто не виноват.
Поглубже в плечи, а не в рамена
ты втягиваешь голову - и ходу.
Ты поневоле подражаешь Лоту.
Библейские настали времена!
Горит Содом, кренится Вавилон,
где пир горой, блудниц столпотворенье...
Есть у меня сливовое варенье,
а у Омара есть одеколон.
И нам совсем не хочется спастись,
мы б лишний час в беседе скоротали...
А ты катись, крути свои педали,
блюди себя да вовремя постись.
Всё при тебе: талант и помазок,
зубная щётка от Аэрофлота,
одеколон, но без автопилота,
на всякий случай хлебушка кусок.
А говорят, была жена у Лота.
Нет, - соль вредна, а жребий твой высок.
Ну как тебе не дорожить собой,
не избегать прилипчивых болезней.
Общенье с дочкой во сто крат полезней,
чем с этой бывшей,
                как её,
                    судьбой...
Я с хлебом-солью выйду на крыльцо,
я самых бедных родственников встречу.
А коль любовью на любовь отвечу, -
то покажу не спину, а лицо!

А если взглянуть сверху 
на шахматные квадраты:
фигуры переставляют 
чужие руки без лиц.
Неважно, какого цвета
наши с тобой лошадки.
Делаем вид оба,
что скачем куда хотим.
Белым конём правит
Бог - или кто там главный, -
чёрным конём правит...
Уж ты догадайся сам!
А если взглянуть сверху:
выигрывай на здоровье!
Я - проигрыша хозяйка,
ты - выигрыша слуга.
Когда терять больше нечего,
тогда легчаешь и сверху
смотришь - и поневоле
владеешь самим собой!

Оттого, что больше нечего терять,
так легко, что впору с камушком нырять!
Ох, взовьёшься от подложенной свиньи, -
жалко, нету подходящей полыньи!

Но вопила бы я зимушку спустя:
жалко, нету подходящего гвоздя!

Не топиться я, не вешаться хочу -
а чтоб взвиться от безделья палачу!
Вот бы, голубь, часто-часто заморгал,
да завсхлипывал бы, фартук засморкал!

То ль от сердца, то ли в печени песок,
то ль уставились вдруг с выпуклых досок,
то ли души наши загодя без тел,
то ль обидно, что с талантом не у дел...

Об меня да хоть ноги вытри,
мной дорогу себе мости.
Ври, что пакостник и Лжедмитрий
и не стоишь моей Москвы.

Точно в дар я всучила лишку,
чтоб наутро пойти по дань...
Ты ещё мне Кружкова Гришку
из "Зелёной лампы" достань!

Вей верёвки, казни подачкой.
Затащив на костёр из книг
всё лицо мне золой испачкай, -
чтобы вдруг не забрезжил лик.

Уж не помню, кто нас науськал
на познанье добра и зла.
От пол-яблока каждый мускул
злая судорога свела.

Ну так выплюнь! - своей любовью
ты как хочешь распорядись.
Лучше рай засевать морковью.
Ты бы не был похож на рысь.

Да хоть с рысью... и враг ты, друг ты, -
на Оке мой зеркальный плёс.
Мне моей половины фрукта
хватит, чтобы не пасть всерьёз!

Соединились, бедные, срослиь.
И вот не расставанье - раздиранье,
и выраженье на лице баранье.
Я всё пойму, я отцеплюсь, не злись!..
Вдруг серый волк откуда ни возьмись.

Тугой крахмал воротничка, манжет,
удушье, звон, слюна "гусиных лапок".
Я знать не знаю никаких елабуг
(воротничком предсказанный сюжет).

Под ёлкой пахнет псиной, табаком.
От мандарина - целых восемь долек! -
в глазах чесотка.
            - Дурочка, - по ком?!
На ком "чур, крестик"?! -
              А у Сашки нолик.
И - от подарков захромавший столик.

Уже язык от сладостей распух.
Всё в пузырях, попискивает тесто.
Я поддаюсь, - выигрывай, лопух!
На мне хоть крест - а ты пустое место!

...Крест, перекрёсток, треугольник, ель.
Все друг на друге, грешники, распяты, -
волк,
    в бабушкину юркнувший постель!

Мой ангел-хранитель - за правым плечом.
А тот, кто за левым, не волен ни в чём.

Тьфу, липнущий шёпот, жестяночный смех,
пещера, да сера, да светится мех...

Спрошу через правое: - Как тебя звать?
А тот, кто за левым, - от скуки зевать!

Взгляну через правое - все ли со мной.
А тот, кто за левым, - игрок запасной.

Пингпоновый шарик в кошачьих зрачках.
А я не играю и счёт не веду.
От слёз в три ручья до горошин в стручках
я,
  видит мой ангел-хранитель,
                            дойду!

За правым плечом - бережёт и хранит.
За левым - склоняет, и гнёт, и кренит.

А я как лоза на Оке, на Дону:
вся выпрямлюсь и до весны дотяну!

...Когда голове и рукам горячо, -
плевать через левое надо плечо!

Пасти народы...
Ахматова

Я гнала молодую козу
Глушкова



Ничего нет глобальнее каждого дня
и печальней немытой посуды в тазу.
А ты громы и молнии мечешь в меня,
ты "народы пасёшь", а не то что козу.
Миг - животное мордой в зеркальный ручей...
Миг - и зеркальце в ванной из рук - не к добру...
Мирозданье - из тех же простых кирпичей,
что и дом на песке или дом на юру.
Не до звёзд мне, разлюбленной, не до былин.
Твой двухтысячный близок - мой слишком далёк.
...Не подушки - лягушки заквакавший блин
не на ту ль сковородку с шипением лёг?

Пушистые белки
мелькают в глазах...



- Пушистые белки, - твержу, и глупа и упряма.
Ну что за молитва, побойся не Бога - так срама!
Нет, выйди из храма!
                    Изыди, тебе говорят!
В Абрамцеве белки на сдвинутом солнце горят.
В Абрамцеве снежно, в Абрамцеве нежно вдвоём.
А храм всё равно на замке, мы в него не войдём.

Пушистые белки мелькают в глазах допоздна.
Ель - чтобы трудиться, а чтобы молиться - сосна.
В Абрамцеве ели, в Абрамцеве сосны растут.
До лета - а там ни размолвок тебе, ни простуд.
И можно в трёх розовых соснах до ночи плутать.
- Пушистые белки, - и руки на шее сплетать.

Пушистые белки горят, и горят купола.
И - руки на шее, - кольцо, колесо, кабала!
Пушистые белки, - а под гору столько колёс,
что нас не обманут тишайшие Омут и Плёс.

Но каждая белка, в своём колесе колотясь,
с твоими пушистыми чует обратную связь!

Разбеганье галактик и слов.
Вещество неустанно плодится.
Выбирает, во что воплотиться
школа: дверь.
            Голубое крыльцо,
хотя я не ручаюсь за цвет.
И - двукрылый ветер в лицо,
и двукрылый велосипед!

Стыд к лицу нам, и боль ко двору.
Мы гордимся запасами впрок:
разбеганьем шоссейных дорог,
разбеганьем железных дорог...
Каждый в центре - и каждый продрог
на своём одиноком ветру.

Цвели - и доцвели до ягод.
Прощанье затянулось на год,
прощанье - с первого же дня.
В лесу, в тени еловых пагод
уже ты вспоминал меня.
А я тебя плечом касалась -
не блазнилась и не казалась -
живая,
    теплилась,
            текла...
И тварь какая-то кусалась
исподтишка, из-за угла.
Стремглав перемещались тени,
и запад становился ал...
Прощай, моё изобретенье!
Бездарен всё-таки Дедал.

Как это бешеное майское цветенье
похоже на тупик: стряхнуть с себя красу -
и восвояси, вспять.
                И - счётов ли сведенье,
иль по носу щелчок.
                А счастье - на носу. 

Казалось, миг всего - а там и свадьба чья-то,
и день рожденья - там, за млечным деревцом.
А вся моя любовь ещё и не почата.
Ах, знать бы наперёд - и дело бы с концом!

Потычутся цветки холодными носами.
Вслепую - без клубка и без поводыря...
Ни привязи, ни зги, свиданье под часами,
да мятая постель,
                да медная заря.

Размывчатее акварели
судьба и завтрашнее утро.
В тазу ребёнок лет полутра,
на солнце плечики сгорели.
Баранья крутизна чела,
а в одуванчике пчела.
Так хочется пчелу понюхать.
- Нельзя, - грозят ей
- Ну одну хоть...

Ах, мамочка, - пусти, прости!
Он не обманет, он не бросит,
он за любовь так мало просит, -
а там трава хоть не расти.

Вся в одуванчиках трава,
вся шелестит, жужжит и жалит.
Но - мой любимый лаской залит.
Но - мама всё-таки права:
пошло на затопленье рва!

Вся крепость бабе не под силу.
Стреляй мне в спину со стены!
Вред не велик - любить мазилу
по наущенью сатаны.

Та девочка в тазу плескалась
и к мирозданию ласкалась,
к судьбе - а не к тебе отнюдь.
Так хочется пчелу понюхать.
- Нельзя, - грозят ей.
- Ну одну хоть...
И - стебель трубчатый нагнуть.

Отлепетали о любви.
Друзья сказали - се ля ви -
витиевато, по-французски.
Нет, ты по-русски говорил.
Сновали мимо трясогузки,
порхал архангел Гавриил.
Всё было славно - православно.
В скитах народ себя сжигал.
Глушкову звали - Ярославна, -
но затесался Марк Шагал.* 
В компании с Шагалом - Марком
перезимую, пережду,
пока в стране, покрытой мраком,
темно арапу иль жиду.
Ещё один - хохол носатый,
другой - припадочный и лях...
Как ни ропщи, как ни досадуй, -
а князь Кутузов спалв Филях!
С того и спал суровый воин,
что был за русский дух спокоен,
отдав все сорок сороков
во власть залётных дураков.
Мир втянут в Русь, как бы в воронку.
Сын ротозеев и тетерь,
свою родимую сторонку
попробуй вычисли теперь!
Которое по счёту иго
в крови Ильи-богатыря.
И будто бы с лотка барыга
торгует прямо с алтаря.
Уж не своя ли образина
истошно крестится на лик, -
покуда квакает трясина
и надрывается кулик?
В любви ну хоть на миг оттаяв, 
выдь из неправедной игры:
взгляни на Русь, как Чаадаев, -
не из оврага, а с горы...

Отлепетали о любви...

Заглядываешь в меня, как в бочку с водой.
Хочешь до дна достать, исчерпать?
Вот дурачок!
Я же зеркальцем оборачиваюсь,
я тебя самого на крючок
сажаю.
Я теперь знаю,
что солнце с луной
не так в себя влюбчивы,
как ты - надо мной...
А ты обо мне ничего не узнаешь.
Сам себе и погож, и пригож,
ты в моё зазеркалье не вхож.
Заглядываешь в меня, как в бочку с водой.
В старую бочку с водой -   
                    ну такой молодой!

Где волна за волной кипрея...
Имя греческое, сон в руку...
Сделай, Господи, нас добрее
и доверчивее друг к другу!
Вдоль железной дороги узкой,
извивающейся от боли...
Ты в нагрузку мне дан, - с нагрузкой
этот поезд, и лес, и поле!
То по насыпи, то по шпалам,
лес и поле запоминая,
то - по плечи кипреем алым...
Захлебнусь, не достав до дна, я!
Но на то и кладезь олений -
эта с греческим звуком заросль.
Ты в ряду мировых явлений -
а на большее и не зарься!
Нет, - в ряду смиренных предметов
не сидится твоей гордыне.
Вот тебе рычаг архимедов,
а вот точка посередине.
Середина - та, золотая.
И за что тебе с неба манна!
По кипрею полдня плутая,
ставлю точку в конце романа.
Но - волна за волной кипрея,
имя греческое, сон в руку.
Сделай,
       Господи,
               нас добрее
и доверчивее друг к другу!

Под нами конь и тот скопытился.
Из-за чего переполох?
За что на женщину обиделся,
когда тебя обидел Бог?!

Уже не всадники, а пешие...
Любови рукопашный бой...
Лапшу мне на уши не вешая,
ты стал-таки самим собой!

Подался в честные аптекари,
всю израсходовав лапшу?..
Я в повесть Кафкину о Грегоре
твою фамилию впишу.

Я и роман про то бы выпекла,
как на исходе лет и бед
лежит жучок на спинке выпуклой -
знай крутит свой велосипед.

- Отче наш, - говорю ему, - отче...
Я их путаю, мужа с отцом.
С каждым днём эта женщина кротче,
с каждой ночью светлее лицом.

Не ударишь её, не обидишь,
застарелого сна не лишишь:
как Москву ты меняешь на Китеж,
как на донушке самом лежишь.

Я гостила у дяди в Солотче,
помогала копать и полоть.
- Отче наш, - говорю тебе, - отче...
Но - то муж,
        то отец,
            то Господь...

Я знаю, Волга -
это только та...



Простые ежедневные труды.
Ведро, лопата, потная теплица.
Телячьи нежности, нам некогда телиться!
И - ряской сплошь растрескались пруды.

Так фрески распадается сюжет.
Конец приходит и зиме и лету.
И разбежится троица по свету,
и ляжет карта древняя в планшет.

Чем в перемётной мять её суме,
иль класть на дно в конфетную коробку...
И, хоть слепая, хоть в кромешной тьме,
я тут припомню и шоссе, и тропку,

и как по небу катится звезда -
а три других и нам ещё посветят, -
и как меня у шалаша приветят
те пастухи, что видели Христа.

И нет чужбин на маленькой земле,
и я опять расстанусь ненадолго
с тем, что зовётся Саша или Волга.
И - вся в росе, - а только что в золе!

За тесный стол усядемся втроём,
желток да синьку в кухоньке вотрём -
и станет всё в знакомом колорите...
Здесь нет детей - пожалуйста, курите!
Но пахнет,
        пахнет
            первым сентябрём! 

1.

Нет, ты своей судьбой не дорожишь,
когда от чёрной зависти дрожишь,
с плеча чужого примеряешь платья.
Тебе не смею ничего желать я:
обидишься, захваченный врасплох
на сожаленье, что не додал Бог...

Отколупнуть бы от всего на свете!
А мне - из липкой выпутаться сети -
той, что на вид то зонтик, то крыло.
Ведь я на вид не рыбка, слава Богу,
не золотая ни с какого боку, -
мне б изловить минтая полкило.

Насчёт трески иллюзий не питаю,
мы рады с кошкой даже и минтаю,
съедим по спинке, выпьем молока...
Весь год по-рыбьи воздух ртом хватаю, -
а ты заводишь речь издалека
да вкось глядишь, как из-под каблука...

Жена ли тебя вышколила злая,
в четвёртый раз на берег посылая?

2.

Перед тобой прохожий виноват,
трамвай, собака, мой больной ребёнок,
намёк на то, что кое-кто подонок,
что Божиё дар ему великоват.


Перед тобой в безрадостном долгу,
я целый день подыгрываю, лгу,
до чёрных дыр всю износив личину,
ищу в себе глобальную причину
твоей простуды, твоего стыда -
ну хоть за час до Страшного суда!

И если всё же мне терпенья хватит
и от тебя ни палка не отвадит,
ни прямо в душу серенький плевок, -
то это значит, что судьба такая,
что я живу, ей, подлой, потакая, -
а не тебе, пугливый поплавок!

Какая рыбка, может быть, и клюнет, -
а золотая плюнет - переплюнет! -
вильнёт хвостом и будет такова.
Утрись, рыбак, горбушкой рукава!

Чем угощал - того же и отведай.
Ловил в Оке, но перепутал с Летой -
и вынул из забывчивых глубин
железный свой, больной гемоглобин...

Перед тобой деревья виноваты,
и этот гномик ёлочный из ваты,
и эта птица поперёк окна,
и по утрам тарелка толокна...

Сам обижал, себя ль давал в обиду, -
ты никого не выпустил из виду.
Всё-всё припомнил девочке одной
железный мальчик - мёртвый, заводной.

3.

Жизнь от путины до путины.
Ловись, - но только золотая!
Сентябрьский проблеск паутины
всё лето вразумляет сад.
Лежу под яблоней, взлетая,
и падая,
        и листопад...
Лежу под яблоней, латая,
не зная, хватит ли заплат.

Но над самим собой, над кроной,
изношенной до чёрных дыр,
с той,
    золотой,
          непокорённой,
ты заключаешь-таки мир!

Всего и надобно: от рыбки
не требовать ни чуда - сверх
волосяного пенья скрипки, -
а ты переорал и сверг.

Нет, тоньше, чем волосяного.
И - тоньше, чем с тобой близки.
Не ты закидываешь снова
сеть - на уху из мелюзги!

Не ты из редкого металла
расхожую чеканишь медь!
...А утром удочки смотала,
чтоб больше не ломать комедь.

Лето 1989 г. П-Посад

Вдруг тоска по тебе воплотилась в слепую дорожную пыль,
в горизонт, весь усыпанный маком церквей православных,
в аритмию пространства, в отсутствие медленнвх, плавных
переходов любви в нашей тягостной дружбы утиль...

Только что было вечно: и небо, и Курский вокзал,
электричка до Тулы отходит в одиннадцать сорок...
Но прищурившись так, точно был прозорлив, а не зорок,
ни о чём ты меня не спросил - и в ответ не сказал.

Хватит сниться! - ещё ты не умер, чтоб из-за стекла
ко мне руки тянуть и по-рыбьи от уха до уха
широчайше зевать, а меж нами песчано и сухо...
Я тебя на молчанье живьём, наяву засекла!

На улыбке, - изысканный стиль, хоть всю душу измыль.
Что ж, чем лбом о стекло...
                    Но попробуй-ка слёту заметь его!
От меня до тебя вёрст чуть больше, чем было бы миль.
Есть во что воплотиться тоске по тебе - в Шереметьево!
Нет, тоска по тебе воплотилась в слепую дорожную пыль.

Шла я день босиком, шла я год - по шоссе, по стерне.
Никому не нужна - ни тебе, ни себе, ни стране.

И ныряли - к ненастью - эти ласточки, эти стрижи.
И плескалось шоссе, чередуя свои миражи.

В ту же очередь встал, оба в очередь встали одну.
Как узнать, кто мне снится, по лишённому лика пятну?!

Радуйся!
        Радуйся! -
цитата из книги святой,
а не из Постниковой, пополам с водой.
Радуйся развязке, однако стой
на страже своих границ -
и в воду с отражённой звездой
больше не сунется ни одна из птиц!
Птицы рано ложатся спать,
чтобы часиков этак в пять
проснуться в лёгком, пологом луче
друг у друга на тёплом, как печка, плече -
и лопатками воздух копать!

А как там у рыб...
Вынырнула и забыла.
Крест-накрест дом нежилой забила.
От сырости разве что год знобило.

Ну и хватит себя хоронить,
беззащитное тело кренить
в яму - ту, что казалась горой.
На стихи по сусекам кропал,
кропотливо копал да копал, -
а ещё чем меня покупал:
- Образумься и будь мне сестрой!

И браталась же я не на веку,
целовалась крест-накрест и в лоб.
Уподобившись черновику,
жизнь черна от попыток и проб.

Ну и хватит о том ворожить,
что полгода спустя - ворошить
да сушить на досужем дворе.
А давай с тобой набело жить,
чисто-чисто, как снег на горе!

...............................

На пороге так светел, так рад,
так похож на купца из Твери, -
что какоё же ты к чёрту мне брат!
Образумься и больше не ври.

О.К.



На Арбате - а точно целинники.
Нет ни Пушкина, ни Окуджавы.
А у нас умывальник в малиннике,
даже листья от сырости ржавы.

Тесно лепится башенка к башенке.
Все трещат тут и сметы и путы.
И снуют на игрушечной пашенке
эти пчёлы, жуки, лилипуты.

И, прохожего мальвами радуя,
тут живут не соседями - братьями.
А Арбат твой на тихого ратая
надвигается дружными ратями!

С голодухи тут глиной вбирается
всё, чем впрок голытьба запасалась.
А Арбат в меня строго вперяется,
тычет пальцем: -  А ты записалась?!

Ну и стой на углу поликлиники
под таинственным номером третьим.
А у нас умывальник в малиннике.
Мы и солнце тут первые встретим!

П-Посад

Н.Бялосинской



Мне что синица, что журавль,
что поважнее птица.
Не едем в город Ярославль!
...что серая зегзица.

Не из княгинь, и всех гордынь -
что больше ни слезинки.
Не едем в сладкую Медынь!
Возьми хоть в бялосинки!

Гнут линию два деревца.
- Не в жёны, хоть в подружки!
На чёлках тусклая пыльца,
да с подаяньем кружки.

Не ты вовеки прокажён -
и твой "учитель" тоже, -
а может, лучшая из жён -
та,
  со стрелой,
            без кожи.

Народ дотошен и носат.
Друзьям - да и соседям -
известно было год назад,
куда мы не поедем.

Все тычут пальцем - не жена,
и поделом ей, дуре!
Стакан воды - и тишина,
ни облачка, ни бури.

И нет, чем про стакан воды,
смешнее анекдота.
Ещё бы нам в подол плоды
да дёготь на ворота.

А то ни дёгтя, ни плода,
ни города Ростова.
На присных крест или плита,
а нас - как Л.Толстого.  

На диванной полочке слоники.
На китах, на слонах стоим!
Ах, Царицын, Царьград, Салоники...
Кто волчиц - а мы коз доим.

И, по Древнему Риму рыская, -
подбирают с крыльца в Твери.
Или местность такая близкая,
что хоть шёпотом говори?

А что круглое, то и катится,
то и вертится, и юлит.
А когда Галилей спохватится -
сам себя на костре спалит!

Слепая ласточка 
в чертог теней...
О.Мандельштам



Я душу твою тёмную люблю,
и, смолоду подверженная сглазу,
от глины глину еле отлеплю -
и больше мы не встретимся ни разу!

Но - к своему прикована греху,
как моль к огню, как каторжница к тачке.
Так ей и надо, неженке, гордячке -
той ласточке, нырнувшей под стреху!

Такая маркая, что лучше запятнать,
забрызгать грязью с колеса, с лопаты.
Младенца  ль в зеркала запеленать,
чтоб отражал, как улицы горбаты,

как наши лица смех наискосок
пересекает - в уши затекает?
А птичка Суд за пояс затыкает:
всех наголо, чтоб ни на волосок...

Я зеркалами город ослеплю,
а не душой, нетронутой и ясной, -
и пусть тебе младенец мой прекрасный
льстит день и ночь: - Ту, тёмную, люблю!

И хватит кутать, лепетать, летать.
Распеленать на чьём-нибудь крылечке!
Спасибо, что не утопила в речке, -
по добрым людям кинула плутать.

Чтоб как в твоей - ни просеки, ни зги.
В пустом раю с пустыми мотыльками
порхать тошней, чем жечься угольками
одной на всех печали и тоски.

..Так больно, стыдно, жалко, горячо,
что прорастут лопатка и плечо,
и станет глина, как её ни тискай,
совсем простыми глечиком и миской, -
и есть в чём кашу заварить опять, -
и расхлебать -
            в зачёт развязки близкой.

Ковёр - а в детстве самолёт!
Всевышних цен сниженье.
Как вишня в августе цветёт -
не для плодоношенья.

Мы впали в детство от любви,
легли под старой вишней.
За упражнения Леви
под суд бы нас - всевышний!

Забыть про заповедь, про стыд,
про шёпоты в округе...
А вишня и не то простит,
возьмёт нас на поруки.

Тебя Господь накажет за меня.
Я попрошу, чтобы не очень строго.
Пусть ложку, вилку украдёт сорока,
пусть заржавеет пряжка от ремня.

Ты только маму бедную припрячь,
и к дочке ездить перестань в Тучково.
Нет, - разлюби их вовсе! - у такого
слепой найдёт, - а разве Бог незряч?

И поскорей забудь Меледино,
под отчий дом с раскопками не суйся...
Передо мной хотя бы не рисуйся
тем, что тебе не продано - дано.

Сам ни за что ещё не заплатил, -
а уж с меня за каждый свой подарок
по стольку брал, что счёт опередил.
Не исправляй, - грязищи от помарок!

Тебя Господь, жалея и любя,
накажет в срок - не доводи до срока!
Я попрошу, чтобы не очень строго.
Я помолюсь сегодня за тебя...

Л.К.Столыпиной



В средневековье, нет - в Середникове
каникулы, и время не летит,
и даже время не идёт пешком.
Июль как мёд, сто лет тарелка с мёдом
стоит на подоконнике, сто лет
я тут живу у бабушки на даче, -
Столыпиных теряющийся след 
А за оградой лес вечнозелёный...
Есть персонаж у Чехова - Солёный.
И - три сестры, как три сосны в лесу.
Вишнёвый сад - с трёх разных точек зренья.
Кого попало к бабушке везу,
испытывая на гостеприимство, -
а хлеб и соль они везут с собой.
Им ничего не надо на афоне,
запечатлеться только бы на фоне
конюшни,
      церкви,
           мостика, 
                  чужой
судьбы,
      любви,
           горы.
               В Середникове
ещё предгорье, и июль как мёд,
и так легко бродить по деревням:
по Малину, Рожкам и Лигачёву.
Егор Кузьмич и тут не опоздал.
Вчера по ленинградскому каналу
показывали: Гдлян его достал...

Осень 1989 г. Середниково

Спотыкайся, на каждом шагу застревай,
прозябай, о костёр еретичкин грейся!
Время остановилось, а не трамвай
встал на дыбы перед женщиной на рельсах.

- Не торопись, - говорил ты ей.
- Не торопись, - хохотал, - замёрзнешь!..
А чтобы жарче горело, подлей
масла в огонь, заморыш!

Делала вид, что отрекалась.
А про себя - хоть убей, не выдам!
В гостях любовался мной, - ох, не сглазь.
Кого из знакомых обманешь видом.

Кого из святош обведёшь вокруг
пальца...
        Уйди, отвернись, не пялься
на то, как Земли и Неба Круг
сгорел дотла да и весь распался!

Меж нами тайный круг - не из рук.
Единственный, думала, верный друг.

Кювет, канава, пыль обочин,
рассыпанная дочкой ртуть...
Лишь сам собой и озабочен
наш никудышный Млечный путь.
И, сам в себя впадая - млеком, -
зубрит молочные азы.
А навранным молочным рекам
в укор - две бабкиных козы.
Мы у буржуев купим хлеба,
подкормим свой чертополох.
Я больше не взгляну на небо,
откуда звезданулся Бог!
На небе в душном нафталине -
каракуль закланных овец...
Но, пристрастившись к тёплой глине,
Небесный трудится Отец.
Лицо, а там и лик проступит,
вглубь устремится горный пик, -
и зренья больше не затупит
соборной совести тупик.
Стенай, широкая натура,
сама себя косой коси!
От зазеркалья же и сюра
непроходимо на Руси...
К соседу в панике прижаться,
стяжать алмазы над страной -
и друг от друга заражаться
святой чумой очередной?!

Тополиные завязки,
тополиный горький клей...
Две миндальничали маски
под присмотром тополей.
Не дрались и не плевались,
паутины не плели.
А что редко целовались -
так дистанцию блюли.
Тайны ль из дому тащили, -
а кому их раздавать?
С ласками ль переборщили,
стали души раздевать.
То тесней, чем сельди в бочке,
то голей, чем в штабелях...
В марте лопаются почки
на влюблённых тополях!
Ну а мы неуязвимы,
на коне - и тот в броне,
и одни лишь только зимы
в нашей северной стране, -
где варенья да соленья
да с балкона леденец,
где от летоисчисленья
отказались наконец...

...И всякие напали на нас жуки,
тополиная моль, платяная вошь.
Морозом морозь или жогом жги
свой дом, - а разве ты в нём живёшь?!

Жизнь - выживанье из года в год,
размежеванье с отцом, с дитём?
Дом - наугад нажимать на код,
а код нацарапан кривым гвоздём?

Не дом закодирован - а боль, печаль,
и эти простые на вид стишки...
Ну хоть сама от себя отчаль,
а корабли и мосты сожги!

Любовь не захватит мня врасплох:
по ком мурашки - а по мне муравьи!
Вон, бедная кошка не спит от блох,
уши расчёсывает до крови...

Жизнь такова: друг под себя гребёт -
                    и рук не замарает.
Кленовый лист по воздуху скребёт,
                    и лето умирает.

Знай, что не жизнь, а совесть такова:
                    Пилат, проникший в гены.
Как ни засучивай - не сохнут рукава
                    От соблюденья гигиены!

(в Фирсановке целовались сквозь дупло)

Мой милый не то что бы туп,
но, ветрено вдарив по кронам, -
со мной целовался сквозь дуб,
изъеденный временем оным.

Не горько - на память - сквозь дуб,
заоблачно рухнувший наземь?..
Аптекарь не то что бы скуп,
но делит всё ровненько на семь:

и год, и другой, и потом,
всю жизнь - на любовь по субботам.
Лишь ветки трещат подо льдом,
а нам - недоверия вотум.

Дуб тянется голосовать,
даст слово и птице, и зверю.
Чем голую правду совать
в лицо мне, - обманывай! верю!!

Назло чёрно-белой зиме
листвою закроется бездна.
- Люблю! - написала в письме.
А правда - кому интересна?

Дуб выстоит - в голой грязи,
начнёт зеленеть втихомолку.
А ты прямотой порази
какую-нибудь комсомолку.

Покайся, что нет, не герой,
не мальчик из, как её, Спарты.
Все карты ей честно раскрой.
Кто ж знал, что краплёные карты.

Крестик, можно я 
на тебя кофточку повешу?
А.Вознесенский



Всё иметь - ни за что не платить.
В том ли дар заключается Божий?
Я душой прикасаюсь - ты кожей.
Чем любить ею, - возненавидь!

Лучше Богу платить - по Суду,
чем закладывать душу - не Богу.
Я встречаю любовь - по стыду.
И любовь-то вся - сбоку-припёку!

- Не убий! - я себе говорю.
Я СЕБЕ говорю: - Не укради.
А тебе я свободу дарю.
Дар не Божий - но Бога же ради!

Чем любить так, - уж лучше блудить,
"вознесенским" крестом осеняться.
И - с учёта небесного сняться:
всё иметь - ни за что не платить...

Гордо реет беревестник.
М.Горький



То ль буревестник роет, то ли реет.
Нам будущее светит, да не греет.
Ан - в очереди добрые глаза!
Видать, народ от мяса лишь звереет,
вот почему без мяса колбаса.

Легко парим в раю обетованном,
не различая следствий и причин.
Один Андрей звал это Котлованом,
другой, на пару с Греком Феофаном,
вписал бы всех нас в деисусный чин.

Да, в очереди - добрые глаза,
и нет на свете русских травоядней,
чей крепок ум, но, к сожаленью, задний:
бензина нет - а жмём на ториоза!

Оттаял крик ворон и галок,
и небо тащится мешком.
И каждый с каждым врозь, и жалок,
и месит улицу пешком.

Гуляет, по делам ли рыщет -
а делает всего лишь вид,
что вас по белу свету ищет...
Сам не нарваться норовит.

Омытые ливнем, горят облака
по самой изрезанной кромке.
Чешуйчатым солнцем мерцает река,
и возгласы наши негромки.

Я страсти-мордасти свои осмею,
щитом и мечом забряцаю!
Мерцательной звать аритмию мою? -
Теку и на солнце мерцаю!

Заламывай руки, закидывай снасть!..
Вся в рыбьих чешуйках кольчуга...
Ах, как бы в Каспийское море не впасть,
спасаясь от лучшего друга!

В Новодевичьем с Девой - таков гороскоп.
В Новодевичьем - беленький дворик.
Ты зачем превращаешь могилу в окоп?
А зовут тебя, часом, не Йорик?!

Пощадил, - пошутил, ведь нельзя же всерьёз
враждовать среди мемориальных берёз!
А в руке два пробитых билета
на трамвай, на автобус, на беленький "Луч",
проскользнувший меж птицей изъеденных круч
по Оке в позапрошлое лето.

Бедный Йорик!
            За горло возьмёт нищета,
изнасилует деву и купит шута,
и вещиц не останется кроме
твоего ли меча, моего ли щита, -
и, доспехам сим честным уже не чета,
есть будильник у счастья на стрёме.

Друг, дружина! - пружина готова к прыжку.
Вот и пруд с лебедями, сбежим к бережку...
Коврик лаковый, пруд с лебедями.
Дождь костлявыми пальцами - вкось по стеклу.
Моя бабушка молится в красном углу.
И Христосик так ласков с б...дями.

Из варяг да в греки.
О.Прощицкая



Ах, иволга-таволга, влажный овраг.
По пояс и по уши, - тонем!
Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг".
Не в греки, - а всё же - по коням!

Всё сдвинулось с места, всё тронулось в путь -
вода, и трава, и пичуга.
Друг в друге дай, Господи, нам утонуть -
чем за волосы друг друга!

Спасаться от иволги-таволги, дна,
где ключ, отпирающий сердце?!
А то, что на всех у нас дверца одна, -
ну как объяснить иноверцу?

Не в греки - а в небо, и в море, и в рост.
С деревьями схожие реки.
Не в греки - в чужой перегной и компост, -
вот если бы в древние греки...



У нас с ними - мифов, и храмов, и лоз,
и два Дионисия - рядом.
Я с колосом путала в детстве - колосс
и греческим мучилась гладом.

Не хлебом единым - таков перевод,
за точность могу поручиться.
Но грустно, невкусно - единый не тот,
и мёдом зовётся горчица.

Ах, иволга-таволга, влажный овраг,
и рядышком - оба Андрея.
Не в греки, - но если по новой барак...
Но если опять - лотерея...

Отсчёт от сада - не от ада
той ночи, коей нет конца.
А сад в раю, а я и рада,
что не запомнила лица:
без черт - картонного, пустого,
без солнышка - хоть напоказ...
Умылась в пять, а в полшестого
уж чайник ставила на газ.
А в семь пятнадцать электричка.
Никольское, и крест в окне.
Калитка, потная тепличка...
в окне, - а ты поставь на мне!
Ты - крест, а я поставлю точку,
крест для святых поберегу...
Целую заспанную дочку,
и всем родным - по пирогу.
За чаем из щербатых чашек
день, может, чудом пережит.
И - никаких поблажек.
                    Гашек
на сон грядущий посмешит!

1.

Чердак, да голуби, да льёт ливмя.
Не ты, а Господи, помилуй мя!
Болтает келейку с кормы на корму.
Кино по телеку, проснусь, прикорну...
Чужая белая - а чей рябой?!
Ах, что я делаю, назвал рабой...
Господь не жадина, попросишь - даст.
А что украдено - считай, балласт.
Бросал, что с ясеня листву ронял.
У Стеньки Разина стиль перенял?

2.

Плыви, судёнышко, не чердак - черпак!
Любовь до донушка - и с черепах!
С китов, со слоников, с катушек, скреп...
Чего б солёненького на чёрствый хлеб.
Сквозняк в подоле, лак с ногтей облез.
От качки, что ли, морская болезнь?

3.

Чердак, а оброс, поди, ракушками - и ко дну.
Помилуй мя, Господи! - и не меня одну...
Чей рот заперт, кто так бескрыл!
Любимую за борт? - не ведал, что творил!
А с тварями короток мужской разговор.
Посреди города колодец-двор.
Воркуют голуби, облепили карниз.
Хоть тучей, Господи, хоть молнией накренись!
Вон крест, вон колокол, сквозной проём.
За шкирку волоком - и к Господу на приём.

4.

Не плачь, миленький, потерпи, родной...
Скользит, намыленный, - и в перегной!
Сухарик меленько -  за окно.
Кино по телеку, не любовь - кино...

Как жжётся страсть сиюминутная!
С утра по лезвию хожу...
Как вдруг ирония подспудная -
и я сама сродни ножу.

Ты нож не сравнивай с лопатою,
я не способна на подкоп.
Лишь "объективностью" порадую:
разрежу - и под микроскоп!

Знай, что земля - восстановима, -
ты только сад свой посади, -
что есть любовь, ты только мимо
своей судьбы не проходи.

Ладоней раковины гулки,
к ушам - и, вслушиваясь, грей
и с получасовой прогулки
встречай, как из-за трёх морей.

Ладони - в путанице линий,
к глазам - и медленно читай...
Глубокий двор, авоська с дыней,
считалка "Индия-Китай".

Галактик диски и спирали.
При попустительстве светил,
как долго мы с тобой играли:
я пряталась, а ты водил!

А нет чтоб в детстве наиграться -
подраться, посопеть, смигнуть
и, перебрав всю горечь вкратце,
в такое сладкое макнуть!

Сближает тесный запах дыни!
Нет близости тесней, теплей!
Наш остров - в море ли, в пустыне, -
и горизонт без кораблей.

Все дома, все сегодня а сборе,
а завтра... лучше не гадай!
Вот Бог - а вот порог: три моря,
за ними - Индия, Китай.  

На шее больше уж не висну,
не провожаю до угла,
а для лица не укоризну -
смех до ушей приберегла!

Литовский хутор, заросли малины,
пологий склон, где сосны-исполины,
где земляника крупная в листве
крестообразной -
            ласками распяли...
Но я ни разу не была в Литве,
и это сон, и мы звонок проспали.

...где земляника крупная, как дрожь
от близости щемящей, детской тайны.
Ей нет цены, а по-литовски - кайны, -
а продадут как пить дать ни за грош!
И продадут, и купят, и - гвоздями, -
а не гвоздикой, не глаза в глаза...
Да, чёрная минует полоса, -
но что мне делать с теленовостями?!
Ах, как обидно подцепить чуму
не на пиру, любовью осиянном!..
А в Соннике не сказано, к чему
литовский хутор снится россиянам?

Молниеносно старятся стихи.
Быстрей, чем выдыхаются духи!
А я тебе всю ночь стихи читаю,
то близости иллюзию питаю,
то вечности...
        А лучше б, чепухи
набормотав,
        божилась, чертыхалась -
и, как духи, под утро выдыхалась!

Чтобы духовно ближнему помочь,
я б выдыхалась - ты вдыхал всю ночь
то Коктебель, то мыльник на поляне,
то летописи лексику: по-ля-не...

Не из полян - из викингов, варяг!
Как перед битвой, мускулы напряг...

Саше



Накось выкуси, белая ярость!
Отпусти меня, белая злость!
Белый цвет - это всё-таки парус,
а под парусом ласковый гость.

Я не Новгород - с норовом, вечем,
с колокольным литьём через край.
Мне ходить больше некуда, нечем.
Ты меня у судьбы отыграй!

Два граната купи у грузина,
перед дверью замедли шаги...
А на улице добрая псина
изберёт нас с тобой в вожаки.

А глаза, чтоб крепче спать,
давай песочком засыпать!
А за толкованьем - в Сонник.
...выплывает подоконник
из раскрытого окна.
Парус дышит, парус жив -
мчимся, звёздами расшив!

За ночь море переплыть,
утром кактусы полить.

Из стаканов, рюмок, чашек
пейте, кактусы, до дна!
Я в пустыне, я одна.
Корабли пятиэтажек.
Жалко, жалко ранних пташек,
чей умытый голосок
проливается в песок!
И летит песок в глаза
из-под солнца - колоса...

Белокаменный сквозняк,
арка, паперть, галерея,
чёрно-белый фильм Андрея
об Андрее - березняк.

Как отвесные лучи,
прямота!
      Как свет без тени!
...В деревенском доме сени,
и под ковриком ключи.

Хлеба серого кусок,
зайчик солнечный на скатерть
прыг!
    В окне наискосок -
галерея, арка, паперть.

Врыта луковица в твердь
цвета горестной полыни.
В шелухе отпавшей смерть -
и ни в чём ином отныне!..

Тянет бабушку в платке
побалакать в холодке
с кем-нибудь о блудном сыне.     

О.Постниковой



У пустыря лицо и голос,
и руки - ловят за полу
прохожего,
        и сорный колос -
сквозь выбоину в полу.

Ах, спета песенка простая
двух полуночных половиц:
кто крался, к полу прирастая?
Какого татя подловить?!

Где молоко томилось в кринке,
где вишня вовремя цвела -
гнездо по нитке, по соринке
любовь ли, ласточка свила.

Была бы ласточка слепая,
не видела, кто вправду тать, -
но, глиной к глине прилипая,
не знала, как перелетать...

1990 г.

Снег, сумерки - и просто нежность,
а никакая не любовь.
Но оголилась неизбежность:
срастись - и отломиться вновь.

Зима, рентген стволов и веток,
ладонной линии скелет.
Хоть из грудных - а всё же клеток
нас тянет на излёте лет!

Не в срок разбуженные маем
так и не встретившись путём,
на шее руки разнимаем - 
врозь зеленеем и цветём!

Над парным молоком речным
просто так обнимаешь за плечи,
устав прикипать, пригибать.
Молча смотрим, как небо
обнимаем старую землю...
Путь мой Млечный, - куда ты?!
Над невечной землёй пылишь,
бесконечной, как шар, кольцо.
Твоё в профиль запомню лицо...
Замычала баржа с песком.
...мимо гнёзд, пепелищ.
Просто так обнимаешь за плечи
над парным молоком речным.

Ведомые звездой -
не той, не путеводной, -
в Полесье возвращаются старухи
и смотрятся
в икону Божьей Матери,
как в зеркало...
Патруль
сквозь пальцы смотрит на старух,
и даже хлебцем, встретив, угостит.
А то всё бульба, да бурак,
да вишня сушёная -
на чай.
Кой год подряд родит -
а во, с кулак!
Язык не повернётся им сказать,
что, мол, болотом хвалится кулик.

(по пути в "Ясную Поляну")

Пространству тесно в глазах - до слёз!
Глазам на лицо моём узко, тесно.
И - то зеркально непроницаемый плёс,
то воронкообразная бездна.

Говорю: - Ока, твоего молока
дай напоследок впитаю!
А чтобы ты не стала мелким-мелка, -
в тебя же и впадаю, как в детство впадаю...

На мосту автобус - у окон места
самые лучшие для взгляда свыше, с моста.

А я вся под мостом - от истока до устья,
ласково окаю из захолустья.

Древнерусское оканье синеокое, в две косы.
Расплетаю косы на ночь, регулирую весы.

Правый с левым всё никак не сойдутся берега -
но меж них, упрямых, только и течёт река!

Течёт река, окает: Ока, Отец...
А не то заквакает - и конец.

А тогда я тоже - в "Икарус" - и в музей.
Хоть с моста, хоть с облака вниз глазей!

У Оки, у оканья не в долгу:
в гиды - переводчика "Слово о полку"!

Попрошу, пока не стар и не квёл,
чтобы нам "Войну и мир" перевёл...

4.

В дощатой духоте чердака...
А ты твердишь - мезонина!
Времён, имён мешанина
в голове,
        я ужасно боюсь,
как бы ты не назвал меня Оле-Лукойе.
Уж если мезонин - так Мисюсь!
...На чердаке, пропахшем табаком,
до утра сушился мой зонтик.
Вам обоим есть по ком
от жены тайком
вздохнуть...

10.

В ночь вмерзаем, как в лёд мирозданья.
Каждый - в свою одинокую ночь.
В млечность, вечность.
В дурную бесконечность...

11.

Тем дорога и дорога,
что течёт, как река,
не цепляясь за берега...
Тащимся по шоссе
с двумя тяжёлыми рюкзаками.
И палаточный городок,
как платок
        на каждый роток.
Не хочется петь у костра,
делать вид, что брат и сестра.
На рассвете пойду куда глаза глядят
по шоссе...

15.

На Чистых прудах,
где ждут не дождутся друг друга,
ну никак не читается Сартр!
Бедный Сартр, перевёрнутый кверху ногами.
В зеркале  Чистых прудов
я и сама перевёртыш.
Жду чужого,
        люблю,
помираю,
        улыбку примеряю...

33.

До старости - мальчик, сынок.
Прищура гусиные лапки.
Злой перевёртыш улыбки!
Ползучий, цепкий вьюнок.
Кого ни обнимет - со всеми
до ужаса
        одинок...

34.

Как наши лица искажает плач!
Мнёт, комкает и лепит.
Всё сначала...
Но и любовь!
          Куда ни прячь
глаза...
Люблю тебя с закрытыми глазами.

35.

В остатке,
в золотом осадке
легчайшего, как пух, прикосновенья
и взгляда василькового поверх
земли, горы и пропасти за ней, -
дом, сад, семья за ужином.
                          Земля
картофельная
            под ногтями...
А ты влюбляйся, мимолётный гость!
Переноси пыльцу:
            тебе к лицу
не по крыльцу -
            по трапу самолёта
взлетать,
        взлетать,
потом опять
        взлетать...

36.

Закрою глаза -
детский звук встречного поезда.
Закрою глаза -
детский запах железной дороги.
Закрою глаза -
папа целует в щёку
и говорит: - Не скучай!
Говорит: - Приеду в конце июня,
в твой день рожденья,
                    на чай      
с тортом в целых десять свечей!
Тридцать, сорок свечей миновало.
Открою глаза -
в церкви сорок трескучих свечей...
и поскорее закрою.

39. СУХАРИКИ  ИЗ  БОРОДИНСКОГО  ХЛЕБА

Когда-нибудь и наша нищета
мне сладко вспомнится:
сухарики из хлеба
на языке, пощипывая, тают, -
и связь тончайшая с Толстым.
Бородино!
И ласточки кромсают и латают
натянутое кем-то полотно.
Картина.
       Парус.
            Зонтик.
                  Плащ-палатка.
От мёда жарко,
            от полыни сладко...

40.

Столб солнца истончился - до булавки, -
нас приколол к картонной мураве.
Коллекция бескрылых насекомых
эпохи Вырожденья.
                Шелуха.
С возлюбленным не то что бы суха,
но как-то чересчур неуязвима...

41. РОСА

Спасибо солнышку, что подожгло траву
не спичкой - выпуклыми линзами росы.
Не жарко и не больно, а тепло,
простосердечно, - и из глаз в глаза
алмазная роса перетекает.
Не плачь! - Спасибо, больше не хочу.
А, брось! - я знаю: врозь
рождаются и умирают...

Б.Рубашкину



Как ни просторно на земле:
в твоём окне цвёл розовый багульник
и солнце просыпалось раньше
часов на шесть, чем в слепеньком моём, -
а я рвала чабрец, и ветер с Дона
скулил от поворота головы...

........................

Как ни просторно на земле - а тесно:
вчера с тобой по Крымскому мосту
шли, шли да шли под зонтиком одним.
Забором дождь загородил зарю,
чтобы тебя не отвлекал багульник, -
а я боялась оглянуться,
боялась - ветер заскулит в ушах...

......................

Как ни просторно на земле - в метро
ещё просторней: у дверей вагона
мы можем не успеть поцеловаться, -
а чтоб в затылок, в спину, из окна...
Я уезжать привыкла без оглядки.
Вдруг ветер с Дона заскулит в ушах!

Лето 1990 г.

Вон папоротник детскую ладонь 
разжал, и жёлудь кажет розовое нёбо;
Клён птичью лапку
к нам просовывает в клетку -
и выпустить на волю норовит.
А мы - не заперты, на нас ни сторожей
не требуется,
            ни замка, ни кары.
Не пуль нам в спину! - молний и стрижей
над полем чирканье.
                Цепляемся за край.
Край поля.
        Леса хвойный ободок.

1.

Дом и сад, - не считаю потерь,
потому и калитка не заперта,
и кто засветло, кто даже замертво -
все вернутся.
        Не заперта дверь!
Где-то близко, за смутой, за сварою,
назовётся Самара - Самарою,
Тверью -
        твердью! -
                откликнется Тверь...

2. КОЛОКОЛЬНЯ  В  САУРОВЕ

Тсс, никаких звонков - трамвая, телефона.
За Клязьмой на горе иной источник звона.

Слетает пух с небес, да сыплется побелка.
Пускаю пузыри - где до смешного мелко.

Всё, что дурёх влечёт не в омут, так под поезд, -
по щиколотку ей - да кладбищу по пояс...

3.

Кляла себя и в шубе зябла,
превозмогая час езды...
В саду, на дне проточных яблонь,
все мысли о тебе чисты.
Кем хочешь будь мне, будь что будет.
Двух злобных электричеств сноп...
А тут петух так рано будит,
что только от росы озноб.

4.

Медовый месяц - июль.
Такое подкарауль:
кто люб - глядит из-под лип,
а не исподлобья.
На часок - а присох, прилип,
на чём тут ломать копья!
Ведь ясно как божий день,
в какую друг друга тень
ни день...
Медовый месяц - июль.
Подслащиванье пилюль.
Да, в тень:
на часок, на денёк
под липу в тенёк...

А завтра - за годом год,
за возом воз.
Обоз,
    обуза,
         мёд
горький -
        не пчёл,
               а ос...

5.


О.Прощицкой



Нно! - стопроцентного охвата
стадоподобная страна...
На бойню марширует стадо.
Не Богом ты сотворена.

А кто, по недосмотру, - Богом, -
ещё ответит за Отца.
Овце паршивой выйдут боком
небесные черты лица.

И, рада не торговым точкам,
не зренья, а над буквой И, -
я синим день и ночь платочком
машу: - Любимые мои...

Прильпе к гортани, "баба с возу"
язык не выговорит вслед.
...Но панихиду по навозу -
уж там,
      докудова билет.

6.

Я мальвы в твой сон подошлю,
что растут за забором.
Приснюсь тебе с чашкой в руке
на тропинке к реке.
С поцелуем на краешке чашки
приснюсь.

        И проснусь.
Мы оба проснёмся:
светло, и роса, и мурашки...
Поочерёдно из чашки одной будем пить.
Пять других лучше сразу разбить.
А то столько посуды на полке,
что какое там счастье:
я даже не видела Волги!

7.

Сдвинем несколько 
белых, малиновых, розовых
чашек росы.
Остановились часы.
Не росы и не чая,
а жадного, ватного слуха:
шёпотом на ушко,
пока прочь не ушло!..
Над корытом - старуха...
А всё же казённо и сухо -
без крепкого чая,
                дружка привечая
"в двенадцать часов по ночам".

Лето 1990 г. П-Посад

Небесный смысл
у сорняков...



Косынка, космея
на строгом картофельном поле.
Косынка, космея, касанье.
И совсем не хочется есть -
а только что слюнки текли.
Ещё иней, роса, я в автобусе сон досмотрю...
И вот уже солнце косое, былина, сказанье
о вкусной горбушке земли
с ломтиком дынного,
            с корочкой дымного неба...

......................
Космея, сорняк, наказанье!
Летающих штук зависанье:
тарелок? - похожи на блюдца.
Пришлось в неуклюжую обувь обуться -
зато в стиле рет-ро!
Космея,
на солнечных спицах вязанье
из воздуха, ветра...
Из серебра сентября:
паутины -
      лица поперёк -
рваной черты горизонта...

......................

Космея, косынка, две капли дешёвых серёг.
Наш класс на картофельном поле какого-то "фронта".
Нет, совсем не хочется есть.
Не картошкой единой!
Учат: Бога нет, - а Бог есть!
Ритуально, красиво печём.
Зависаем по очереди
над небыстрым, почти что зеркальным ручьём.
Друг у Друга - и только за правым плечом!

Князь Игорь и Ольга...



Удушье, волчком, на зеркальном до срама асфальте.
"Как доктор Живаго, - успею подумать, - как доктор Живаго".
И музыка сфер: снизу Гендель, а сверху Вивальди.
А где ж та верёвка - к тебе супротивная тяга?!
Где имя твоё на устах, где лицо - напоследок -
в толпе любопытных, меж веток и лестничных клеток?
Откуда ты взялся такой, что мгновенно исчез
из воздуха, памяти, сердца - навек, наотрез?..

Бог знает, как я упиралась, в глаза не глядела,
как я не хотела дотронуться телом до тела.
Другие меня доставали глаза из угла, -
но тело блестело, а мгла заманить не могла.
Не Бог же, не божию птичку провёл на мякине...
И - князя пресветлое имя на губы княгини
откуда-то сверху нечаянно, горько слетело -
без тени от этого голого-голого тела...

Я садовником родился.



Я бисер метала, метала икру.
С моею-то ставкой в игру не принять!
Но - в тайную, чистую речку Угру
не бисер дешёвый, а жемчуг ронять.

Не все же колодцы мои заплевал,
не все мои реки прогнал сквозь трубу.
Твоё измеренье - чердак да подвал.
Я глубже копаю! Я выше гребу!..

По тайной, по чистой-пречистой Угре,
где белая церковь на лёгкой горе,
ещё мне - с любимым, вдвоём...
До лилий, кувшинок дотронусь рукой.
Нет, я не сорву их, - любимый... другой!
Уютный, как дом, водоём.
Пусть узкая речка, пусть трудно дышать,
чужую родню за столом потешать, -
я дома!
    Я Богом ведома!..
А там, где твои через силу цветут,
где меж Самотёкой и Чудовкой пруд
так смахивает на Солярис, -
любовника весь перепробовав труд,
в садовника ты заигрался, состарясь.
В Садовника.
          В Бога, - коль персы не врут.

Любимые становятся детьми.
А тот, кому я не родной ребёнок, -
в любви ко мне обманщик и подонок.
Но ты попробуй Господа затми!

Я женщина, плаксива и глупа.
Есть у кого выигрывать сраженье.
На чьём пируешь, миленький, крушенье?
С какой поживы, маленький, гульба?

Изобразил счастливого отца.
Моё ж сиротство - лишняя улика
такой любви, что не поднять лица.
Зато лампадка теплится у лика!

Твоих любовей разные сорта.
Среди детей случаются волчата.
Но Сам Господь заступится за чадо,
когда поймёт: ничья ты, сирота...

А тебе не надо лишнего -
ни дальнего, ни ближнего.
Ни любви навек, -
куда сразу столько!
В твоём доме ночлег -
апельсина долька.
Растопить ледок,
отпить глоток.
Баба за платок -
с берега махать,
от слёз распухать,
а тебе чихать.
Тебе не надо лишнего:
выпросить у Всевышнего
эку малость - Божий дар...

Только сосны скрипят на ветру.
Только чайки, мостки да уключины.
Вижу, слышу - на веру беру.
Доказательства насмерть замучены.

Вижу, слышу - глаза, голоса.
Ну и хватит залогами меряться!
Моей гибкой любови лоза -
из разбитого молнией деревца.

Вижу: дождик бежит по плащу.
Слышу: чайки, как будто бы вороны...
А прогонишь - сама отпущу
на четыре
        и более
              стороны.

Когда глаза не из небесной
материи - лазури, солнца, -
то лучше сразу опустить свои.
Над чёрной я прогуливалась бездной,
в твоих болотных вязла, - не хочу!
А если больше нет людей с глазами,
то я зажгу свечу, - а на свечу
слетятся бабочки -
            ну хоть "павлиний глаз".
Они мигают, щурятся, слезятся -
и на огонь доверчиво садятся,
совсем как наши детские глаза,
лазурные и золотые.
И нам - нам тоже опалит ресницы,
и ослепит на несколько недель.
И не в могилу всё-таки, - в постель,
и сладкими покроет наспех снами...
Но - чёрное закаркает над нами.
Зелёное заквакает, закиснет, -
нет, не слезинкой на щеке повиснет.
Сама же и заплачу по тебе!

1.

Ну кем бы и чем бы ещё Господь
смирил мою плоть, чтоб из глины слепить?!
Ведь я же не камень!
Такого, как ты, - во смиренье любить.
А там и пилить сухостой, и полоть
мой огород...
Что толку просить: отпусти! Развяжи!!
Ты послан мои подавлять мятежи.
Вместо друга лицейского
обнимать - полицейского
на пороге не в дом - в дым...
Потому что не в дыму
стыдно, - глаз не подыму.
А за друга, за лицей, за добрых людей -
с каждым днём лютей,
лицедей!
Браво,
      бис,
          бис!
А эхо: бес,
          бес...
Ничего, сыграешь роль -
                    и ноль
без палочки!

2.


Печали твои утолять...
песня



Убивали во мне доброту,
            колдовали.
До самой-то себя добреду, -
            а до Бога едва ли.

Распрямлюсь, от чужих отцеплюсь.
            Колос, - не повилика!
До спасавшей Русь домолюсь,
            с очами в пол-лика.

Я из русского пепла, угля,
            из московской печали.
Утолял мне один, - из угла
            головами качали...

Из Владимира, из Твери,
            из Рязани, Казани...
Ну хоть плоть мою отвори!
            Отбыла наказанье!

В никуда, - желтком на двери, -
            с очами в пол-лика.
Что отныне ни натвори, -
            за уликой улика.

А уж и не в счёт,
            милый дело шьёт, -
тот, который вначале
            "утолял печали"...

3.

Мне сон приснился: комната, два ангела,
окно на юг, с обоими - на ты.
А ты - за дверью, в синяках и наголо,
с лица слезами слизаны черты.

А я смеюсь, а я своё отплакала!
Да, в старых зданьях лестницы круты!

И бабушки учили нас хорошему:
рассказывали сказку про горошину,
которая до неба доросла...

Сегодня, двадцать пятого числа,
мне сон приснился: комната, два ангела.

4.

И страшон же, бритый наголо.
Как полночный тать, пуглив.
Повидала - злого, наглого,
жалкого - когда отлив.

Ну, в каком ещё обличии
покрасуешься, дружок?
У родни твоей в обычае -
любимых -
        на торжок?

Зря стараешься: затупится
о грудь мою топор.
За тебя же и заступится
дух,
    сошедший с синих гор.

5.

В это страшно поверить, ты прав:
превратил меня в вещь, обобрав
мою душу, как тать.
В руки взял, повертел, удивился...
А Иуда, слыхал, удавился
с горя:
      мог подороже продать!
А чтоб даром, а чтоб кому попадя...
Самому-то, видать, велика...
Я не вещь - вещество в твоём опыте!
Я горька - на помине легка!

6.

Чему ж ты радуешься, мальчик:
тому, что больше слёз не лью?
Тоски отскакивает мячик,
снаружи бьющий по жилью.

А я не то что бы в застенке, -
я в комнате с окном во двор.
Нет, не любовные оттенки
наш составляют разговор.

Я помню номер телефона,
но лишний раз не наберу.
В моём окне три старых клёна.
Уже нас звали к топору!

Ни - войн гражданских, ни каковских!
Не танк я, не убойный бык -
за тупиковый род Каховских
бодать свой собственный тупик.

Придёшь - на шее не повисну.
Что за медаль - не на войне!
А ты и был мне - с мир, с отчизну.
А жаль, что не поверил мне...

8.

Как "Отче наш" весь день твержу,
что нет тоски, что нет тоски.
По-репински тащу баржу.
Ах, плечики узки!

Соскальзывает бечева,
мне не с кем переночева...

Но жалобе я перебью
три нижних позвонка!
А плоть - она сродни тряпью.
До первого звонка.

Днём буду радоваться - дню,
а ночью - с улицы, снаружи -
в твоём чужом окне - огню,
который отразился в луже...

Осень 1990 г.

Ю.Федотову



1.

Свет на берёзовой коре.
        Потрусь щекой.
Свет монастырский на горе
        над Яузой-рекой.
Ещё бы выпал в декабре,
        хоть 31-ого числа,
снег -
    детский,
Боженька рукой
            дотронулась,
спасла...

3.

Какое дело мне до мира.
Не мир - обкусанный пирог.
А кто бредёт голодный с пира -
того и пустим на порог.

На чай турецкий, чай морковный,
на воду голую - к столу!
В ушах лишь колокол церковный -
да Боженька в святом углу.

5.


И плавал шестиполый
серафим...
А.Щуплов



Обниматься с берёзами, с облаками, друг с другом,
но - с таким шестикрылым, позабыв о двуруком!
Говоришь - шестиполый?
                    Сосчитала - упала бы...
Но не пол под ногами - а поляна как палуба!
Может быть, тебе нравится твоё тёплое логово, -
а мне некуда падать кроме неба далёкого!
Надо мной - такой лёгкий, синеглазый, льняной,
и берёзовый ветер у него за спиной.   
Оба сбросили тяжесть наших дел, наших тел -
и всего, чего каждый для себя лишь хотел...
..........................

А иной надо мной - с шерстяными глазами, -
тот кукушкин сынок, что следит за часами.
Громыхает над ним то железо, то жесть -
а не крылья, которых не меньше, чем шесть!

7.

Влей мне в душу, берёзка, побольше молока.
Кружка стала бы тяжелее - а я стану, как пух, легка!
А чернила из чернильницы вылей в слякоть, в топь.
Дня и ночи чередованья во мне сподобь!
Обнимаюсь с берёзкой, врастаю в живую твердь.
Ну что мне твоя любовь - или моя смерть!
Влей мне в душу, берёзка, побольше молока.
Все обиды мои мелки, и печаль мелка.
Обнимаюсь с берёзкой,
                    снег идёт,
человек идёт,
            век идёт...

8.

Мои мысли о Боге убоги:
всё прошу у Него о подмоге.
А сама потопчусь на пороге
сельской церковки - и наутёк.
Попрошайка, нас целая шайка.
А пред церковкой вся-то лужайка
в незабудках,
            что враг недалёк.
А вот где - никому невдомёк.
Ищем, щупаем, шарим снаружи, -
а им наши изъедены души.
Нам просить не врага поразить -
а самих нас, проклятых, простить!

9.

Я больше никуда не тороплюсь,
как синий парус "Ци-План", не треплюсь
по воле ветра - и твоей ветрянки,
которой в детстве не переболел.
А что без детства повышенье в ранге!
Я - с тем, чей парус одинок и бел!

.......................

Я больше никуда не тороплюсь,
и не треплюсь о том, как я люблю
совсем чужого человека,
которого леплю,
              леплю,
                   леплю
из снега,
        снега,
             снега,
                  снега,
                       снега...

10.

Как бы берёза в небо ни струилась, -
земля под ней засохла, засорилась.
Я и сама тобой засорена.
Ну на кого я Божий дар свой трачу!..
Но так берёза мной озарена,
когда смеюсь, когда люблю и плачу, -
что я  тебе прощаю, старина,
единственную в жизни неудачу!

Ноябрь 1990 г.

Знак воды, я на воду гляжу да гляжу не мигая.
Вижу: голое дерево, яблоня.
                А я даже когда и без тела, - нагая.
Убивает улыбка твоя: на усмешку уж больно похожа.
Твоя кожа в мурашках, она как наждак, - ведь на не-то
                                                не кожа!
Как ты груб, знак земли!
                    Ну а где же твоё васильковое поле?
Где ветлы твоей свет, серебро - аж до слёз, аж до боли!
Сплошь одни валуны, ледника повторимые признаки.
Разве что от луны моих прежних возлюбленных призраки.
А замшелую надпись на самом большом валуне,
                            как на пятой стене,
я устала читать, - а к тому же не я, в полюбовной войне,
                                                    на коне!
А у пятой стены - пятый угол, - да только поди
                                их во лжи и битье уличи.
Все твои валуны за пасхальные я приняла куличи,
                                        куличи...

1.


А.М.



Приснился сон, в котором я забыла:
жив или нет отец? - и вспомнить не могла,
в каком подъезде от угла
жил мальчик из восьмого "А", -
в очках, так сильно увеличивших глаза,
что даже на лице не помещались.
Он стал художником.
                Так и не попрощались,
когда в последний раз по телефону
чужими новостями угощались...

2.


В.С. 



Мне приснилась лестница в гору,
но гора осталась внизу,
глубоко-глубоко внизу.
Гора и море сравнялись,
и только разного цвета на карте.
Под крылом самолёта
то влево, то вправо слегка накренялись...
А лестница всё снилась да снилась,
всё вела да вела ввысь,
и было давно уже небо, небо, небо,
а я всё шла да шла.
Ни дверей, ни ворот, ни калитки,
ни доски в заборе - отогнутой,
ни арки - с голубым, с голубиным, глубинным гулом.
Как вдруг по крылатым сибирским скулам
я узнала твоё лицо.
Мне приснилась не лестница в гору,
а в твой дом крыльцо!
Ты мне руку подашь?..
Мне один уже руку подал,
когда мы выходили вчера из метро,
а я и не знала, что поставила ногу 
на самую трудную
                первую
                      ступеньку.

3.


В.Шагинову



И была дорога на Сокол.
Меня ждали там день и ночь, день и ночь.
Я иногда успевала вскочить в последний вагон -
а до первого поезда не успевали наговориться.
И до второго, и опять, и совсем не хотелось
                                          спать.
Разве что в переносном
                      за самое белое облако
смысле...
Друг у друга на шее не висли,
у обоих был завтрашний день.
День и ночь, день и ночь...
Была дорога в аэропорт,
на столике натюрморт:
на узорчатых листьях петрушки,
на овальных - салата -
ломтик сыра, ветчины, сервелата,
что-то вкусненькое в фольге.
Неужели это еда?!
У художника ну просто ни капли стыда!
Каково им - Микуле, Вольге -
из моего сочиненья,
за которое меня погладили по головке
две учительницы, но жесты их были неловки:
историчка опустила глаза,
а Марью Ивановну, по литературе,
над чернильницей прошибла слеза...
А пока в Боинге крутили кино,
в Москве моя бедная мама оглохла давно
от звонков по телефону, звонков в дверь...
Хоть за маму порадуюсь - отдохнёт теперь.
Потому что теперь дорога всего лишь в сад -
мимо полей, церквей,
                по возлюбленному развей
печаль!
К тихой пристани в лодке ладоней лицом 
                                причаль!
Усмехайся - и свет сквозь пальцы;
плачь - вода, - и беда наутёк!
Столько лодок твоих,
твоих висл, твоих ок, самотёк...
А в саду вишнёвое деревцо, с глазами лицо.
Вишнями не вишнями - а чириканьем угостит,
и на том спасибо.
                Спаси Бог!
Бог спасал, но считал до трёх,
и Ему надоело,
что отдельно душа - и тело...
По дороге к тебе подвернулось полезное дело:
покупаю рыбу коту Масону - и человекам,
всё ещё не вымершим древним грекам,
древнему Микуле,
              древнему Вольге.
А больше нечего запекать в фольге.
На обратном пути оттает, - лужа в метро.
А дождь в лицо - так лицо от дождя мокро,
а то выдумали: ре-тро...

И.Г.



Я больше ничему не удивлюсь.
И выходя на улицу зимой,
уж лучше хорошенько утеплюсь,
чем ждать тепла от встречи тьмы со тьмой.
И слава Богу, что ещё дорогу
я не забыла из гостей домой!

В окошке свет, есть время для бесед.
Я, если честно, не из непосед.
И для меня счастливое событье -
в моей "каюте" с мужем чаепитье.
Какому б морю нас ни колебать,
ногтём клеёнку сладко колупать.
А позвонишь - не поведу и бровью.
Пей чай с повидлом - а мы тут с любовью, -
чем за "любовью" киселя хлебать!

Погасим свет: Ной свято светел - сед.
Хоть на тебя потрачено кассет!..
для своего всегда одна в запасе.
Люби и ты, любовь вам да совет.
С ещё одной судьбою позабавься.
Не наигрался, "детский" человек?
Клей из бумаги мельницу, лошадку,
дом, и сарай, и сеялку, и жатку, -
да мало ль что не тонет!
                      А ковчег...
Чтоб хоть для стройки застолбить площадку,
банкроту бы не выписали чек.

Пусть всегда трубит трубач -
будит древний Краков!
Песня



Не цепляюсь, на шее не висну.
Да я лучше отпраздную тризну!
На пшене разорюсь запасном!
Я тебя приняла за отчизну -
точно бром приняла перед сном.
Ты же дверью ошибся, окном, -
а в окне - побратимским, из Польши,
полыхать ему дальше и дольше,
и в Москве, и в Нью-Йорке, огнём!

Мне утраты считать рановато.
Виновата, сама виновата, -
а с тебя-то и спрашивать грех:
пустотою и пылью чревато
разгрызать недозрелый орех.

Наигрался в Тарусу и Рузу?
А любовь тебе только в обузу,
и я тоже по горло сыта.
Без тебя я приду к Иисусу!
Без стыда ты не стоишь Суда...

Утки стали седыми с горя -
по краям Терлецкого моря.
Повадились зимовать!
Были серые, в радугу, -
стали белыми, как директор школы,
которую дети сожгли, но ещё не дотла.
У директора лик Угодника Николы,
а внутри - ядерного котла
взрыв...
      Не гриб, а ветла -
вот что такое взрыв!
Только ветла - тихая - вдоль реки...
Утки стали белыми, дураки!
В лебеди метите, гадкие утята? -
так вам и надо, так вам и надо,
гадкие старики!..
А снег так и не выпал.
Чёрный дождь на щеках, на шоссе.
 Утки ждут своего немудрёного корма,
а у людей, приучивших их к корму, - карма!
У людей у самих хлеба, воздуха, света, радости -
                                              норма.
Улетайте, больше не зимуйте в Москве,
счастливые перелётные птицы!
У вас хоть по два крыла,
а я до подъезда едва добрела -
мимо вашей черноглазой водицы,
полыньи, горькой, как полынь.
Я 
  имею в виду
Звезду.

Я так привыкла в Харькове к дубам,
что и в Москве они мне попадались
гораздо чаще, чем ваш пыльный тополь.
У вас всю силу тополь отобрал!
И - слабость всю, и ржавчиной покрылся.
Корнями в почве трубчатой порылся, -
а трубы лопались, и суп из топора
в котле Москвы варили повара.
Но - без крупы, без маслица, без сала.
Ещё не с голоду, но я стихи писала
и потому ещё, что ужинать пора,
а я и не обедала сегодня...

Я так привыкла в Харькове к дубам.
Рогатый жук богатой был добычей!
И вид не бычий, а скорее птичий.
Жука мы запрягали в коробок,
и жук взлетал, но как-то косо, вбок,
а в коробке кузнечики сидели...
За столько лет сиденья в коробке
гляди,
    любимый, -
          сами поседели!
Нас жук болтал - а мы, рука в руке,
с локтями и коленками в зелёнке,
и соль цела в берестяной солонке,
и никакая не грозит беда, -
а с этой сладкой-сладкой солью - хлеба!
А детям зелень на базаре, - трэба!
А синего в природе - только небо,
глаза А.П. да - ночью - Борода...

Я так привыкла в Харькове к дубам,
что по синюшным узнаю губам
про жизнь в Лефортове, "шестая часть 
                                    земли"!

Г.Касмынину



1.

В очередь за грецкими орехами -
                            погреться...
Греция, Греция, - повторяю про себя, -
Древняя Греция, - пока не стану сама
древней, древней, древней...
Древней Русью!

2.

Мы одухотворённее - от голода.
Европа нам завидует, и Америка.
Так вот почему Эфиопию кормят,
а нас - подкармливают,
чуть-чуть,
        чтобы только не вымерли вовсе:
духу всё-таки плоть
                  для гостеванья
нужна! 

3.

Мы одухотворённее - от голода,
от голода легко в голове,
и легко пишутся стихи,
и в картину легко войти,
как в дверь папы Карло...
Так вот почему у папы не было детей!
Детям не нравится имя, похожее на карканье!
На дубу сидел ворон и каркал,
и накаркал нам чёрную-чёрную зиму,
без снега,
        без хлеба.
Хотя что детям хлеб.
А мандарины стоят столько,
что не будет нового года!

4.

Нам лучше забыть вкус
мандаринов и нового года,
а детям пришлось внушать, что сам Иисус
питался ничуть не лучше,
что Тайная вечеря состояла из хлеба и вина,
а мандаринов не было.
Но распяли и хлеб и вино.
А уцелевшие чудом,
                из детского полусна
пахли мандаринами и пели:
- И реки, по-олные вина!

5.

Когда говорят "дубина", -
имеют в виду человека.
А в дубе разумно всё.
Подержаться за дуб -
пообедать не хлебом единым.

6.

Покривился дубок.
            Серая ворона вбок:
                  скок-скок, смешно!
Юродивая Русь плачет,
сама вбок скачет,
ворону крошками угощает,
карр... каррру завещает птенцам:
за веру праотцам - не отцам.
И на белый свет птенца
                за шею -
из яйца!

7.

Уже и утки поняли,
и больше не просят хлеба.
А дурака хоть в навоз, хоть в помёт -
никак не поймёт:
у кого не надо просить,
кого даже из пулемёта
                  бесполезно
косить!

8.

А я лучше тебя у Бога попрошу.
Уткам хлебушек последний покрошу.
Останусь голодной, -
лишь бы не бесплодной
смоковницей...

9.

Бомжи уток ловят - жарят.
У бомжей - мясное блюдо.
Бомжей проверяют на СПИД, -
кому же ещё до блуда!
А с турецкого чая 
да советского сухаря
"Не нужен нам берег турецкий", -
запоёшь, -
          а зря.
Всех нас принимали в пионеры,
всех до одного,
а счастливчиков - в мавзолее.
Там-то и стошнило дуга моего.
Налегке -
          так нам в море веселее!
"Летят перелётные птицы"...
А это голодные утки летят,
которых голодные бомжи
всю зиму едят.

10.


Н.Габриэлян



Нарочно выбираю дорогу
мимо дома, где мы познакомились.
В окнах свет не горит,
и нас больше туда не зовут...
Но хожу и хожу мимо дома,
не имевшего другого предназначенья.

11.

Приснится девочка на лавочке, -
но не проснёшься даже и во сне.
Так будет там, где нет мужей и жён, -
и потому лишь мир не заражён
чумой, - что нет ни пира, ни чумы,
и кто такие - позабыли мы.

12.

Хочу, чтобы наши души,
избавились от плоти,
оказались вместе, а не с теми,
кто был лучше нас - или хуже,
святым - или извергом.
Хочу, чтобы Бог тебя не наказал 
за меня,
      и не отправил туда,
куда не собирается отправлять меня.
Будем равны в любви и в блуде.
Будем для этого единой плотью.
Бог знает про нас больше, чем люди,
чем мы с тобой сами...

13.

Всё в истории повторяется.
Не пишите нам писем из рая!
Большей частью почта теряется -
и плечом в середину котла оттирается
бедный грешник -
              от прохладного
края...

14.

Всё равно: в казарме - жили,
платье свадебное шили,
а не саван - на потом.
В чай сухарики крошили.
И обзавелись котом...
Тихо ангелы тушили
тихо 
    тлеющий
           Cодом...

Ноябрь 1990 г. Терлецкие  пруды

Райские птички Руси, синички да снегири.
Кто вас ни сотвори, - у художника вкус!
...мороженого во рту.
Как давно мы не ели мороженого!
Он вас рисовал на снегу,
разрешал распушать сквозняку,
разноцветным делая снег.
Кисти, краски, ночлег в мастерской -
всего Он в избытке имел.
А у дочки остался уголь да мел,
да кисть
      рябины над головой.
Говорю ей: - Потерпим,
подумаешь - цикл нулевой!
Человечеству не впервой,
а уж Руси, Москве...
Сколько раз горели,
а зелёным шёлком в апреле
ластилась земля,
за зелёной иголкой
                зелёная нитка
мелькала в пальцах,
                мастерица вышивала на пяльцах.
Точь-в-точь Богородица вышивала Покров.
И - земля выживала!
А город,
      как утро стрелецкой казни, багров,
а на горизонте другой,
                новый город - Петров...
А десятого июля Петров день.
Ну не хватит на всех,
ну хоть краем, хоть ветром задень!
А птичкам говорю: - Не улетайте, птички -
синички, утки, гуси-лебеди, сороки, -
даже если и подпирают библейские сроки!
Не улетайте из нищей, голодной, холодной страны.
С неё, полегчавшей, все четыре стороны света -
как на ладони.
На Божьей ладошке есть крошки для вас и для нас.
...А ветер со снегом рябину и ту обклевал и обтряс.

..........................

Если птицы от нас улетят,
то уже не спасут нас, разлюбленных Богом людей,
стратегические запасы еды и питья
и каких-нибудь новых завиральных идей.
... разлюбленных Богом чад.
Чаадаев молчит.
Пушкин, Лермонтов, Гоголь молчат.
Лишь на озере Чад
расстрелянный бродит бред.
Только с мёртвых снимают запрет
в покидаемой вами стране,
разноцветные райские птички,
снегири да синички!

Я на земле любила и жила...
В.Жуковский



Я на земле любила и жила!
                    А не ты.
И плоть твоя, поскольку не жила,
не отомрёт, не выпустит наружу -
чуть сгоряча не выпалила - душу, -
сколь далеко в любви своей зашла!..
А ведь душа бы душу не сожгла.
Дрожал, бедняга, чтоб не обокрали -
которые в пинг-понг с тобой играли,
в любовь,
         и в Бога,
                  и в Святую Русь...
Вдруг спохватилась, что с судьбой борюсь,
с любовью,
          Богом,
                голосами предков.
А ты, глухой, - лови их не лови...
С тебя-то хватит и чужих объедков.
Но есть кому - без ВСЕЙ  моей любви -
на белом свете тьма и прозябанье,
песка в часах и днях пересыпанье.
Ему - согрев, но и сгорев дотла:
"Я на земле любила и жила"!

Пауза не затянулась,
пауза растянулась,
как устье реки.
В том ли Божья благодать,
что берега не видать,
что больше не подать
друг другу руки?
А я бережком-бережком,
до истока пешком.
Горизонт весь в маковках -
Божий сев...
Один запляшешь в лодке,
в центр пересев.
Кому море,
          кому горе -
в море одному...
А жена от мужа ждёт
ну хоть в год
          по письму!

Н.Б.



Сократ в тюрьме...
песня



Души запаздывают роды.
Бессовестен, завистлив, зол.
А все твои посты до рвоты,
твой лоб сократовский - о пол...
У грека умственные шишки:
в день смерти быть самим собой.
Ты славу вычитал из книжки,
но спасовал перед судьбой.
Листал, дошёл до Иисуса.
И - продал всех, кого купил.
Любившая тебя Таруса
простила.
        Первую убил.
А птичку под девичьей чёлкой -
не мама, но звала сынком, -
её за что?! -
          ну что же, щёлкай
зубами,
      доставай пинком.
Ей по сынку досель грустится.
Души не пнуть, не обобрать...
Ты в церкви учишься креститься,
чтоб гордость гордостью попрать!

Я не бью по лицу человека,
даже если его не люблю.
Ты - любимую!
            Снега бы,
                    снега:
человека
        из снега
                слеплю!

Пётр Яковлевич Чаадаев
вкушает здесь вечный покой...
песня



Этот красного цвета Донской монастырь.
Разлюбившего сердца пустырь.

Меж могильных гранитных и мраморных плит
серый снег мотыльковый пылит.

Так и я на своём мотыльковом лету.
Ты же сам мне - про эту плиту!...

Гасишь пламень на камень намёрзших гвоздик.
Под плитой - а добычу настиг!

Мы теперь с Чаадаевым в ложе одной.
А на ложе я буду - женой!

Чем с такими, как ты, православный свой крест
целовать, пока не надоест...
............................

Отреченьям твоим не предвижу конца.
А ещё предстоит - от Отца.

Бей поклоны, рублёвую свечку - Отцу.
Бей чужую жену по лицу!

Твои, кирпичного цвета, Донской монастырь.
Отлюбившего сердца пустырь.

Пушкин в Тригорское
едет верхом...
песня



Поскорее из ссылки бы, что ли.
Кто б нас вызволил с ним поскорей.
Святогорье, Тригорское, - в школе
"проходили" и кляли царей.

И за что их, заботливых, кляли?
Кто из нас с ним, в любви, прозябал?..
Мы бы с Пушкиным в парке гуляли,
пока ты со мной шёпотом спал.

Ты ж сослал меня в мёртвое тело,
в ожиданье да в память о том,
что давно пролетело.
                    За дело!
Ну а дело - за Страшным судом.

Мне Гендель, ре минор, всю правду о тебе
нарокотал - и сделал встречу вечем.
Но - слава Богу!
                Богу и судьбе.
Я за двоих плачу, когда другому - нечем.
Зато я радовалась три весны подряд,
три лета красных приняла в подарок.
Да был ли ты, как я, - не опытен, а рад, -
миг,
  на пороге, -
          строчкой без помарок?!
Какая теснота в пространстве мировом,
когда ты всю загрёб, изобразив объятье...
Был вид в окне так чист - а черновик порвём,
и белое своё ещё наденем платье!
Так, близких схоронив, по краешку живёшь:
сначала день за днём, а там и год за годом.
Казалось, ре минор самой мне невтерпёж.
Но - не по шпалам стук, а музыка по нотам.

Как лилия речная,
спит счастливая жена...
песня



Год Лошади лягнул -
судьбе лишь подмогнул.
Всё цацкалась со мной
да очи опускала.
"Мой миленький, родной!"...
Над дурочкой одной,
пока ласкала,
не скрывал оскала...
Над нежной неженой,
царевною, княжной,
действительно смешной -
не нашего закала.
На лошадь Пастернак
немножечко похож,
а если помнишь, Свифт...
А, всё литература!..
Над вечной тишиной,
над лилией речной,
над чересчур речной,
над чересчур ручной,
Не дурочка, а дура!
Лягнул под самый дых.
Кому из нас - бултых
в твою Москву-реку,
а если честно - в Лету?
Год Лошади лягнул,
шампанского лакнул,
икнул - и вышел весь.
И - на день ближе к лету!
А летом я жива:
ни вмятины, ни шва.
Ты думал, в кружева
меня изрешетило?
Я лошадей люблю,
за гриву потреплю.
На мне, как на коне?!
Слезай,
      я пошутила!

Декабрь 1990 г.

Говорю, ни о чём не печалясь 
(до чужих ну какое мне дело!):
в белой церкви сегодня венчались.
Точно колокол, платье гудело.

Билось, белое-белое, билось, -
а звонарь всё тянул за верёвку.
Я толпилась внизу, я крепилась...
Тушь с ресниц - как на божью коровку.

Помню красное платье в горошек.
Спал в подоле то птенчик, то ёжик.
А на белом от яростной стирки
появлялись то пятна, то дырки.

И худело оно, и редело,
на верёвке меж яблонь плескалось.
А когда, высыхая, летело, -
к моей божьей коровке ласкалось.

Говорю, ни о чём не печалясь, -
мой любимый да не убоится:
в белой церкви сегодня венчались.
В белой-белой - на станции Битца.

Да, я - отмеченная Богом!
Мы оба - только разной краской.
Я никому не вышла боком,
а ты, с твоей приросшей маской...

Чем Богородицу с сынком
мне целовать в субботу вечером, -
я над четвёртым позвонком
как бы обмахиваюсь веером.

То на волне, то под волной, -
темно и душно!
              Одинокая,
под изморозью ледяной, -
и не нужна мне "лета многая".

А Бог: - Для жалости нужна!
И - тёплый ангел от дыхания
любого, с кем нежным-нежна.
И - амплитуда затухания...

На море волны улеглись.
Мне не понадобится веер.
Хоть в спину, тайно - улыбнись, -
любви остановив конвейер!

Но - маска, запертая дверь.
Я - Богом, а вот кем иные...
Свои отметины проверь,
сынок,
     волосики льняные...

Почистил сад.
Рубил сухие ветки.
А ветки были вовсе не сухие,
а просто вовремя не зацвели.
Свою без рук, без ног, без головы.
Себя не чую,
          дома не ночую.
По гороскопу -
            яблоня -
                  моё
Пречистое
         отныне
               деревцо.
Почистил сад.
Такое голое от радости лицо
бывает разве что у идиота...

Только вымолвил - петунья, -
как она исчезла тотчас,
с подоконника смела
юбкой
    солнечного зайца.
Только вымолвил - люблю...
Всё ты портишь, всё ломаешь.
Всё -
   в конце -
          наоборот.
А вначале мы молчали,
слушали, что скажет Бог.

Дурно пахнут
мёртвые слова...
Н.Гумилёв



Синицам хватит крошек,
старухам - сухарей.
Но гонят в шею кошек
и всех иных зверей.
Когда нас приручали,
ручьём речей журчали,
хлеб-солью привечали.
Но - вышли соль и хлеб.
Сказал мне, что вначале
ты от любви - ослеп.
В начале было Слово...
Как там у Гумилёва?

Висла медленно течёт...
песня



Твою соборность - в духе стада -
за Солидарность приняла.
Три года, как Шехерезада...
Плела, как по морю плыла...

Недосыпала, похудела.
С таким до жиру ль, до еды.
Порог, телесный вид предела,
уже не означал беды.

На шее камушком не висла.
Лишь за дверь - так и сам ко дну.
Но что такое речка Висла?
Не в ней искала глубину.

Ты притворялся мужем, другом,
над катастрофой - трубачом.
Вокруг лица Христовым кругом
сиял,
    а сам считал - почём.

Забыл: что Божье - то бесплатно, -
любовь ли, дар, - ах, плюнь, не сглазь!
Твой "Лад" - но в нём самом не ладно.
Прости, - я в Польше родилась.

Краткую любовь...
Обо мне эти клёны в окне...
песня



Ох и много же в нас заполняемых походя ям и пустот:
Богом, чёртом, роднёй, городами, пейзажами, "краткой любовью".
От всего лишь отпить, откусить - вскользь заметив,
                                            что жёлтый осот
цвёл в чужом тебе детстве - а розовый
                                льнул к изголовью.
Я-то верю, что мир наш един, знаю - хлеб не един.
А ты плоской ракеткой по лёгкому шарику лупишь да лупишь.
Ни морщин на лице, не считая улыбки, ни ясных седин.
- Перепортишь, - сказал бы земляк твой про всех,
                                    кого ты перелюбишь.
Дом увешан иконами, ложками, скрипками, - жалко, что нет
для серпа закутка - и для молота ну хоть застенка.
Вор, чеканщик такого количества медных монет,
что на клёнах в окне я боюсь золотого оттенка! 
Потому что враньё - всё, что в жизни случилось с тобой.
А за правду свою я сама, в одиночку отвечу.
Не от мира сего,
              нищий духом,
                        тупой - аж святой!
Ты бы шубу-то волчью сменил под конец на овечью.

Я уеду из странной страны,
на чьей скрипке уже ни струны.
Поглядела б я на Паганини!..
Но, быть может, изъян в пуповине?
На верёвку уж больно похожа,
да на цепь, да над дитятком - рожа:
Богородицын ласковый лик:
им болото обклеил кулик.
Я бы - тайной, своей, помолилась,
сшила парус, насквозь просмолилась.
Хоть бы ветер попутный подул!..
А другой бы, распутный, - в подол.
Против святости не возражаю:
в синем море я Русь вам рожаю!
В синем море баюкаю Русь, -
пока носом в песок не упрусь.
А когда мы в тупик упирались, -
с глаз долой кой-куда убирались, -
там на скрипке никто не играл.
За евреев хоть Бог покарал.
Ах, опять мы - по туркам, по немцам.
Что страшнее: ГУЛАГ иль Освенцим?

7.

Не венчались, - но торопливо сгорала
твоя перевитая свеча, -
а моя за ней не поспевала.
Не умер, - но весь день хороню
меж столбами осенней листвы и пыли...
В лодке плыли да плыли.
Сорок раз принималась на дню
тосковать, что река коротка, -
а любовь короче реки...

8.

А сегодня твои именины.
Все сидят за столом,
пьют вино, едят пироги.
Ангел совсем бы не занял места, -
да его не позвали.
Постоял за дверью, потрогал звонок.
Посидел на верхней ступеньке...

9.

Дом, где ангела прозевали,
где время - деньги...
Устал печатать станок,
а тебе всё мало.
А у меня седые крылья, сынок, -
и те поломала.

10.

На том свете - не ручей и не поляну,
а церковь беленькую в листьях по колено
на медленной когда-то Самотёке...
А скорость света - это скорость тьмы.
А свет мне перехватывает горло.
И всё так голо,
и канун зимы...

11.

Лучше б окон не мыла:
осень вошла и села за стол.
Ждёт, когда чаю нальют.
Улыбается, -
а я только морщусь в ответ.

Тьма белых чаек на воде.
В Коломенском, забыла где...
Наискосок и прямо...
Дубы - без кроны, без коры.
Ни Вознесенья, ни горы.
Могилы братской яма.

И от ворот, где поворот, -
лет двадцать разеваешь рот
на этакое чудо, -
не свет, а белой церкви тьма,
и я уж не дождусь письма
откуда-то оттуда.

А всё же церковь на виду.
Куда глаза ни отведу -
достанет сбоку, снизу.
Здесь мой любовник дочь крестил.
Здесь Бог за то его простил,
за что меня гулять пустил
в рубашке по карнизу.

Ах, было дело при луне!
Но это только обо мне, -
мой друг ни сном ни духом.
Он сквозь меня гвоздём глядел.
А утром колокол гудел,
весь день гудел над ухом...

О России я могу писать
только в Риме...
Гоголь



Я тобой переболела.
За окном легко белело
поле, поле без конца.
Я теперь живу без тела.
Рад бы - вовсе без лица?
А попутчик в электричке
рад, наверно, прикурить
не то спички:
            по привычке
школьной
        всё ещё краснею,
всё ещё пытаюсь скрыть...
Да уж нечего, Бог с нею.
Не в чем Вам меня корить.
Я оттаю, потеплею.
Погорим, поговорим.
Вам сходить? -
          Мне дальше, в Рим.
Вами - в Риме отболею.
Первым-то...
          А уж вторым!..
Не лечиться ль ездил в Рим
один носатый пилигрим?