Просияв друг у друга в судьбе,
возвращаемся каждый к себе:
заслоняя от света тетрадь,
в одиночку,
тайком
умирать..

На Самотёке в переулке...
Песня



Самотёка то, что само течёт.
Лечь на спину - и само течь.
Самотёка твоя, пусть моя не в счёт,
не об этом отныне речь.
Самотёка пахнет бензином и
пыльным дождиком - горсть драже.
Уродились с тобой разинями
на заоблачном этаже.
Все толкаются - место людное, -
а нам, ласточкам, нипочём.
В мире что-то есть абсолютное,
только кажется, что течём.
Лечь на спину...
            Я в небо падаю!
Я описываю круги
над любым, кто гребет лопатою
поперёк судьбы и реки!

Вот и сумерки...
Песня



1.

О, не спугнуть бы дремлющую птицу:
рука в руке или щека к щеке.
Я ж прозябаю, испахав страницу,
на мировом и вечном сквозняке.
Как будто мне домашнее заданье -
чужую лямку до смерти тянуть.
... Есть только миг взаимопониманья,
и нам недолго в сумерках тонуть.

2.

Потёртый плюш на спинках старых кресел
и растворённый в сумерках комод.
Как хорошо, что ты не занавесил
окна,
    и снег так медленно идёт,
что время тоже медленно идёт.
А на балконе пёстрая тряпица
неделю сохнет - бьётся на ветру.
Давай как снег, давай не торопиться -
в обратный путь по сонному двору...
Спим на ходу, и хоть пали из пушки.
Век вековать - ни дня не ликовать?!
Но на роду написано кукушке
за пять минут до срока куковать.

3.

В светающем окне, в полёте занавесок,
в обрезах золотых старинных словарей...
Ты в воздухе самом, каким дышу, и весок
сей довод в пользу дня: взойди и обогрей!
Ты солнышко моё, ты ясное такое.
Увижу - и пойму, в чём путалась впотьмах.
Ты птица надо мной, ты вечного покоя
упругое крыло, вибрирующий взмах.
Живая желтизна в сквозистых перелесках...
В какую глубь земли умерших ни зарой,
мы встретимся с тобой в золотоглазых фресках,
откуда вдруг пахнёт извёсткою сырой.

1.

Мы не умрём, мы ляжем отдохнуть.
В твоё плечо проросшее зароюсь.
Наш путь во ржи перетекает в Путь
из Молока: я к вымени пристроюсь,
от мирозданья отопью глоток...
Мне поцелуя мятный холодок,
по доброй воле как я ни увечься,
не даст сгореть - хотя бы и обжечься.

Мы не умрём, мы ляжем отдохнуть.

2.

Ты как земля - я падаю ничком.
Лицо щекочат душные колосья.
Я даже глохну от многоголосья
пчёл, проводов...
          И прямо в кружку козье
бьёт молоко.
          - Не залпом, а бычком!
Так исподлобья девочка глядит,
что в самом деле кружку забодает.
И - семенами в память западает, -
а до земли никак не долетит.

Детский, дикий, меж туч засиневший цветок,
мой любимый, мой -
                на день -
                      цикорий.
Всех галактик - над ухом слепой завиток.
Но давай с тобой без аллегорий.
Целовать, обнимать, бормотать - не дышать,
в электричке держаться за воздух.
Лишь бы нам друг на друга обид не держать,
мир и так весь в узлах и наростах.
Тот, кто первый назвал, - обронил невзначай
лепестковые, влажные звуки.
Мы добавим немного цикория в чай
накануне невечной разлуки.

1.

В колодце недостроенного дома
не по себе нам: вроде глубоко -
но выкопано вроде бы не там, -
чуть-чуть левее взять, чуть-чуть правее...
А нас томит пустая глубина.
Так кем-то наспех слепленная плоть
внутри себя пространства лишена.
Посуду, что ль, в шкафу переколоть?
Мы комья глины, даже не посуда.
Есть в чашке смысл: ещё не скоро дно!
А нам с тобой друг в друге не дано
ни уголка,
      давай уйдём отсюда,
ни уголька
        во вспыльчивой золе.
Пыл,
   пыль,
       пыльца,
             пчела навеселе.
На медунице пировать заблудшей
не запретишь неграмотной пчеле!
А семена пригрелись где хотели -
им и карниз, им и проём окна
в новорождённой млечной слепоте.
И - поверх свалки - ласково шуршит,
лиловым мёдом склеивает воздух.
А нам с тобой никто не разрешит
себя ронять - ну разве что в колодец.
В колодце недостроенного дома
не по себе нам - и бегут глаза
с опасного для зренья перекрёстка.
Над нами солнце в форме колеса.

2.

Как ласточки снуют поверх причин и следствий
и лепятся к тому, что рухнет через час,
так зябко льнём и мы друг к другу среди бедствий.
Ничто уж не спасёт, не образумит нас.
Чуть впереди пора цветов, грибов и ягод,
всегда чуть впереди свидание с тобой.
Не сглазь же, не спугни, загадывая на год,
и зданье на песке не называй судьбой.

3.

Есть чувство тупика у здания в торце,
и холод кладезный нам душу закаляет.
Гуляет эхо в недостроенном дворце,
давно молчим с тобой, а эхо всё гуляет.
Без окон, без дверей, в застеночной тоске,
мы словно выбрали для нашего свиданья
то, на песке детьми построенное зданье,
бессмысленный колосс - а правда в колоске.
Тут селится и рожь - куда б ни заносило, -
ей тучи грозовой полезен чернозём.
Соломой золотой глаза мне занозило,
в оконный утянув, сияющий проём.
Пусть свалится кирпич с карниза иль балкона -
я больше не боюсь слепых астральных глыб.
Судьба - так уползёшь с любого полигона.
Вот только б мальчуган поглубже в стенку влип.
Держись, не оступись, мой заспанный лунатик!
Не так ли ты меня бесстрашно обнимал
и, в космосе держась за кровный свой канатик,
меж малым и большим дистанцию ломал.
Вселенную познав, в её мы бьёмся чреве.
От чувства тупика не терпится в бега.
Но - тихая пчела в орущем львином зеве,
и в ласковых соплях улиткины рога.
Не ты ль во мне связал все части воедино.
Друг в друга слёзы, мёд и кровь перетекли.
...А если застучу зубами - холодина! -
под крышу подведи да окна застекли.

февраль-май 1988 г.

Я ближе к Богу на любовь к тебе.
В душе, как в храме, гулко и просторно.
Слепили гнёзда ласточки в трубе,
и захлебнулась воздухом валторна,
и весь оркестр забухал вразнобой,
отстал, расселся на зелёных ветках,
и ангел, опоясанный трубой,
заботился о ласточкиных детках...

1.


Висла медленно течёт...
Песня



Хлеб насущный, сатиновый кров.
Все стихи свои насухо выжму!
На три дня заготовлено дров,
даже средство есть от комаров:
рвём и вешаем душную пижму.
Я варю себе кашу и суп,
я стараюсь, я лезу из кожи.
... обгорела на солнце и зуб
на тебя заимела, похоже.
От меня вдалеке, налегке...
Без тебя как-нибудь расхлебаю!
Закипает вод в котелке,
и сама я весь день закипаю.
Но - обиду в песок закопаю.
... как огонь, и песок на щеке.
Хлеб насущный, сатиновый кров.
Ничего, что палатка обвисла,
что поёшь ты всё - Висла да Висла
и что полный какого-то смысла,
наш закат над Окою багров.

2.

Уже посюда сонная река мне.
Ты на меня любовь свою не трать.
На пятый день мы собирали камни,
ведь было время камни собирать.
Мы собирали камне и молчали.
Текли сквозь пальцы время и вода...
Но если Слово было лишь вначале,
то в чём же смысл пришествия сюда?!

3.

Детишки с крестиками плещутся в воде.
Гуськом пришли сюда по берегу, гуськом
ушли за пять минут до Илии.
А нас - лозой, и ветром, и песком!
Воды обрушилась отвесная стена,
в обломках копошились дотемна,
облепленные вымокшим сатином,
ты капитан, а я простой матрос,
а рядом плавал надувной матрас...
Хоть светлячками, Боже, посвети нам,
развесь фонарики - нет, крестики развесь!
О, как темно, как непонятно здесь,
и непонятно, для чего разделись,
куда детишки с крестиками делись.
Гуськом пришли сюда по берегу, гуськом,
ушли за пять минут до Илии...

4. ЦЕРКОВЬ  НА  ТОМ  БЕРЕГУ

Последним лучом: не мечом, а крылом!
Извёстка церковная вспыхнет юно.
Песчаный берег, за дюной дюна,
увязшего транспорта металлолом.
Сюда пробираться - шажком, ползком,
в грубых сандалиях на босу ногу, -
да чай с речным песком, затянувшись пояском,
за хлеб-не-един принимаясь понемногу.
Белая церковь на том берегу
всходит и заходит, а в тюрьме моей...
А если в память себя впрягу, -
то над белой церковью - воздушный змей!
Мы тогда про Боженьку ни гу-гу.
Над кроваткой ангелы день и ночь.
Выметают ангелы бабу-ягу
из избушки пряничной прочь.
... Захватила пряничков на меду,
да еда с кем попадя не в еду.
Друг у друга с церковью на виду.

5. У  ВОДЫ

Композиция в духе Дали:
берег, столик, вертикального неба лимон.
Ни души, только смех в лозе.
Смех, смех, смех, сорок эх,
смех в ракушке, ладошке, лодыжке.
Ой, щекотно, нога затекла!
А не стой на одной ноге
перед странной картиной:
берег, столик, вертикального неба лимон...

6. УЛИЦА

У подсолнухов бабьи подпёртые лица.
Прохожу вдоль плетней на пристань.
Киваю, киваю, киваю головой...

7. ЧАСЫ


Всё, что надо, сказал капитан...
Песня



И стали часы - я сказать хочу,
что нет вообще никаких часов,
что время мы узнаём по "Лучу" -
каракатице без парусов.
То номер десять, то номер семь,
то солнце печёт нас, то дождь сечёт.
И сколько уже протекло, не вемь,
того, что без передышки течёт.
Палатку рвёт на сыром песке,
а мы на песке и не строим дом.
К тебе я ласкаюсь, леплюсь в тоске,
что парусник наш не тобой ведом.
В ряду капитанов ты сам с усам
и знаешь, где запад, а где восток.
Но Тот, Кто жизнь расписал по часам,
велел разузнать и про свой шесток.
Уж если рискнуть, так рискнуть на все,
не пожалеть на меня ребра!
Но Тот, Кто корабль привязал к лозе,
желал нам с тобой, дуракам, добра.
Безвременье на берегу влача,
нарочно сломали свои часы:
плескались ли утром в волнах "Луча",
купались ли ночью в волнах росы.
Наш хлеб не един от лихих годин,
но помнит белка внутри колеса,
как радостно бьётся в руках сатин, 
как сладостно бьётся лоза, лоза...
Всю зиму навстречу тебе лечу.
Друг с другом слиты мы, слиты с Окой,
где так легко угадать по "Лучу",
который час - и режим какой.
Где ветер свистит, скулит в волосах
и, как змея, по песку ползёт,
где не солдат, а петух на часах,
а леденцового дочь сосёт.
Где пастырь заблудших пасёт овец,
где жив мой отец перед тем, как слечь.
И больше не втянет нас Арво Мец
в игру самолюбий - не стоит свеч!
Ещё мы с тобой повторим азы
и посреди вековой избы
повесим с кукушкой твои часы,
уставшие бечь поперёд судьбы.
Сердце стучит у тебя в виске.
как в детстве, спишь с приоткрытым ртом.
Палатку рвёт на сыром песке.
Не на песке мы построим дом!

8.

Я как шёлк, не натягивай шёлк,
грубый ветер, ударивший в парус.
Азъ воздам за любовь и за ярость!
Я сторицей верну тебе долг.
А вчера ещё хапала в дар
и звезду, и полынь до подмышек,
и крапиву - всю душу мне выжег! -
и бодливого ветра удар.
Он прочнее, твой синий сатин,
промокашка гороховых ливней.
Может быть, и любовь неразрывней
и светлей - от своих же седин?
Но я всё-таки женщина, шёлк,
я стелюсь до последнего мига...
На татаро-монгольское иго
из засады мой движется полк.

9. ЗИБРОВО

От воды, от неба светлынь.
По рукам по ногам полынь.
Так от сырости спуск обрюзг,
что двустворчатый жив моллюск.
По песку ползёт на ребре.
... Мы расстанемся в сентябре.

От воды, от неба светлынь.
По рукам по ногам полынь.
На лице так тесно глазам,
что не спрашивай - знаешь сам.
Не полынь, а мята во рту.
Есть постарше меня в роду.
Сидит бабушка на крыльце
с ясным вечером на лице.

От воды, от неба светлынь.
Так нахлынул, что лучше схлынь!
Подрывают кручу стрижи.
Вместо бабушки - сторожи.
Вместо бабушки - на краю.
Всё равно ведь перекрою:
подо мной мирозданья край -
а ты,
    маленький,
             поиграй...

10.

С парохода налегке, конфеты в рюкзаке.
А на горке домик - дымок из трубы.
И - живая бабушка с чайником в руке,
лёгкие от радости труды, труды...
Вот сейчас мы встретимся - и ах да ох!
Подкрадусь да вынырну из-под белья.
А ещё, конечно же, не просох
плеск крапивного на ощупь былья.
По крапиве голая, вся в занозах из стекла.
Столько брала в голову - а не секла!
На чаёк к бабушке - только бы успеть.
Баю-баю-баюшки - а ты сопеть.
Точно шёл в ловушку, в сеть, в западню.
Точно брал лягушку - не царевну - в родню.
С парохода налегке, конфеты в рюкзаке.
А чужих всех сплавила вниз по Оке.
А мне ниже некуда - ниже пасть.
А осталось,
        веку-то, -
            поклоны класть...

11. ЛЕТО  В  САРАЕ

Донник мерцает в углу сарая,
светло, хоть нитку вдевай в иглу.
В радужной пене бельё стирая,
вижу, как донник улыбается в углу.
Ни окна, ни лампы, скребутся мыши.
За дровяной пирамидой - коза.
И, рассыхаясь, стреляют лыжи.
А донник в зените - и бьёт в глаза!
Когда не мигая смотреть на донник
минуту и две - до ломоты век, -
сарай превратится в опрятный домик,
в котором тебе припасён ночлег.
На керосинке варю минтая:
в Оке отравили всех царских рыб!
Пучком полыни пол подметая,
слышу калитки воскресный скрип.
Держи карман шире: к хозяйке гости.
В хрустальную обувь весь мир обут.
А зато растут за сараем на компосте
Золушкины тыквы - каждая в пуд!

12.

Лоза на Оке по плечам стегает.
Любовных нам не избежать клише.
Заранее знаем: дотла сжигает
прикосновенье души к душе.
И, в благородном своём металле,
нерастворимы один в другом,
знает, недаром на ус мотали:
одни кредиторы торчат кругом.
Чтоб в долговой не проснуться яме,
ни у кого не берём взаймы.
И что не дай Бог не стать друзьями,
не понимаем друг друга мы.
Песок ли шуршит, да шлепки об воду,
в уключине мерно скрипит весло...
Послала б судьба нам не ту погоду,
по гороскопу - не то число!
Я больше с тобой никуда не еду.
Молчанье твоё чересчур в цене.
Я золотую твою монету
и разменяла б - да нечем мне.
На ус мотала - всё промотала.
Но, желтизну отмыв добела,
я жарила, шила, пол подметала,
когда в одной сказке жила-была...

лето 1988 г.

Что-то жалкое в нашей любви,
друг от друга какая-то тайна.
Я твоё упражненье Леви,
я Майорова, как её, Таня.
С опозданьем смириться - так нет,
погнались за последним вагоном.
Померещилось: тютчевский свет
на стекле загорелся оконном.
Я послушна в объятьях твоих.
О, я лишнему рада денёчку!..
Одеяло одно на двоих -
а любовь про себя в одиночку.
Про себя - сомневайся, предвидь,
плачь, бедою делись с кем попало,
по покойнику в голос завыть
не моги - закуси одеяло...

На колени Саскию
я ласково сажал...
Песня



Сидим без тебя мы в кухне тесной.
Кто скажет - не все у них дома, что ли?
Все дома отныне, весь мир окрестный,
и бабочка в гости, и рябь на шторе.
Не за любовь, за её развязку -
другие, я знаю, и рвут, и рубят, -
мы выпьем с друзьями, люблю "Фетяску",
когда не боюсь, что меня разлюбят!
Друг другу в жилетку, смеясь, поплачем.
Будем считать - разыграли сценку.
Таким-то, как я, и влюбляться, клячам,
заламывать руки да лезть на стенку.
Пусть Саския - той не на пользу таска -
пустые руки без сил роняет.
На мне улыбка зудит, как маска,
но хохочу - и она линяет!
Как я устала тебе - казаться,
нравиться, быть в твоём строгом вкусе, -
а не щекою щеки касаться,
Господи,
      бормоча,
            Иисусе...
Лоб мой весь в шишках от челобитья,
в пояс ли, в ножки - сломав позвоночник...
Как я опухла от чаепитья,
ты не заметил, любви заочник.
Раз уж судьба мне шипеть змеино -
лучше запазушно, чем подколодно:
помнишь заварку - щепоть жасмина?
Вместо зеркал на стене полотна.
Сохнет полынь в двух пузатых вазах -
с трещинами и пропускают воду.
На этих змей напасёшься ль пазух,
да ещё тратить на них субботу!
От курева воздух на кухне вязкий.
Сидим, уже трижды посуду вымыв:
две Моны Лизы,
     одна из Саский,
а разливает Омар Касимов...

Нам с тобой не надо заморских виз.
Шоссе Симферопольское то вверх, то вниз.
Кому мятные таблетки - нам щекотка да смех,
держимся за руки на виду у всех!
Во рту поморина утренний вкус.
"Икарус" мотает шоссе на ус.
"Икарус", "Икарус", а мне слышится - Икар.
На твоих устах июльский загар.
А уже давно июль позади.
...и где хочется самолёт посади!
С лебедями наш ковёр-самолёт,
змей воздушный, из фанерок переплёт.
На змея зазеваешься - бежит молоко.
А до Симферополя ещё далеко.
Бежит, порошковое, в бережках из киселя.
На износ работают дизеля.
На земле переезжают - из гоморры в содом.
Бедные Овечкины пред судом.
Строили стражникам небесную кознь.
Но и над тюрьмою небо небу рознь.
Ведь нам с тобой не надо самолёт угонять,
а только бы друг друга покрепче обнять.
Шоссе Симферопольское то вверх, то вниз.
У баб в ведёрках штрифель, антоновка, анис...

...И снова Таруса на том берегу,
раскрытая ветхим заветом.
И снова себя на стихи обреку,
всегда прозябая на этом.
Песок был огонь, а теперь он как лёд.
Сапог неуклюжие танки.
И клинопись птичья, чернильный налёт
в тетради одной самозванки.
Таруса давно уже ведомо чья,
и мне ль самозванство по вкусу.
Но сколько ещё приютит дурачья
дом с видом на Русь, на Тарусу!
Единственный в нём нас влечёт экспонат,
не влезший в музейную опись:
окно...
    А в Тарусу тащись наугад,
от ближних своих обособясь!
Не едем в Тарусу, на том берегу -
загадочней, сказочней, дольше.
А я и на этом в себе сберегу
что мне перепало от Польши.

24 сентября 1988 г.

Обо мне будет дождь шелестеть,
обо мне словарей твоих шорох,
обо мне на заштопанных шторах
затрубила вечерняя медь.
Обо мне эти клёны в окне,
эта синяя птица - синица.
Ты дождёшься, когда обо мне
тебе сон пограничный приснится.
Что за мука - ни звука, ни зги,
ни улыбки - над бездною лика.
Оглянись же, нагнись, - Эвридика
там, внизу, привстаёт на носки.
Что за невидаль - с мёртвыми врозь.
Ну не сами ль во всём виноваты!
Наутёк бы - да ноги из ваты.
... В крайнем случае, с лестницы сбрось.
Но чтоб заживо...
            Всё впереди
в твоей маленькой вечности птичьей.
Эвридика моя, Эвриди...
Я, конечно, твоя, а вот ты чей...

9 октября 1988 г. Суздаль

...А Суздаля живая желтизна?
Чернильный дождь заляпал и залапал.
Молчим, мычим, вздыхаем допоздна,
и трубку я всю ночь роняю на пол.
Да что всю ночь - я год как на крючке,
но не улов, а только лишь насадка.
И слёзы, затвердевшие в стручке,
уже мне и выплакивать не сладко.
Горох об стенку, - а видать, не зря
нас по застенку в Суздале водили.
Пошлю к чертям ночного звонаря.
... и - клён в окне, и - плёнку засветили!
Мне ль взад-вперёд гонять фотоальбом,
изображая вежливую гостью.
Да что горох, когда об стенку лбом -
мозолистой сократовскою костью!
По всем твоим отшастав городам,
по самотёкам, троицам, бомбарам,
пропащий год забвению предам -
а там и в колос, отдохнув под паром!

________________________

И в ту ли степь, не в ту мы навостряем лыжи,
припомните ещё дремучие леса...
Нет оправданья нам, и нет над нами крыши,
и может, потому над нами небеса.
И столько сразу звёзд, что выберешь любую
себе в поводыри, не зарясь ни на чью.
И посреди степи, исхоженной вслепую,
быть саду суждено и протекать ручью.
И что нам суд иной, с чего б мы задрожали!
Лишь вслушивались в скрип тысячелетних арб.
Из нелюбивших нас кому мы задолжали?
Мы друг у друга всё - и путь, и сон, и скарб.

Случилось: я больше тебя не люблю.
Синица, кончай подражать журавлю!
Обидно, хватая синицу за хвост,
давиться слезами от близости звёзд.
Рыдать - так от лука, от чада, от чад.
Кончай заливать мне про озеро Чад!
Утиная лужа меж блочных хрущоб.
Мой муж позвонит мне со станции Чоп.
Гадай же, кого из нас Бог наказал.
Я мужа поеду встречать на вокзал.
Случилось: свободен! Стряслось: не у дел...
Журавль он и вправду по небу летел.

Игорю



Отныне давай не считать за напасть,
что мы не увидим Неаполь.
А если увидим, то некуда класть:
забито, и сыплется на пол.
Неаполь! Мы даже не видели Рим,
где жили, дивясь и глазея.
Мы лишь друг за друга и благодарим
полуденный мрак Колизея.
Уж вечер медовый, тягуч, златоткан,
из сонных трущоб вытекает.
И девочка пишет: "Река Выткан", -
гипотезу нам выдвигает.
Мы сдвинем стаканы над снедью простой,
а что за событье отметим,
тому, кто деньгами платил за постой,
не скажем, хотя и приветим.
Некрепкое наше вино - для детей.
А врут, что объятья не крепки.
И нет на крепчайшей из всех крепостей
для приступа лишней зацепки!

Заврались - друг на друга с тобой нарвались.
Подыграли - природа просила.
И глаза как у рыси, и сам ты как рысь.
Так ли выглядит чистая сила?
Поохотились в джунглях - родимая дебрь
нам с тобой, дуракам, по калено.
... а не рысь мне на плечи, так под ноги вепрь -
и копает до самого тлена.
Корни слов, завиральных, игральных словес,
ведьмовские коренья, куренья...
Вот и пал, обнажившись, мой девственный лес,
и обуглился от ускоренья.
И горит моя кожа, и лоб как огонь,
и сдвигается пыльная мебель.
И в горшке от каких-то подземных погонь
васильковый вдруг вымахал стебель.
Что за блажь - васильки ото ржи отселять.
Я была тебе доброю рожью.
Я ж первая - с эти попробуй-ка сладь! -
в тебе искру заметила Божью...
И глаза как у рыси, и сам ты как рысь.
Поохотились, страсть утолили.
Скрючь мизинец, с рысихой своей помирись.
Мы хоть знали с тобой, что делили.

Вот и лары мои возвратились домой.
Загостились, и им намекнули.
Жалко только, что это случилось зимой,
а не в нашем бродячем июле.
По леску, по песку - перекатная голь,
где застанет, там и заночуем.
А зимой и в постели ты гол как король,
и мы скоро друг друга почуем.
Эта женская, эта звериная чуть...
Наплевать, перевёртыши в тире!
Но зимой и в окне чёрно-белая суть,
хоть зажмурься на все на четыре.
И бездомными кошками пахнет подъезд,
и я с каждой ступенькой бодрее,
и на все на четыре - простор, а не крест, -
и перчатка торчит в батарее.
... Их согнали с окна, им и суть не видна.
Хохотали, теряли пожитки.
Я сегодня домой возвращаюсь одна:
слёз не густо - и сумерки жидки.
А ещё мне светло от луна, от длины
не дороги - всего лишь тропинки.
Знаю: дома в сметану макают блины -
ни по ком не справляют поминки!

Отвязавшись от детских подарков,
лишь себя и считая дитём,
то ль друг другу наврав, то ль накаркав,
в бесконечность дурную уйдём.
Мёртвый снег налипает на веки,
а живые хвостом замели.
...а могли бы остаться навеки
в человеческом духе земли!
Отдышавшись от лестничных маршей,
у домашнего сев очага,
я бы, младшая, знала: ты старший -
и не нам друг от друга в бега.

Князья Голицыны на павлинском погосте.
И Фенино звучит - как кто кого позвал.
Столетние дубы остановились в росте:
Господь в них свил гнездо - и грач не прозевал.
И столько тишины, и говора, и гула.
И мёртвые живым не пакостят, не мстят.
И если невзначай я по тебе всплакнула,
то крылья за спиной, просохнув, шелестят.
И набирает кровь, вращаясь, обороты.
Уже дубы внизу, и маковка, и крест.
...Вся в кубиках земля, играй, дитя природы!
Я жду, когда тебе игрушка надоест.
Семь месяцев подряд легко давалась в руки,
лошадкой А.Барто плелась на поводу.
Но, глядя на грачей, вернусь к себе на круги.
Найдётся же дитя и в собственном роду!

Но мы с ней в лёгкой лодочке...
Песня 



Эта ясная осень в слезах и яичном желтке,
этот цвет изнутри, изглуби озарённого лика...
Метит клён у подъезда от мала всех и до велика -
пятернёю гвоздит, - а мы держим кулак в кулаке.
Не разжать кулака, не расслабиться кислой улыбке,
не раскрыться душе перед первою встречной душой.
То чужая тебе, то ты мне бесконечно чужой,
то висим, как мешки, друг на друге, бескостны и хлипки.
Бросим щепки в Оку - а по ней вереница коряг.
Твоей лодочке лёгкой понравилось плыть по теченью.
Самотёка учила, Ока, - что же ты, обученью
не поддавшись, в постели лицо для пощёчин напряг?


________________________


Не я увела твои песни, Орфей!
В бою - не в любви - добывают трофей.
В бою - не в любви - убивают
и тотчас лицо забывают.
А я и на дне тебя вижу во сне.
И мало ли с кем ты теперь на войне.
И мало ли кто в тебя целит -
а кто с тобой корочку делит.
Про этого дурня - заглянем вперёд -
ты тоже ведь скажешь: - За горло берёт!

И кто б из нас ни оглянулся: я -
и в тот же миг навек остолбенею,
ты - тёмной бездны пропаду на дне я, -
такая доля женская моя.
А вы спасётесь - мой Орфей, мой Лот,
мой... осеклась на слове !Константинов",
...В мою же тень всех спасшихся задвинув,
вдруг скажет Бог, что всё наоборот!

1.

Всё думаю о тебе и книг не читаю
и больше не расту - потому что во сне не летаю,
потому что совсем перестала спать,
и вообще живу вспять.
...За кругом круг,
за глюком глюк,
журавлик тянется на юг,
а я синицу подкормлю:
как мы гуляли по кремлю...

2.

Ох уж эти мне синоптики-ясновидцы:
льёт как из ведра!
Заехали на полдня в Луховицы,
мама бы сказала - дыра!
Но дело не в Америке - в Колумбе.
Пребывая в транспортном тупике,
нюхали табак на станционной клумбе.
Без вина пьяны, носы в табаке...

3.

А поссоримся, так всё мне припомни:
как мы за руки держались в Коломне,
где за каждым поворотом - маковка с крестом,
да кое-что припрятано под капустным листом.
А капустные листья листать - искать -
не конфеты из буфета без спросу таскать!
От конфет живот поболит - пройдёт.
...Капуста лопоухая ушами прядёт.

4.

Весь горизонт в капусте,
от синевы ослеп.
Из радости, из грусти
наш не единый хлеб!
А тот, что с корочкой, един, -
вдвоём едим, едим, едим...

5.

Всё ближе, всё согретей,
и хватит с нас, ты прав.
Но прозябает третий,
коленки подобрав.
Не жалуется, не пищит.
капустный лист ему как щит.
И то ведь - не промажем:
двумя мечами машем!

Есть капля беспричинного стыда...
Песня



...И так было страшно ступать во мглу,
что ты лампадку зажёг в углу.
И все Богородицы из угла
смотрели, как я с тобой легла.
А ты смотрел на меня в упор -
и в то же время дышал в висок.
Ты ввысь уходил, как сосновый бор, -
а сам по колено в песок, в песок...
Голые корни, обрыва край.
Коротки тени, звенит зенит.
Господи, меня покарай!
А он проснётся - и знаменит.
Господи, меня отметь!
А он проснётся - да песни петь.
Какое дело до Божьих кар
заполучившему Божий дар!
Господи, на себя беру
каплю какого-то там стыда...
А в трёх ли соснах иль во всём бору
я ведь уже заблудилась, да?

Не раздевшись, у вешалки стоя...
Песня



На мне и шапка-то - по Сеньке:
не Мономаха, не из меха.
Не провожай нас, время деньги.
Наш плач лишь разновидность смеха.
Мы прямо давимся с Семёном,
а сами друг за другом - в оба.
А дома крепкий чай с лимоном,
и пахнет верностью до гроба...
Но шапка выглядит шеломом,
и я кажусь тебе опасной,
когда, с твоим прощаясь домом,
вдруг слышу: - Князь ты мой прекрасный!

Друг у друга умрём в високосном году
да блинов наедимся в гречишном меду.
Нам на тризну часок ли другой отведён,
на тоску девять дён, да всего сорок дён...
На голодный январь, на синиц, снегирей.
ты сегодня пожарче избушку нагрей!
Мандариновый дух, вороха кожуры,
на оттаявшей ёлке флажки и шары.
Мы, как дети, под ёлкой сидим на полу.
Наши лица в каком-то молочном мелу.
Друг над другом ли, мёртвые, плачем с тобой,
друг ли с другом вничью наш игрушечный бой, -
но в последний, в овраг кувыркнувшийся миг,
запотеют шары, отразив горемык...
У соседей твоих новый год через час.
Через час високосный отстанет от нас.
А мне час на дорогу, кивну на бегу.
И так людно в метро, что любовь ни гу-гу.
Ни гу-гу, ни ку-ку, всё часы твои врут.
И лишь ключ мой в замок - как мне дверь отопрут!

Вечер с дамой не запретен...
В.К.



Зная: мир сотворён не Богом, -
на себя мы лишку берём.
И выходит нам знанье боком,
впрочем, даже и не ребром.
Друг от друга Адам и Ева
независимы будут впредь.
И посыплются шишки с древа,
и всю жизнь синяки тереть.
На земле, никакой не вечной,
где от яблонь светлым-светло,
догадается первый встречный,
для чего нас с тобой свело.
Я куплю колбасы и сыра.
Чем богаты - не обессудь.
Ну до Бога ли мне, до мира -
до субботы бы дотянуть!
Будь что будет на той неделе
с дамой пики иль с дамой треф.
... Оба праздничное надели -
да и сняли, не рассмотрев.

декабрь 1988 г.

Пошли нам, Господи, одну и ту же глину,
и раздели печаль, и дай мне половину.
Нет, дай мне всю печаль, чтоб по его лицу
из собственных темнот взойти, как по крыльцу!
А если отвернусь от ясного такого -
то ни Бородина, ни поля Куликова!
Лишь Троицы Святой распавшаяся связь,
да бешеный матрос,
            да "временные, слазь"...


________________________

  
С тобой, когда ты прав, в обнимку первый встречный.
А я с тобой в беде - в твоей неправоте.
Нам не даёт вздохнуть просторный вид заречный,
и перевёрнут мир в правдивейшей воде.
Я трону за рукав: давай отвяжем лодку,
переплывём Оку, где церковь на горе,
где солнце на бровях, и дрожь по подбородку,
и... 
  кто ещё с тобой родился в сентябре?
А не поможет нам тот берег запредельный,
иль оба сразу вдруг возьмут нас под конвой, -
смотри: на церкви крест - а есть ещё нательный
на дурочке одной под ивой вековой.
На той, что приняла за чистую монету
тебя, вошедший в роль любитель-лицедей.
Ходи вниз головой - а дурочку к ответу!
За зеркалом живи - а спросим с лебедей!
Доплыть бы, дотянуть до песни лебединой,
всё то преодолев, чем хвалится кулик.
Мир - оборотень, чёрт, - но хоть на миг единый
достать из-под личин лицо твоё и лик...
Теченья поперёк веслом копаю воду,
копаю глубь - до дна, не плаванье - подкоп.
Давай обедать, а, - ведь так не пахла сроду
картошка в кожуре, горбушка и укроп!

Перегорю, перегорюю.
У вора научившись красть,
единственную - на вторую,
на третью разменяю страсть.
Как вдруг опомнюсь, стану тихой.
Личина скатится с лица.
...На крыше аист с аистихой
не наглядятся на птенца.



________________________


Не хочу с тобой счёты сводить.
Чья вина - не имеет значенья.
Лучше солнце мне будет светить,
и река не изменит теченья.
И не будет душа налегке
в день осенний её перелёта,
... То ли лодка твоя вдалеке,
то ль огрызок запретного плода.


________________________


Не узнаю себя: ни ярости, ни гнева.
Сегодня пятница - в глаза мне Параскева
глядит пресветло с выпуклой доски...
А завтра, милый, помирай с тоски,
а невтерпёж - так приводи с вокзала...
Ещё б не то под занавес сказала.
А на душе ни просеки, ни зги.
Теперь приду и посвечу обоим.
Меня любивший залпом и запоем,
ты всё забудешь на другой же день.
А ночью - свет, бегущий по обоям
там, где недавно пробегала тень...
Не узнаю себя: ни пламени, ни зева,
ни новостей из, как его, "Посева".
Сегодня пятница - в глаза мне Параскева
глядит пресветло с выпуклой доски.

За зимним вечерним чаем
с вареньем из земляники
(и сразу же над поляной
поскрипывает сосна)
друг в друге души не чаем
и времени не замечаем,
засиживаемся допоздна.
За зимним вечерним чаем
с вареньем из земляники
(а бабушка свои капли
ландышевые пьёт)...
И сказано в её книге
с буквами, как шлемы:
"Проходит всё!" - и пройдёт...
Вот две стороны медали:
родители глухи-немы, -
а только что хохотали,
оладьи макали в мёд.
За зимним вечерним чаем
с вареньем из земляники,
с мёдом, с благодареньем:
есть что и во что макать, -
у них не лица, а лики!
Ах, если бы не мигать...
Важней ничего не будет.
Пусть завтра меня не будят
ни в школу, ни на свиданье -
возлюбленным помыкать.

............................
   
За зимним вечерним чаем
сидим, головой качаем,
правительство обличаем,
все в слухах и новостях.
Уж лучше бы мы сидели
в автобусе, в электричке,
чем, по дурной привычке,
друг у друга в гостях.
За зимним вечерним чаем
с блинами на сковородке
сидим с тобой, две сиротки.
И - ковшики на гвоздях.

В абрамцевском доме обеденный стол,
белая скатерть с ручной мережкой.
Солнце ударит в сосновый ствол -
и на пол - орлом иль решкой.
В раскрытом окне сопряженье миров,
а не всемирная истин ошибка.
Пусть девочка, как её видит Серов,
лишь света и тени ошибка!
...Осенний букет весь из медных стрел
каких-то окрестных трав и злаков.
Гранёный фонарик кой-где запестрел,
завис, то матов, то лаков.
Фонарик - оранжевый, тёплый на вид.
мой строгий художник, ведай:
за солнце любая деталь норовит
той же платить монетой!
Старинных портретов по стенам мрак.
Вон Гоголь, носат и юродив.
А ты похож на Серова так,
что снова сажусь напротив!

12 февраля 1989 г. Абрамцево

В чистом поле та же теснота,
что и в доме, под твоим крылом.
То ли мерка со всего снята,
то ли плющит в зеркале кривом.
С отраженьем собственным борюсь,
вычисляю, кто кому постыл.
Вырываюсь, а сама боюсь,
как бы ты и впрямь не отпустил.

И любовь-то, схожая с оброком,
и покой-то, дурочка, не в мёд.
Детский страх перед Ильёй Пророком:
небо треснет, небо упадёт!
И к земле приплюснутая местность,
и прибитость ласточки к гнезду,
и такая в мире неизвестность,
что едва ли страх перерасту.
На пороге виснем друг на друге.
Не пойму, чего же я боюсь:
снег в окне, и ласточка на юге,
и с тобой до завтра расстаюсь...

Женский хор набегает волнами,
отбегает, опять набегает,
а всего-то три голоса в нём.
И то купол, то парус над нами.
В лодке ладана людно плывём!
Женский хор набегает волнами,
отбегает, опять набегает,
и от свечек уже припекает,
а моя ещё вровень с твоей...
Нас с тобой наказаньем пугает
та, в санях и в платке до бровей...
Кто в рубашке родится, кто голым.
Ходят, глупые, ратью на рать.
А меж кем и не пахнет расколом -
на того двоеперстья не трать!
Женский хор набегает волнами,
отбегает, опять набегает,
я ступаю в твой -
          только что -
              след...
Над Окой облака кучевые.
Мы с тобой племена кочевые -
ни копья на обратный билет!

На вернисаже темно от сажи,
и пахнет кофе и шашлыком.
Мазилки и гении продают пейзажи.
В розницу мир дешевле даже,
чем оптом, чем - целиком!
Народ, как в воронку, засасывает в аллею,
ломает суставы с февраля на март.
Я, например, целый день болею
непроизносимым - Мон-мартррр...
На вернисаже свои на стражею
Бог даст, ещё не раз провинюсь.
Звоню целый день не тебе, а Саше -
и, чего доброго, дозвонюсь!
Станем перебирать: Леонардо да Винчи...
Куинджи и тот не москаль, а грек!
Тебе позвонить - так тебя же нынче
нет дома, а мой на исходе век.
На вернисаже тепло от сажи,
и пахнет булкой и молоком.
И не видна моя старость Сашею
Пачкаю портфель голубым мелком.
Может, не врёт, что свечусь насквозь я,
что после уроков пойдём гулять?
Глядь, до пупа на мне шубка козья.
а хочешь, живую козу погладь...

Любая погода в окне по мне,
когда мы сидим за столом, поджидая
всё нового чая, а чашка пустая,
а чайник сопит да сопит на огне.
Любая беда не беда, когда
я по глазам твоим вижу - вместе!
Вот-вот потекут к нам добрые вести,
и ласточки сядут на провода.
В сумерках каждый так неразличим,
что губ, и висков, и ладоней - слиток!
В сердце чего-то такого избыток...
По-золотому весь вечер молчим.
Весь вечер молчим, а потом весь день
я наше общее золото трачу:
плачу за то, что, чужая тень,
сама по себе ничего не значу.
Любая погода в окне по мне,
любая беде не беда, когда
глаза твои в крапинках - из-подо льда, -
а сегодня уже среда...   

Я падаю снова в колодцы сна,
Я каждую ночь расту.
Наконец-то я взгляд с твоего окна
переведу на звезду!
Ну что путеводного в твоём окне,
зависнувшем над двором.
...Всё же выключи свет, чтоб не рваться мне
меж вами - прошу добром.
А коль не добром - я не знаю чем.
Закрою глаза плотней.
Не то и звезда - открываться тем,
кто слепо пойдёт за ней!
________________________

В твоей любви мне нет отдушины.
О пёстрых камешках с Оки
молчу, и до крови прикушены
у пламени все языки.
Моей беды тебе не выпытать.
Бог даст, и радость утаю.
Мне только бы из сети выпутать
ту,
  золотую, -
      не твою...

Столько знаков вниманья, что грех горевать,
            плакать, падать ничком на кровать:
клён в окне в снегирином огне - наравне
            с тем, что вдруг встрепенулось во мне.
И осенний левкой, с виду мёртвый такой,
            взял да и помахал мне рукой.
Очень было похоже, как в прошлом году
            ты написан был мне на роду.
Ах, любовь да совет, гиацинтовый цвет
            наших нежных подснежных чернил!
Но на склоне своих, таких крошечных лет,
            ведь расцвёл же, ведь удочерил!
И, моложе, чем добрый двухлетний левкой,
            я приснилась себе над Окой.
И проснулась, и в фортку при ветре с Оки
            залетели в мой дом мотыльки.
Рядом с солнечным зайчиком сев на кровать,
            отучили меня горевать...

8 марта 1989 г.

1.

Как вначале, всё такая же:
кораблик пускаю
в сине море по ручью.
Как вначале, всё такая же:
то суп переперчу,
то недо...
Год назад пересолила,
публику развеселила, -
уроки учу.
Ни гу-гу, живу тишайше,
без завистей, без злоб.
Меня ныне отпущаеши -
и тебя целую в лоб.
Сэкономив шанс и пыл,
на игрушечном кораблике
мальчик-с-пальчик был да сплыл.

2.


Понесут меня четыре капитана...
Песня



Корабль переплывал июльскую Таганку.
Ирония судьбы как всё-таки горька:
не твой ли капитан с газетного ларька
тянул за юбку вниз студентку - хулиганку?
Упавший с неба плач лицо пересекал.
Один из четверых, на что он посягал!
Он брал под козырёк и не снимал перчаток,
что ни на чём таком не тиснуть отпечаток.
Бог весть в какую степь кривая завезёт,
и кто пасётся там, и кто кого пасёт.
...Но плыл да плыл корабль по спинам, по затылкам.
Мы письма рассовать спешили по бутылкам.
Пусть знают, из чего костюм у короля!
Пусть знают: нет руля в оснастке корабля!
пробоина в боку, и поза неуклюжа,
но в губы, а не в лоб жена целует мужа.

3.

Коломенского бьются паруса,
и целый день не выберет корабль,
какого ветра в лёгкие набрать:
попутный гонит - встречный не пускает...
Я задыхаюсь, кто ни приласкает -
готова снова душу отпирать.

Коломенского жалит белизна.
Белеет парус одинокий.
Но разные попались нам поэты,
девятилетним, знавшим друг о друге
не больше и не меньше, чем теперь.

Коломенского лёгкая гора -
и та, что с плеч, и та, что по плечу.
...Мне по плечу, я дорого плачу!

20 марта 1989 г.

Я последней любовью прибита к кресту.
Всё ждала, что живьём прирасту.
Белый голубь головкой кивал - ликовал.
Не кивал ты, а гвозди ковал!
Перед пасхой Москва в голубином пуху.
С первым встречным- а как на духу!
И хоть всю не судьбу свою перелопать,
прошлой пасхи мне не расхлебать.
Слава Богу, глядит недоверчиво дочь
на такую же птицу точь-в-точь.
Ей что голубь, что ворон, что подлый петух.
- Отрекайся, считаю до двух!

Я последней любовью прибита к кресту.
Всё ждала, что живьём прирасту...

Белый старец над отроком с Троицей в лёгких руках.
Синяя туча над старцем, заботливо никнущим к отроку.
То старец, то отрок затеплится в полуслепых стариках,
через дорогу ведомых прохожими под руку.
Белые старцы голубят в притихшей, присевшей душе
отрока с Троицей в лёгких руках - на весу, на лету.
Светлые отроки в нас разрушают пустые клише,
всё понимая буквально - и с совестью в ясном ладу.
Будем сначала с тобой мы, с утра, с приоткрытия глаз,
с рукопожатья в горячей постели - почти колыбели -
зваться по имени - так, будто Бог сотворил ещё раз
небо, и землю, и всё, от чего мы вдруг оторопели.
Оба падаем навзничь в траву и пасём облака.
Перетекают холмы, поколенья, дремучие овцы и козы.
Как мы дышим неровно, слегка!
                        А заводим речь издалека,
чтобы нам не взглянуть друг на друга зеркально иль косо.
Между детством и старостью как бы и возраста нет.
Нет ничего, что сегодня, сейчас сквозь само себя длится.
...Звякнут в куртке ключи, станет плоской чеканка расхожих монет.
Нам хватает на хлеб, на ночлег - и да светятся руки и лица!
Весь приподнятый Радонеж рад нам - а мы, у судьбы в дураках,
рады вёдру на пасху, кагору и сладкому творогу,
белому старцу над отроком с Троицей в лёгких руках,
синей туче над старцем, заботливо никнущим к отроку.

1 мая 1989 г.  Радонеж

Чтобы жизнь казалась долгой, -
из яйца, из огурца,
из церковного винца
наша трапеза под ёлкой.
И - опять зубами щёлкай,
голодай, спадай с лица!
Чтобы жизнь казалась долгой,
а дорога - без конца, -
сон под лапчатою ёлкой,
шишек хрупкая пыльца.
А ещё - с вагонной полкой,
с верхней,
      не разлей вода,
а ещё я встречусь с Волгой.
И - вода,
    вода, 
        вода...
У воды свой дом построю,
стану в нём тебе сестрою,
не воюй со мной, солдат!
А построили бы Трою -
тот же самый результат.
На песке палатка наша,
в котелке густая каша.
Всю до донышка съедим,
на дорожку посидим...

...........................

И жизни золотая середина...
В.К.



- Отче наш, - бормочу перед сном и слезами давлюсь,
и на старости лет простодушной молитве дивлюсь,
а ещё я дивлюсь, на тебя разобидевшись впух,
что прощу и за это, сосчитать не успеешь до двух,
что прощаю - и всё тут, пусть на смех поднимет родня.
А ты ждёшь, чтоб простить, целый год - до Прощённого дня.
Влажно, важно, волна за волной - то гроза, то сирень,
то мурашки по коже, а это не кожа - шагрень!
И - мозги набекрень, и пора уж проветрить мозги.
И червей дождевых на асфальте косые мазки.
- Импре, импре, - шепчу, - ссионисты, - но, с веком в ладу,
всё же не прикоснусь к разрешённому ныне плоду.
Есть ещё один сад, соток пять или шесть - от щедрот
тех, пустых, как авоська в кармане, долгот и широт.
Не до жиру - с голодной гордыни пылинки сдувать,
наши нищие сотки слоёным словцом задевать.
Не до жиру - ничейной земле, - кто бы на руки взял,
приручил, приютил, все на вишне цветки завязал.
И на яблоне тоже, без яблони сад сирота.
И - под яблоню ляг...
            Середина, среда, середа...
Середина, среда, середа, зависанье стрекоз.
Этот чёртов четверг, перегиб, перелом, перекос!
Но, толкая весы в пользу некой ехидной змеи,
я клянусь, что не ты за грехи отвечаешь мои.
- Отче наш, - бормочу перед сном и слезами давлюсь...

...Пойдём по дороге,
пойдём по дороге прямо,
нам некуда больше сворачивать.
На горизонте - храма
вдох,
   выдох,
       вдох...
Не храм, а Бог!
И - рука в руке, и река,
многоярусные берега.
И течём с тобой, и, за сроком срок,
истекаем - а Бог справедлив и строг.
И не выдерну из руки - руки.
Наши руки - разве же кулаки?!
И кончай городить поперёк реки,
а не то - болото да кулики.
...То ли пыль столбом - не видать лица,
то ли рожь цветёт - и пыльца, пыльца.
Горячо спине, всё короче тень.
не идёт на убыль воскресный день.

1 июля. Тучково

В ответе за всех, кого приручил...
Экзюпери



Это ты добываешь вручную
мою душу - лесную, речную,
всю - в стрекозах на мокрых плечах,
всю - в просветах, пробелах, промашках,
всю - в разгаданных кем-то ромашках,
всю - в громадных своих мелочах.
У неё вот такие глазищи,
и не много ей надобно пищи,
чтоб со скорбью срастись мировой.
А ты кормишь её пирогами:
моешь руки, разводишь руками,
удивляешься, видишь впервой...
Приручил, прикарманил, присвоил.
Сам того же, наверное, стоил.
Но тебе я не больше, чем друг.
Это ты добываешь вручную
мою душу - лесную, речную, -
а я чашки роняю из рук.

Эта синяя птица - синица.



Гребу, загребаю, грабастаю,
с собой захватить норовлю.
Кто девочку эту лобастую
всю жизнь приучал к журавлю?!
А жизнь протекала поблизости,
а девочку грызла тоска.
Синицу ль весёлую в низости
нам с ней уличать свысока!
Простуда, заварка шиповника,
а если уж впрямь и всерьёз -
то я дозвонюсь до любовника,
скажу, чтоб алоэ привёз.
...Ждать ночью, и утром, и с полудня,
и день без конца продлевать,
и, выхватив чайник из полымя,
в который уж раз доливать...

"20 декабря в 18 часов"



Слава Богу, убрали афишу,
и я больше тебя не увижу
на одном золотом чердаке.
Весь он солнцем засушливым залит,
и оса ни за что не ужалит -
просто так посидит на руке.
Я тут стольких кусак приручила,
что сравненьем тебя огорчила,
но внезапно себя обрела:
не тебя, а окно слуховое,
сон, в котором нас всё ещё двое,
куст малины к рукам прибрала.
Сад внушил мне такое смиренье,
что я даже сварила варенье,
по малинку сходив на часок.
- Помолиться, - сказала старушка.
- По малинку, - напел мне на ушко
твой, но детский уже голосок.
И в какую ты неть подевался,
и зачел догола раздевался,
свой роняя то пух, то престиж?
Не купанья же лёгкого ради.
...Во главе их невидимой рати
день и ночь надо мной шелестишь.
На ветру шестикрылом простыла,
все на свете обиды простила,
и выходит, что зря обижал,
зря мне в руки живым не давался,
а когда впопыхах раздевался -
и свои на мгновенье разжал!
Обнялись на прощанье в палатке -
и до дна, и дотла, без оглядки!
...Озирались и крались весь день.
Странно: ангелы вроде без тени, 
твой же, главный, от святости в пене,
окунает в чернильную тень.
Оба лета подряд затмевалась,
от чернил не водой отмывалась
из вспотевшего а ночь ведра.
А теперь мне вода помогает -
и то плащ от дождя промокает,
то в жару искупаюсь с утра.
...До мурашек, до кожи гусиной -
и до талии этой осиной.
До еды ли, отстаньте с едой!
И, растенья свои поливая,
ставлю, точка моя болевая,
тебя вместо любой запятой!
Даже если учитель исправит,
если Бог меня взглядом буравит
и велит мне ещё потерпеть...
Слава Богу, что сняли афишу,
что я больше тебя не увижу -
и что жизни последняя треть.

14 июля 1989 г. Павловский Посад

Блаженны нищие духом...



Рябина сладкая по прозвищу ирга,
дед, баба, каша, печка, кочерга,
ленивый кот в линялой летней шубе,
застойный фильм показывают в клубе,
из-под ирги совсем не тянет в клуб.
А между тем в потёмках кинозала
уже однажды дурочку связало
с тем, без кого ей белый свет не люб.
...А обещал, что будем жить в деревне,
звал - не зевал - на душный сеновал.
А обещал жениться на царевне -
а сам тайком о ней разузнавал.
С такой-то голой - что ни ночь, без кожи...
На твой же меч - с разбегу, без щита...
Льнёт к нищете чужая нищета,
но если б знал ты, как они несхожи!
И - слов игра, лиловая ирга.
Переносил свой дождик с четверга
на пятницу, и жаждали полива
ирга, малина, яблоня и слива.

Что обещал, тем сразу же стращал
и в печку не подбрасывал дровишек.
Зачем - и так всю на корню повыжег!
...Ты для блаженства духом обнищал?

Девочка на лавочке не считает лет...
Песня



Спи спокойно, я больше не буду твоей городской сумасшедшей,
неприлично, чуть свет к кому попадя в гости зашедшей.
Думал, шёлком стелюсь, мелким бесом в любви рассыпаюсь, -
а мне только что снилось, как я на плече у тебя просыпаюсь.
А мне снилось да снилось, и всё ещё снится, дурёхе,
как вкусны эти крошки - по-твоему, жалкие крохи.
Гонят нас - не прогонят из вечнозелёного рая:
из чужого подъезда, вагона, кино, шалаша. 
                                      Умирая,
я пойму наконец, что у птицы и рыбы нет общего дома -
ни гнезда меж ветвей, ни норы в зазеркалье слепом водоёма.
Стойкий мой, оловянный - уже не солдатик, фанатик,
городской сумасшедший, наскальный рисунок, лунатик!
Если  так нас луна прижимала друг к другу, как к стынущим стенам!
Не нашлось бы и места неумным предутренним сценам.
Доиграй! Я устала тебе день и ночь на глаза попадаться.
В дверь - чужая, чужой, больше нечем дышать и питаться.
Свергнув власть над собой той, на лавочке, девочки бывшей,
ты судьбы избежал, ни за что вдруг тебя возлюбившей,
Я прощаю тебя, как прощаюсь с любым на вокзале.
Столько линий ладонных - и все до одной развязали.
У тебя, я заметила, плоские были ладони,
и была нарисована я на таком же картоне.
Тот спасал из огня и сгорел - а ты в воду спихнул ледяную.
Пел - минует печальное время, ведь знал, что миную.

Спускается голубь в сияньи...
Простодушная мальва цветёт...
Орды Чингис-хана...
В.К.



От тебя убегу, от себя убегу -
то-то будет пожива врагу!
Скажет враг мне, что ты понастырней орды,
и что все твои мальвы хитры,
что у Господа Бога купил ты рабу,
что твой вылетел голубь в трубу...
Согласись, что нет женщины в мире глупей,
но чтоб бесы шли за голубей...
Нет, я лучше останусь, где мальвы цветут,
где не знаешь, на чём проведут,
где витает чердак, где в ведёрке черпак.
- Пей, любимый, ты лучше, чем Пак!
И, как с горки, лечу по крутому лучу.
Голубям за патент заплачу!
Есть ещё один смысл в голубином луче:
на твоём просыпаться плече...

Все те, кто невзгоды судьбы испытал,
в волшебной карете поедут на бал...
Песня



На огороде среди Золушкиных тыкв...
А от тебя мне поучение и втык:
я не умею исчезать - раз,
я не умею босиком по лестнице чесать - два.
А на дурацком на белу,
напоминая камбалу,
гляжу на ненаглядного -
влезаю в кабалу.
А ненаглядный смотрит вдаль.
Двойной, как всякая медаль,
он говорит, что камбала
уж больно плоская была,
что взгляд односторонний и
что нет самоиронии.
А кучера-то, обхохочешься, из крыс.
А в тыкве по миру - по-ихнему, круиз.
Ну хоть какого принца бы в роду!
У доброй феи принципы в ходу.
На огороде среди Золушкиных тыкв...
Ты от меня за десять дней отвык -
я от тебя за столько лет и зим,
что мы соприкасаемся - скользим.
Поверх всего - снегурками об лёд.
Где ж огород наш с тыквами как мёд?
Пузатых тыкв бочонки по земле
куда-то катятся - а личико в золе.
На огороде среди Золушкиных тыкв...

Провода в пять нотных линеек,
и расселись ласточки хором,
а ты выше всех берёшь - не по нотам
поёшь - ласковый такой по субботам.
Провода в пять нотных линеек,
по ним весточки друг другу навстречу,
а наши с тобой весточки разминулись,
поискали, так ни с чем и вернулись.
А деревню ближнюю зовут - Курово,
а подальше, с церковью, - в лад - Саурово.
Ни в одной из них ни почты, ни клуба,
ни с дуплом заветного дуба.
И куда ж я буду записочки класть,
а в записочках себя же на чём свет стоит клясть?!
Жить бы нам на острове в окияне мировом,
телеграмм не отбивать - всё равно порвём, -
а с берега до берега аукаться
да, как в люльке, в лодке баюкаться.
...На курчавых, беленьких, синеглазых.
...Друг у друга прозябать в водолазах.
То и дело оба в такую глубь,
что не надо, не вытаскивай - приюти лишь, приголубь!

1.

Смысл был бы и в любовном лихе,
когда б не стыдоба, не гнев.
Весь день учусь у облепихи
не вспоминать, окаменев.
Карабкаются ввысь побеги - 
в уколах, каплях кровяных.
А позади ацтеки, греки
и много древностей иных.
Кто тёмной был из нас лошадкой,
тот сам себя и осади.
Гляжу я со стремянки шаткой:
ты не внизу - ты позади!
Все пальцы слиплись и озябли,
и листья тарахтят, как жесть,
пока по ягодке, по капле
перебираю то, что есть.
Я, как и ты, сиюминутна.
А если брызнет из-под век,
не обращай вниманья - трудно
одной решиться на побег!

2.


Б.Р.



Сибирь, сентябрь, и переборы серебра.
Ах, если б только воротник не из бобра!
Ах, ничего нет своего, чёрт побери,
и чем дворянского бобра не серебри...
Люби, умри - про всё то повесть, то роман.
И облепиха-то - от пудры, от румян.
И у меня такие точно на лице.
Но - перепачкаюсь в серебряной пыльце!
Я на стремянке, вся в царапинах, в клещах.
Мне б разобраться в самых простеньких вещах.
Чего бы проще - льнуть на глиняном краю.
А я порю горячку - заново крою.
Следят за модой героиня и герой,
а у меня доисторический покрой.
Вот, облепиху раздеваю догола.
Ах, как не стыдно, облепиху догнала!
Как облепиху, на пороге облеплю.
...А лучше б думал, что Рубашкина люблю.

А ближе к Туле мазанки сквозят,
предпразднично светлы, иконописны.
Что значит - сорок или пятьдесят,
когда с тобой мы не близки, а присны!
Что значит миг, что значит пик, когда
присмотр за нами, крошечными, свыше.
Нам вкусен хлеб, и радостна вода,
и разговор всё сдержанней, всё тише.
И всё ровнее дышится - в пыли,
в дыму, в чаду, в каком угодно смраде.
И вот теперь-то кожицу спали -
лягушкин паспорт, все её тетради,
рецепты щей, и снадобий, и слав.
Я колдовать, любимый, разучилась.
За горизонт стрелу свою послав,
прими и ты, что с нами приключилось.
...Держаться за руки и в жёлто-голубом
не за еду - за трапезу садиться.
И из окна автобуса светиться
в любой стране и в городе любом.

А ближе к Туле мазанки сквозят...

20 августа 1989 г.

Спать, препираться пустяково,
не жить, а карты тасовать...
Деревню звать - Середниково,
а брата Лермонтовым звать.
Ни гор заносчивых, ни башен,
ни паруса, куда ни глянь.
Такой-то мне пейзаж и важен - 
из домиков, сараев, бань.
Клён по ветру свой держит носик,
и завинтит, и день потух.
Есть горний свет - но и от просек
ещё захватывает дух!
И даже в глубине оврага,
где вётлы поперёк ручья,
я добываю свет из мрака -
раба, но хоть понятно, чья!
Я больше по горам не лажу, 
я лишь испытываю стыд.
Прощаю, по головке глажу.
А не прощаю - Бог простит.
Тут голубино, родниково.
А чтоб судьбы не прозевать, -
деревню звать Середниково,
а брата Лермонтовым звать...

23 сентября 1989 г.

Как смешно этот камень дырявый звать, 
хрупкий камень - "куриный бог".
Нет чтоб тайное общество образовать,
а мне просто зарыться в мох!
Ко мне люнёт напоследок листва в лесу,
клёны ластятся и дубы,
и косое солнце в четвёртом часу
заслоняет от глаз грибы.
Что-то есть поважнее, чем дом-музей,
понадёжней прав и свобод.
Покосился солнечный колизей -
но не рухнул небесный свод!
Бог - куриный, и то мне помог лепить,
за фигурку в окне засесть
и в куриной своей слепоте любить
не такого, какой ты есть.
Знал, что мастер в ответе за высший класс -
подмастерья же грубо мнут.
И - фигурка в окне не скрывалась с глаз
целый год, а не пять минут.
Пять минут до угла, пока мякиш сох.
На прохожем твоё пальто.
У меня на шее "куриный бог",
и я больше тебе никто.

________________________

Не исчезнет - что Бог сотворил.
А не Бог - так туда и дорога.
Нашу кашу ты сам заварил,
не взыщи, что дорога - с порога.
Не исчезнет - чему не дано
от обиды (я думала - с горя!)
кануть камнем на самое дно
не двора, 
      не колодца, 
              не моря.
Третью осень три клёна в окне...
Огибаешь песочницу, лавку...
Стоит, стоит в небесном огне
нам с тобой претерпеть переплавку!
От угла оглянулся - и нет,
сделал ручкой - и как не бывало.
Я смотрела не вслед, а на свет -
точно нитку в иголку вдевала.

________________________

Как ты не слышишь: ветер - из стихов, -
не осязаешь в пальцах глины.
Грей, мни, лепи - до первых петухов!
Успей налить - ну хоть до половины!
Немало женщин в форме кувшина,
но то он пуст, то в нём перебродило.
А есть - жена, в ком не искажена
та Божья суть, что форму породила.
Тебе с посудой глиняной везло.
А на шкафу так даже тесновато.
Но - за чужое взялся ремесло.
Прости меня, что я не виновата.
Свои в любви познанья углубил,
добыл огонь, потратив час на тренье.
Но - не любил, когда меня лепил.
А Бог любил - и удалось творенье!

На земле - до последнего дня!
На пиру - до охрипшего тоста!..
Пусть чума начинает с погоста,
а Господь - не с нуля, так с меня!
Пусть - день первый, и ночь, и рассвет,
а над нами в шеломе еловом
древний лес, и с Божественным Словом
я рифмую всё то, чего нет...

Чем в неоплатный долг друг к другу залезать
да строить корабли из трёх дремучих сосен,
дождёмся сентября, и да поможет осень
не то что бы забыть - зажить и зализать.
От солнца пыль столбом - столбы, стволы, колодцы.
Не лес, а колизей - жаль, что в упадке Рим.
Ну как не надоест остротами колоться.
А лучше помолчим да зренье заострим.
Свобода и покой - и, кто на ком ни висни,
никто тут никому не друг и не родня.
Когда как не теперь в наличье вечной жизни
поверить - и начать с сегодняшнего дня!

Как библейский калека твержу -
нету  меня человека...
В.К.



Март, лица лошадей, закаты черносливин.
Сожмусь и разожмусь - гармоникой из Ливен.

Гармоника, орган, под потолок и выше.
Не Бог ты и не Бах - а тоже на афише!

Март недобитых карт, огрызков и обрезков.
...сожмёшь и разожмёшь любую, не побрезгав.

За музыку сойдёт и кваканье и скрежет.
Твой абсолютный слух ножом и тем не режет.

Ещё вчера чуть что - и ушки на макушке.
...вид сапога у ней, нет - кошелька, лягушки!

Гармоника твоя, из Мурома, Медыни...
Езжайте! Баха петь пристало по латыни!

...зелёная щека, чернила из-под века.
Ври, ври ей, сирота, что ищешь человека!

15 марта 1990 г.

В Опалихе пахнет...
Песня



Луч очнулся, качнулся, мазнул по лесам.
Я по солнечным жить собираюсь часам!
Но так солоно вечность подступит к глазам,
что уже не смигнуть, не сглотнуть.
На краю фиолетовой пашни в пыли...
Отпусти нас, Опалиха, - не опали,
не прикуй к себе и не принудь!
Не хочу, чтоб держала держава, земля,
прихотливо вплетала в гербы, вензеля -
а нам просто хотелось сплетать
руки, ноги, травинки, Златые Власы,
спутать карты, столетья, и дни, и часы -
над самими собой полетать...

30 апреля 1990 г. Снегири

Мне как хлеб твои прикосновенья...



В рожь - в самосозерцанье, созреванье,
где колокольчиков лиловые звонки.
А меж лопаток в слишком голом сарафане
с утра бегут-перебегают позвонки.
В рожь - в васильки, ромашки.
                      Бесполезный,
зато небесный смысл у сорняков:
не говорить, а танцевать над бездной
у синеглазых я учусь озорников!
Мне всё равно, кто будет править балом,
где я танцую над самой собой.
...в рожь, через рожь, по насыпи, по шпалам.
Лишь электрички говорят наперебой.
Гвоздика - гвоздики, забитые по шляпку, -
вдоль то льняного, то иного полотна.
И ёлка, выбежав, протягивает лапку.
Тень, не разбавленная полуднем, плотна.
Гудки, гудки, стучат, стучат колёса.
Я еду, еду...
          Но еду, еду
готовит рожь, и в закрома текут колосья.
А я падка на лебедей, на лебеду.
Да, мне как хлеб... Но разве дело в корме,
в том, чтоб тебя не выпускать из рук?
Я не спешу, я погуляю на платформе,
зайду на почту - кругосветный крюк!
А может быть, и вовсе не приеду,
свой слишком голый сарафан перекрою.
Кому-нибудь про дурочку про эту
ещё расскажешь, обнимаясь на краю...

14 июля 1990 г. Павловский Посад

1. В  РЕЗИНОВОЙ  ЛОДКЕ

С утра я сержусь и канючу,
в галоше сижу из галош.
Нас сносит под правую кручу,
стрижами изрытую сплошь.
Ах, зависть к птенцам желторотым!
Зажмурься и в кучу смешай:
за каждым речным поворотом -
Можайск,
      и Можайск,
              и Можайск...
Весь в маковках, весь в колокольнях,
в избушках, присевших навек,
в живучих дорожках окольных -
вдоль столь же петляющих рек.
Глаза-то слезами промыли,
а страх ещё в детстве привит,
а кто выбирает прямые,
тот значит душою кривит.

2. УЛЫБКА

Зеленоглазо и зеленовласо:
по локоть в разгребаемой воде,
причёсываю водоросли - глажу
исток реки,
         малютку,
               по головке.
И нежность скрыть беспомощны уловки:
ворчишь на вёслах, в кепке до бровей.
Гну линию левей - а ты правей, -
а нас теченье держит посерёдке.
Твоя улыбка вся на подбородке
дрожит,
     и рот
         разъедется вот-вот...
Глаза - зелёные, в кувшинках, водомерках,
в плакучих ивах, если вдруг умру...

3. КРЫЛЬЯ
 
Серебристая ветла
не от серебра светла.

Лики, блики над водой.
Не от злата - золотой.

Золотой мой, нанаглядный.
Таешь, ровно шоколадный.

Мимолётный мотылёк,
на вёсла налёг.

И, глаза в глаза,
напротив стрекоза.

За спиной у стрекозы
два весла из бирюзы...

4. ПОЛДЕНЬ

На перевёрнутой лодке сушилось бельё.
За лодкой волнами гуляло было, быльё:
экзамены, сад - весь в завязках запретных плодов, -
разбитое зеркало двух салтыковских прудов.
И в ус-то не дую - учебник раскрыт ветерком
на пятой странице, а дальше бегом, веерком...

На перевёрнутой лодке сидел да глядел.
А было у нас с тобой несколько будничных дел:
проверить палатку, нарвать на обед щавеля.
...сидел да глядел, лишь губами в ответ шевеля.
И сладок был полдень в меду, то зудел, то жужжал,
и пчёлы ласкались, не тратя единственных жал.
И - близкое-близкое, ближе, чем кожа костям...
Мы вместе, мы дома, устала ходить по гостям!

На перевёрнутой лодке, где жара зенит...
Так в ушах зазвенит, что не знаю, чем нас осенит.
Любовью ли грешной, печалью ль безбрежной до слёз.
От колёс водомерок поехал, поморщился плёс.
Следом дождик слепой - ох и лень же бельё убирать!
Не косись, не кусайся - последнего жала не трать.
Тут, за лодкой, в султанах и зонтиках над головой,
что нам дождь и потоп - мироздания цикл нулевой!

На перевёрнутой лодке, где ссадины дна...
Я садилась на мель, а не ты! Я одна, я одна...

5. РИСУНОК

Я хочу, чтобы было уютно в палатке:
не текло из-под косо пришитой заплатки,
одеяло не сбилось, подсох зверобоя пучок...
А ещё бы белёная печка, за печкой сверчок.
А ещё бы окошко в наличниках, в окошке герань.
Растолкал меня сонную в несусветную рань.
А уж я тут прижилась, напускала корешков,
чуть не напекла тебе румяных пирожков.
Это ты живёшь на свете попутно, впопыхах.
А я гребёнку потеряла в лопоухих лопухах.
Стану я свою гребёнку в лопухах искать,
ушки их из серого бархата ласкать.
А ты палатку складывай, затаптывай костёр.
                                Как в детстве:
домик с трубой нарисовал - да стёр...

6. ПАМЯТЬ 

Что за память: как поезд, тянется,
а за поездом синий дым.
Ну и пусть мне одной достанется
что Господь посылал двоим!
...эту станцию, башню, улицу.
Спуск к реке мне лицо студил.
К моему лицу - 
            к моему лицу
жар -
    как будто бы кто стыдил!
Мне на плечи садились бабочки,
спутав с таволгой - мне до плеч.
Обувать свою душу в тапочки,
экспонаты свои беречь?!
Человечество исцеляется,
в голубином парит пуху.
Что за память: вьюнком цепляется
за какую-то чепуху.
Перемена грядёт великая,
ждут ещё одного Христа.
А кузнечик, весь день пиликая,
научился читать с листа.

7. РЕКА
 
Легко ли словам воплотиться
в теченья чешуйчатый блеск,
где плачет какая-то птица,
где вёсел таинственный плеск,
где пахнет развязкой и драмой,
но всхлипнуть - тебя разозлить,
где столько воды этой самой,
которой друзей не разлить...

июль 1990 г.

Чтобы сердцу громче биться -
тела высохший стручок.
А ещё есть церковь в Битце,
синей маковки зрачок.
В первый раз внезапно выйдешь
из конечного метро:
затонувший Китеж видишь -
или снова бес в ребро?
На Руси да не влюбиться!
Все сусеки подмели.
Не единый хлеб мой - Битца!
Не затонешь, - на мели!
С белым парусником схожа,
в белой гавани зимы.
... а потом читаю лёжа
в дневнике,
          как плыли мы.

16 февраля 1991 г.

Чтобы узнать вкус вина, 
необязательно...



Я и в самом деле не бочка,
чтоб любой - по глотку, на вкус...
А ещё я папина дочка,
и не надо мне лишних уз.
Был бы хоть, как отец мой, светел,
Божий дар, а не скарб берёг, -
я бы думала: Бог приветил
тебя в сердце моём, зверёк...

________________________

Ты научил меня молчать,
но разучился замечать,
недорого купил!
Как чашку, ложку, вид в окне,
как скрипку на гвозде в стене.
Аль
  на рояль
        копил?
Со скрипкой в унисон молчу.
Нет чтоб достаться скрипачу,
он скрипок не убил.
.. как лампу: выключил, включил.
С душою тело разлучил.
Любовью!
      Наповал!
А Бог смирению учил,
пока ты убивал.
...быть чашкой, ложкой, тишиной,
такой, как ты хотел, женой,
да только прозевал.

1.
   
Как ветер зонтик рвал из рук на Хорошёвке!
Я там купила рыбы по дешёвке
коту,
  и радовалась, что легко живу,
и сорвала ромашку - так, попутно,
и оказалось: не легко, а трудно,
и всё шитье разъехалось по шву...

2.

По Хорошёвскому шоссе
шла и гадала на ромашке,
а ветер зонтик рвал из рук и отгибал
по лепестку, мешая мне считать
и приговаривать из глупой глубины
веков,
    и мимолётных мотыльков...
Навстречу шли и хмурились, в насущных
заботах по уши - важнее, чем любовь!
...чем беспокойство до сердцебиенья:
а вдруг не любит, вдруг пошлёт, а вдруг...
А мокрый ветер зонтик рвал из рук.
А зонтик притворялся парашютом
и мягко стлал под нами белый луг.

Можжевельник - 
гостеприимство...



Не насупленный ельник - можжевельник на каждом шагу.
Но откуда о собственных качествах знать мужику.
Это я прочла в книжке, где еры и яти, о том,
как ты гостеприимен, и настежь твой дом над прудом.
Вот так дом: посреди огорода навес да настил.
А никто у тебя тут из женщин ещё не гостил?
То-то весь ты усами, бровями, малиной зарос,
и на простенький мой ни за что не ответишь вопрос:
- А по ком, можжевельник, всё лето желтел ты и сох?
...а уж осенью точно уронишь иголки на мох.
Божий дар твой какой, догадайся: гостей привечать!
На, приветь меня первую, надо ж с кого-то начать.
Принесу себя в жертву, соскучусь за два выходных
по зиме, а во тьме - вереница картинок цветных.
Земляникой, любовью, костром, топором - всем подряд
подкорми свои глюки, - мои ещё меньше едят.
А то как бы мышам не раздуло с морковки щеку.
Гостеванье мышам: можжевельник на каждом шагу!
...с репки, кепки, перчатки, и нет одного сапога.
Деревцо, а туда же: поджата вторая нога.
Точь-в-точь цапля, и капля на кончике носа блестит.
Точь-в-точь носиком чайник на разные темы свистит.
Старый чайник пузатый, разве выдуть такой одному!
Точь-в-точь чайник пузатый, - то-то на смех тебя подниму!
Подниму тебя на смех - а буду носить на руках.
Я по воле своей остаюсь у тебя в дураках.
На, дурачь меня, милый, накалывай - хоть до крови!
Можжевельник не ельник, ты только душой не криви...

Только в доме пустом и молиться и плакать
и встречаться с любимым на другом берегу.
Фиолетовых сумерек раздавлена мякоть,
точно спелую я зачерпнула иргу.
И углы помирают от сладкой печали,
и молчат половицы, готовые петь.
Мы бы тоже с тобой заповедно молчали -
и вчера,
    и сегодня,
        и завтра,
            и впредь.
Но мы врозь и вчера, и сегодня, и завтра.
Не расслышать друг друга, хоть кричи, хоть молчи.
Нос рассохшейся лодки не от гордости задран -
просто некуда плыть, и прямые лучи.
Нет, не лодка мой дом, не корабль, не телега!
Слава Богу, я дома, и молюсь что есть сил
за того, про которого твой библейский калека
- Я ищу человека, - говорил - не просил...

То ангел Боттичелли, то...



С днём рожденья!
          Астры мокрые,
зонтик, пёрышками вниз.
Твой звонок вдавила до крови -
и по лестнице вниз.
С днём рожденья!
          Астры белые -
в синеву,
      и в ночь,
            и прочь.
Прости, что не успела я,
остаюсь, и проч., и прочь...
На открытке птички синие, 
мало места для письма.
И деньки, деньки предзимние,
лучше сразу бы зима.
С днём рожденья!
          Ломит ноженьки,
ну хоть Боженьке молись,
чтоб с обратной путь-дороженьки -
не как с лестницы, а ввысь!
С днём бы ангела поздравила,  
но я в курсе твоих дел:
больше нет у тебя ангела,  
был - да и улетел.
Если женщина заплакала,
а ты и вслед не поглядел...
Боттичелли мазал ангела,
что, примазаться хотел?

8 сентября 1991 г.

Добивался посмертной любви? - Считай, что добился.
Воск топился, пока огонёк о потёмки тупился.
Я стояла со свечкой, вся в чёрном, и дула на пальцы.
Как струна, как кусок полотна натянули на пяльцы.
До крови вышивали - а зато выживали, зато возвращались
к тем, кого на дороге бросали, на пороге прощались.
...до утра, до субботы, до тёплого месяца мая
мы прощались, ломая комедь, а дорога - прямая!
Не на круги своя: друг на друге сомкнуть обе руки - и дальше ни шагу!
Тёмной дрожью дрожала, а свечку держала, как шпагу.
А ты слизывал мрак с потолка то язычком, то сердечком.
Как в раннем детстве - в кино, эскимо, перед сеансом...


________________________


Ну что за жизнь - без зеркала, без эха,
без собеседника?
        Хоть и отзывчив Бог, -
дотронься, милый, до живого меха,
и пожалей степной чертополох.
Не надоело - до крови колоться
и в друге видеть лютого врага?
Вот почему засыпаны колодцы,
и пересохла древняя река!
Вот почему ты только тратишь силы,
дрожмя дрожишь в последнем угольке -
да ту клянёшь, что свечку погасила
перед иконой в сборчатой фольге.
Да, я дышала, клятая, неровно!
Да, через край - не ведая стыда!
Со всякой тварью связанная кровно,
я лишь затем и призвана сюда...

1.

Я не в нокауте, не бойся, не зарёвана.
          В катарсисе! Ах, без черновика
была бы нам на страх и риск дарована
          любовь, и тёрн, и Средние века.
Ах, если б нам... А сами не заметили:
          в таком же точно жили шалаше.
Уж не призвать ли ангелов в свидетели
          тому, как плоть не надобна душе?

2.  АНГЕЛЫ

То парус,
то нашей уютной палатки шлепок на ветру,
а то занавеска.
Меня же мой ангел крылом задевал поутру.
...Зеленоглазая фреска.
Я вдруг просыпалась,
          как пересыпалась
в песочных часах.
Шло время да шло - ах, летело на всех парусах!
Но ни кукушка нас не подгоняла с тобой,
ни стрелка на круглом таком, как сова, циферблате.
...А тот, что построже, которого мы ожидали с трубой,
готовился в путь.
          Нет чтоб нас приготовить к расплате!

Я молилась Божьей Матери
день и ночь, день и ночь.
То ли снилось, то ли блазнилось:
я ей дочь, я её дочь.
Позвонишь мне злой, простуженный
(не я тебя пасу!).
Мой ты ряженый - не суженый.
Ну хоть от насморка спасу.
Мама плачет, убивается,
не видать лица.
Божья Матерь улыбается,
мол, и дочь в Отца.
А когда и дочь насупится,
вспомнит про стыд, -
за тебя сама заступится,
Сама простит...

1.

Истончился Покров Богородицы.
Чем от горя Ей нас укрывать?
Врозь нам по лесу ходится-бродится,
точно слаще нам врозь горевать.
Но как в лиственный прах ни зароешься,
и как свету ни близко до тьмы, -
друг от друга и в чаще не скроешься -
в голый день накануне зимы...

2.


Обо мне эти клёны в окне.



Золотой есть ободок у тоски.
Если б клён не посветил, - так ни зги.
А чем клёну голому посветить?
...я могу ему стихи посвятить!
Потому что ни сердечка на нём,
ни ладошки, - издали чуть кивнём.
А по правде, так уж нечем кивать.
...я могу на пару с ним тосковать!
У тоски светящийся ободок.
В банке кофе, в термосе кипяток.
В лодке вёсла - будто бы два крыла.
Говорил, чтоб в голову не брала.
Обещал, что птицами полетим.
Бог даст столько, что всего не съедим.
Обещал, да на лету обнищал.
Обняла, - воробушком запищал.
Не пищи, - воробушку говорю.
Все я в доме форточки отворю.
Не успеешь крылышки отрастить.
...а могу хоть за море отпустить!

14 октября 1991 г.

1.

Милый выпустил бабочку в форточку.
Я заметила в нём эту чёрточку.
Перенять бы её, перенять!
И, секрет отпущения вызнав,
не рыдать, на шее повиснув,
и тарелок из рук не ронять.
Вся посуда и так перебита,
моему бытию не до быта.
Вся постель в разноцветной пыльце.
И какая на сердце обида -
та и пишется на лице.

2.

Постель усыпана не розами -
отшелестевшими стрекозами
да мотыльковой пустотой.
Нас птица крыльями раскосыми
задела - а не Дух Святой.
Твоя ли твердь во мне - небесная, -
а я пристала, как смола.
Так куколка - слепая, тесная -
глазастой бабочке мала.

3.

Декабрь.
      Седьмое.
            Катин ангел -
а не который затрубит.
А что не повышаю в ранге,
так ангелам не до обид.
А я не ангел, - бунтовала!
Кто в ангелы, - я в бунтари!
...Метель всю перебинтовала.
Светло снаружи и внутри.
Как бы в предпраздничной светёлке
проснусь - и босиком к окну:
сухие зонтики, метёлки
в снегу, -
      и радугу смигну.
В пушистом коконе до срока,
замотанная в шёлк, парчу,
любуюсь, как летит сорока, -
но
  как сорока
            не хочу...

декабрь 1991 г.

Жизнь не в том, что в ней злого и хмурого,
          не в пиковом моём интересе,
а лишь в том, что на пасху из Мурома
          ты звонишь мне: - Воскресе, Воскресе...
Льются с неба твои колокольчики,
          льётся колокол медный и бронзовый.
Все уколы гордыни - укольчики -
          утром лес укачает берёзовый.
И не стоит жалеть о содеянном,
          ждать, что вдруг пониманьем порадуешь.
В этом мире, не нами затеянном,
          хватит с нас и дороги на Радонеж...

1.

Всё съедим и улетим,
потому - исход летальный.
А ещё есть Гусь Хрустальный.
Лебедь! - цел и невредим.
А ещё на Муром тьма
пала, но не поглотила.
...лишь на миг сошла с ума,
в дверь звонила, колотила.
Приюти меня, приветь,
покроши пасхальный хлебец!
Божьей птице - Божья снедь.
Ну а петь... На то и леббедь.
Не до лебедя, потом.
Научиться б нам в вороньей
стае
   жить,
      как Пётр с Февроньей, -
с благодатью, со стыдом.
Кто б глаза мне разлепил.
Свет - до слепоты, до рези.
Ласково: "Христос Воскресе"
вместо: "Я тебя любил"...

2.

Страшно дома, на улице, во дворе,
но только не в елом монастыре.
Точно в обиду тебя не дают
белые ангелы: свет и уют.
В каменных прорезях свет шатается:
плачут, имолятся, и дышат на свечки -
вот и бьются сердечки при каждом словечке.
А что было в дождливый четверг - не считается.
Белый, как ангел, снежок на крылечке.
Заново по снежку,
            спасибо стишку
елому, как ангел,
            надоело рифмовать...
Могу и войти: я в платке и в юбке, -
и в хор, под купол, - на ципочки привстав.
Белые ангелы, чёрные голубки,
ничем не нарушу я ваш устав!
Привычно ноет плечо от лямки.
Твой муромский крестик на шее, в ямке.
Глотай обиду, свой крест несу
в гору,
    спасибо хору,
              что прах весь внизу...

3.

Точно Спасский собор срисовали с тебя, неуклюжего.
Только я и любуюсь тобой, косолапое кружево!
В дверь звонишь, - а я чашку роняю от грома неббесного.
- Колокольня! - кричу, вырываясь из тёплого, тесного.
И, на шее повиснув, сама себя стану раскачивать.
Пусть мой на ветер звон, не мешай раздавать и растрачивать!
Пусть извёстку друг с друга стряхнут - и по коням, по красным 
                                            "Икарусам"...
Это нам с тобой плыть под белёным, под каменным парусом.
Нам ни с места с тобой: на святом византийском кресте, как на якоре.
Я люблю над ромашками небо белёсое, солнце неяркое...

4.

Синий крестик из Мурома под эмаль.
Подарил мне крестик на сердечную печаль.
В хмуром Муроме еловом мимоходом погостил.
Подарил мне синий крестик - Февроньей окрестил.
А забыл - сегодня память благоверных князей?
Я пойду молиться в церковь, а ты в чей-нибудь музей.
А забыл - сегодня рядышком под синим крестиком лежать?
...не то что в Муром милого за крестиком провожать.
Синий крестик твой из Мурома под эмаль...

1.

Сидим на свежих сосновых досках.
Закрываю глаза - пахнет новым домом.
Закрываю глаза, расставляю мебель:
стол и шкаф для посуды - а спать на печке.
...Жалко спать - всю ночь над крыльцом
сосны скрипят.
            Всю жизнь.

2.

Я люблю, когда молча в саду
поливают левкои и астры.
Я люблю перехватывать взгляд
и что нужно тебе подавать:
грабли,
    ножницы,
          лейку,
              скамейку,
а в обед - полотенце с плеча.
Я люблю твой привязывать слух
не к себе, а к вьюнку.
             Граммофоны
старомодно, лилово звучат.
Дай мне волю, так я бы трубила!
Не давай же мне воли трубить.
Ни растенья нельзя торопить,
ни любовь,
        ни Господнего ангела...

23 июня 1991 г. Шугарово

Лёгкий день, ни о ком не подумаю плохо.
Распушился вдоль леса иван-чай, одуванчик, осот.
А в сердитой на вид и рогатой головке чертополоха
промышляет пчела,
            тяжела,
              донести бы добычу до сот!
Знают птицы и пчёлы толк и сладость в несении тягот.
Научиться бы тоже сушить то крыло, то весло -
и в подарок принять эту на день всего лишь, иль на год, -
иль навеки любовь, - если б нам с тобой вдруг повезло...

1. КОЛОДЕЦ

Куда-то катится колодца колесо.
И от улыбки твоё катится лицо.
Стекает струйками, бежит за воротник.
Бородино звучит - как родина, родник...
Стекает золото соломенных бровей.
Я чуть левей, где монастырь, - ты чуть правей.
Сойдёмся снова, описав на свете круг.
Пусть знает ласточка, где север, а где юг!

.......................................

Село Семёновское, путь в Бородино.
Шоссе, намотанное на веретено.
Устала пряха, на обочине сидит.
А Божий Дух и в чистом поле посетит.
...где русских косточек колышется посев:
пастушья сумка да безмолвный львиный зев.

2.


Белых жаворонков у нас лепят...
В.К.



Люблю - до гробовой доски,
до исторической тоски!
...до станции Тучково.
С овса на память по серьге.
И кубарем, рука в руке.
Журчит,
      журчит,
            журчит в реке
сверчково, родничково.
А сердце о речное дно:
Бо-
  родино,
       Боро-
          дино...
Тащу, толкаю лодку -
отцовскую пилотку.
Не знала, что сажусь на мель,
что мелкая - пучина,
что жаворонок, журавель -
тоски первопричина.
А не овсяный ветерок,
не полосатый свитерок.
...снаружи льнул к вагону
и целовал - икону.

3.

- Ты чего такая грустная?
- Просто поле кукурузное...

4.


Ты за день устанешь,
я буду тогда печали
твои утолять...
Песня



На полянке возле церкви Рождества,
хоть не венчаны - а в приступе родства,
замолчали, краем глаза замечали:
вот и август, загустевшая листва,
а такая акварельная вначале!

Обещал мои печали утолять,
все наросты с горизонта удалять -
Бородинское, в подмогу тебе, поле!
Но к своей душе чужую притуплять
не лекарство от печали и от боли.

Да умножится, родимая моя!
Дым из баньки чьей-то, будто бы змея.
С каждым днём я всё послушнее и кротче.
Ах, не ты моя воистину семья.
Я отца зову, в задумчивости, - Отче...

Тут стояли с ним на горке, на ветру.
Дай, я глазоньки как следует протру.
Ты - в трубу свою подзорную, я - в оба.
Купим яблок бородинских по ведру,
а о том, что непродажное, - особо.

В двадцать раз твоя приблизила труба:
вон, у памятника, школьников гурьба,
вон, коровник поперёк ретроспективы.
А я вижу Павла - Божьего раба.
И на дым от пушек смахивают ивы.

На полянке возле церкви Рождества...

5.

Облака - до головокруженья.
Ну никак - ударить в грязь лицом!
Целовались в день Преображенья
под церковным каменным крыльцом.
Целовал - на паперть сыпал зёрна,
колосками звякал на ветру.
Целовал - как бы в венке из тёрна -
с волосами рыжими сестру...

6.

Светлым-светло от Рождества.
Пречистый снег в окне.
Как будто церковь Рождества
все двести лет во мне.
Витает церковь Рождества.
Мы сбросили балласт.
Нет,
  ближе нашего родства
Бог 
  на земле
      не даст!

19 августа 1990 г. Бородино

1.

Ты не красива, ты прекрасна...
Как в детстве, золото до плеч.
В стране темно - так в небе ясно,
там вечность, а не время встреч.
Люблю тебя, -
          чужой, -
              чужая.
А вдруг да и пойму в конце,
чей образ, близости мешая,
в твоём просвечивал лице...

2.

Не любовь, а жалость за душу берёт.
Не любовь, а жалость за руку берёт.
Не любовь, а жалость ведёт по росе
вчера любимую - сегодня как все...
Не любовь, а жалость глаза протрёт:
не любовь, а жалость ну хоть сама себе не врёт!
Не любовь, а жалость пробирается вперёд,
когда в тесном трамвае сзади плотью подопрёт.
Не любовь, а жалость помнит мать, отца.
Не любовь, а жалость - без конца.
Не любовь, а жалость - не отнять руки.
Не любовь, а жалость возвращает на круги...

3.УРОК

Всё равно с какого борта черпать воду, -
говорит тебе Феврония, а ты и рад.
Что ж сама Феврония выбирала,
не за всех подряд замуж шла,
не с любого борта воду пила?
Я-то думала, мы тоже - из кладезя, по глотку.
Переждём обиды все в холодку.
Да и в нашу лодочку налегке:
без паруса,
        без вёсел,
            вниз по Оке.
...По Оке в лодочке то с одной, то с другой.
А я лучше помашу с берега рукой.
Я найду на берегу под черёмухой родник.
Всех своих февроний, ник вычитал из книг.
А я сяду,
      живая,
        очень хочется пить.
Не тебя - меня Феврония учила любить.
И не то что мне наука её во зло,
просто ей с любимым больше повезло.

4. В  САДУ

Левкоя, гороха, фасоли сабельки.
Умру без тебя! - а не страшно ни капельки.
Закруглилось в любви моей времечко Бирона.
Отлито ядер, пуль! - круговая оборона.
Держись, - себе скажу, - печаль дотла повыжги!
...астр вспышки, да вьюнок предупреждает с вышки.
Ладошки выпростал и рупором сложил.
Не я тебе, а ты мне службу сослужил.
Когда в мою любовь промазывал - не снайпер! -
ты слух мой заострил тем, что уста мне запер.
Зато я слышу всё: как палец на курок,
как осенил крестом, - спасибо за урок.
...как вьюн напрягся весь - малиново, лилово.
Да не ори, я здесь, - пойму и с полуслова.
Опасность нам грозит, в траве зима сквозит?
Но всё в моей душе лишь перевал, транзит.
Друг другу про любовь мы всё с тобой сказали.
Транзитный пассажир? - поспишь и на вокзале.

5. ГОРА

Не от заката извёстка горит, как от щеки щека.
Не от снега так чисто, легко, на весу, и любовь по пятам.
По снежку босиком, ты её не расслышишь и за два шага.
Я ж обиду...
      Но даже и виду тебе не подам!
На горе, на расклёванной птицами зимней заре...
И Казанская долго светла ещё после заката.
Мы венчались бы в ней, синеглазой, а вниз по горе -
не лавиной, не кубарем, - благо, кругла и поката.
А от горных вершин, от пустых, по утрам, пропастей,
как бы ни повезло, не собрать нам, любимый, костей.
Будем падать, как снег, танцевать, соглашаясь, друг другу кивать 
                                                          головой.
В преисподней подвал?
                С чердака? -
                    Лишь бы только по лестнице,
по винтовой...

6.

Моя любовь, упрямая, как бык!
Расквасить лоб о собственный тупик!
И двери нет, чтоб вышибить плечом.
Страх умереть - любовь тут ни при чём.
Страх не додумать, не договорить,
на старой плитке суп не доварить.
Страх, что за дверью, хоть её и нет,
не припасён ни высший смысл, ни свет,
что только дом у нас, да огород,
да шеи лебединый поворот.
Страх заглянуть за тело, за предел.
...Но - тёплый ангел низко пролетел.
И долго по щеке, теплым-тыпла,
живая слёзка наискось текла.

7.

Келий лапчатые своды.
Вот бы жить в одной из них -
не зависеть от погоды
и от милостей твоих.
Молча, в радости иль в горе,
поспешать на Божий зов, -
чтоб ни пауз в разговоре,
ни разгадыванья слов.
В эти паузы, как в ямы...
В сеть лукавую словес...
Три сосны житейской драмы -
вот и весь дремучий лес.
Чем аукаться с таким же
путаником, как сама, -
Отче наш, - шепчу я, - иже
свет!
    Ни эха, ни письма,
ни твоих часов с кукушкой,
только свет в окне, да снег.
Тёплый ангел над подушкой
пролетит, коснувшись век.

8. ДЕНЬ  АНГЕЛА

День ангела в саду, где личики ромашек,
как в церкви, в беленьких и чистеньких платках,
где карма - звук пустой, лишь памяти кармашек
весь тучками набит в жемчужных ободках.
...Тучково в тучках сплошь, и чем оно давнишней,
тем и душа зрелей, и ягодка спелей:
глядит через забор надклёванною вишней,
а на коре застыл янтарный вкусный клей.
День ангела - в пыльце, но и в пыли дорожной, -
в горячий бархат нас по-царски разодел.
...как вдруг любовью я своей неосторожной
спугнула ангела, и ангел улетел.
В саду, таком пустом, в унынье несусветном:
Тучково от меня за тридевять земель!..
Но в тыквенном цветке, как в колоколе медном,
поймав сердечный ритм, неровно бьётся шмель.
Опять, как в первый день, тобой дышу неровно.
Небесных аритмий страна, и в гору путь.
Где рушатся дома, там ещё толще бревна
кладут - и заживут,
                даст Бог, 
                    когда-нибудь!

1991-1992 гг.

Весь август от тебя спасаюсь.
Бог в помощь мне - за Спасом Спас.
И вроде не соприкасаюсь
ни с чем, что связывало нас.
Названья деревень и речек
в моём теперешнем краю
иные,
    зря строчит кузнечик,
сшивая, -
      всё перекрою!
На клумбе бабушкины флоксы,
а не петунии твои.
А чем бы ты ещё развлёкся, -
"молчи, скрывайся и таи"...
Твои мне откровенья тяжки,
пусть лучше пчёлы на цветах.
Мои тут и деньки, и чашки,
и ласточки на проводах.
Но хоть спасаюсь в одиночку,
всё ж завтра, на медовый Спас,
ту, на меду февральском ночку
как бы почну в урочный час.
В час чаепитья, а не блуда!
Кто сам спасался, тот поймёт,
какое лакомое блюдо -
тягу чий, бесконечный мёд.
Ни на любовь не намекаю,
ни на меды речей твоих.
Я хлеб насущный в мёд макаю.
- Спаси нас, - говорю, - двоих..

Как всегда на яблочный Спас,
теснота тоскливая в нас.
 
И уж дальше некуда спеть.
Красных яблочек Божья снедь.

Красных солнышек ворошок.
Лето прожили - и в мешок.

На носу зима, - в закрома!
Дорогие нынче корма.

Говорю: - Дорогой ты мой...
А ещё дороже зимой.

И друг друга мы, говорю,
съедим поедом к январю.

Есть чем Боженьке нас питать,
да как с птицами обитать?

...без имущества, налегке,
только пёрышки по реке.

август 1992 г.

Бог учил меня строить, а кто научил разрушать...
Ох, не стоило мне слишком много себе разрешать:
привязаться к чужому человеку, занятью, углу,
а в углу паутина стяжает медовую, сонную мглу...
В паутину влипаю с разбегу, лечу во весь дух -
чтоб судьбу разделить этих глупеньких мух-цокотух.
Стройный, строгий рисунок, хоть весь мир им затки, занавесь...
Но не только же днесь я, не только же, Господи, здесь!
Я бы рада под осень, кто уборку в дому ни затей,
на совок - и с крыльца, в шелухе бывших крылышек, спинок, коленок,
                                                              локтей.
Но, увы, не на выбор дано мне: красно летечко - или зима.
Без тебя зимовать?.. как всю прошлую зиму сходила с ума!
Без тебя ну и мука, а вместе... Зима точно мельник в муке.
Привязалась к чужому: меж яблонь качалась в твоём гамаке.
Сладко-сладко качалась, - а сладость была уже в том,
что там дальше - за домом, за садом, за железнодорожным мостом,
за субботой, за радостным звяканьем чашек в шкафу,
ну, конечно, мы завтра пошлём апельсины в Пензу, в Уфу.
Вот и пензенские чаинки в твоих плавают запотевших глазах.
И, как в Пензе, кукушка в часах, угол весь в образах...

Самотёка то, что само 
течёт...



Покатились, покатились, покатились с горы
золотые, золотые, золотые шары.
Улочка,
      улочка,
            улочка к реке.
До свиданья, красно летечко в захолустном городке!
Не к добру повстречаться с пустым ведром,
а с полным-то ведром, ох, что поделать с добром!
С ведром-серебром - через край да в пыль.
Через край любовь, - да в былину-быль.
Уж кого я, и не помню, любила на земле.
А любила печь картошку в серебряной золе.
Знай себе пекли картошку, разгребали жар.
За леса катился синие золотой шар.
Завтра,
    только не проспать бы,
                      стукни камушком в окно.
"Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно".
С Белорусского вокзала поедем чуть свет.
А мужу бы сказала: - До свиданья, мой свет...
Солнце всходит и заходит на Москве-реке.
Все друг к другу возвращаются при попутном ветерке.
А не то и без попутного ветерка...
Самотёка тебе чем не река?
По теченью легче лёгкого плыть,
а мне в колокол звонить, из пушки палить.
Золотыми шарами в твою честь пальба.
...в твою память пальба,
                Божьего раба.

лето 1992 г. Павловский Посад

В золотых волосах кукурузное поле,
в запелёнутых куклах - а иные в подоле.
Их баюкает ветер, и клонит их в сон
синий цвет четырёх подступивших сторон.
...Подступает к глазам и за горло берёт
то ли свой, то ли твой, то ли мамин черёд.
А так хочется в куклы ещё поиграть.
Кукурузная куколка, русая прядь.
Класть за пазуху, будто не летом - зимой,
согревая другого, согреться самой.
...Чрево, пазуха, лишний денёчек в раю,
лишь бы, баюшки-баю, не лечь на краю.
Как за каменной, за кукурузной стеной.
Но уж то по пятам, что я чую спиной.
Приотстала бы, чуя тебя по пятам, -
а ты весь в горностаях, да всё по цветам.
По лазоревым, аленьким, по золотым.
Что мне было поделать с таким молодым?
Сам же, первый, спросил: - Ты в своём ли уме -
в сорок лет расцвести на потеху зиме!
Златовласок в сухие шелка пеленать,
когда всё,
    что ты помнишь,
            пора поминать...

16 августа 1992 г. Павловский Посад  

На речном трамвае от 
Крымского моста...
Песня



Никогда не сжигала мостов.
Милый по свету рыскай не рыскай, -
возвращался, и всё начинали с азов.
Никогда не сжигала мостов, но твой Крымский...
Я в троллейбус сажусь, когда запад лилово-багров.
У меня за спиной ломких ласточек чиркают спички.
На своём берегу строю дом из наломанных дров,
пусть ко мне под стреху от ненастья попрячутся птички.
Моим не до поджога, моим за море скоро лететь.
У нарядных моих накрахмалены белые грудки.
Нам теперь друг на друга в подзорные трубы глядеть,
да руками гасить синий пламень сплошной незабудки...

ноябрь 1992 г.

Отцу


    
Гололёд, не чуем Дмитрова,
два заезжих ветряка.
Ничего нет в крыльях хитрого:
очень скользкая рука.
Раз дотронешься - уронишься, -
да ещё ронять престиж...
Прячешь за спину, сторонишься,
крылья нехотя растишь.
Нет чтоб за руки, да голову
запрокинуть на кресты!
День-деньской по льду по голому.
Даже улицы пусты.
Гололёд, а сверху снежная
каша - уплетать, латать...
Боль в лопатках неизбежная:
порознь учимся летать.

2.

Снежимолость и снежевика.
Меж небом и землёю сад.
Попробуй со свету сживи-ка:
светило - двадцать лет назад!
С отцом, шоссе обледенело,
и на ресницах бахрома,
и я рифмую то и дело:
снег, ветер, Дмитров, Яхрома.
И в ком отца ни повстречаю -
хоть обознаюсь, хоть нарвусь, -
в который раз души не чаю
и, расставаясь, наревусь.
А он поблизости, он всюду,
не разлучаюсь ни на миг.
На кухне вымою посуду -
и за дневник -
        за Книгу книг...

3.

Из дневника страницу выдрав,
в подтёках вдоль и поперёк,
я вспомнила, как в город Дмитров
мы ехали, и Бог берёг.
С отцом, обнявшись, не мигая,
воззрились на метель в окне.
Пречистая и всеблагая
светилась запись обо мне.
Была исписана страница 
о будущем - как о былом.
А всё, что о тебе, - синица...
Нет, ангел смазывал крылом!

4.


Я сделаю вас ловцами человеков...
от Матф.



Ну выуди тайну, ну вытрави
водицу, где тот ещё клёв!..
Вновь в снежном и сводчатом Дмитрове
сомкнулись - отец и Рублёв.
А все эпизоды из нашего
житья и  бытья на земле
в земле схоронила я заживо,
погрязнув в добре и во зле.
Как мне перевёртыши мутные
обрыдли!
      Очистился цвет!
Бегут твои стрелки минутные,
на вечные времени нет.
Езжай, электричка - конечная,
есть шанс притулиться к окну.
Я, как и отец мой, - невечная, -
но хоть на мгновенье примкну.
...В Успенском, одна-одинёшенька,
пред ясными ликами Их,
и детский мой, бабушкин Боженька
внутри меня внятен и тих.

5.

Окно - и вагоны, вагоны,
и голые рельсы, и мост.
Как будто бы с древней иконы
стираю бездарный нарост.
Бесценного времени трата.
Мой труд кропотлив и тяжёл.
...Стою на платформе - и рада,
что вечер,
        и поезд ушёл.

январь 1991 г.

Благодать не в спокойном течении -
лишь бы только не жить поперёк;
не в особом предназначении,
что Господь для тебя приберёг;
не в саду под отцовскими грушами -
а поверх, на пяти проводах,
нотка к нотке расселись, послушаем,
семь октавой отмеренных птах...
И не в том благодать, что когда-нибудь,
в этом веке и в этом краю,
нашу встречу по лесу раззванивать
колокольчику и муравью.
А берёзки, ещё и не ангелы,
в душу лили бы нам молоко,
и, как в детстве, во сне бы ты вздрагивал,
и летал бы,
        во сне,
            далеко...
То ненастная я, то погожая,
на ромашках люблю погадать.
Не зависеть от случая - Божия,
вот какая она, благодать!
- До свиданья! - платформа в горошинах,
в первых каплях - не слёз, а дождя.
И что было, стеклом отгорожено
от возможного час погодя.

Под зонтиком в дождь
танцевать...
Песня



1.

Ждёшь, когда я умру, чтоб любить без помарок и клякс?
Гиацинтами плачу, неразборчивый почерк у плакс.
Помнишь: двери все настежь, на пороге танцуем, и мнутся цветы.
Ты ль все беды мне застишь, - иль доплакался до слепоты?
Нет, не я умираю, что тебе меня набело сочинять и любить,
из пушистого снега в окне до самой ночи лепить.
Из пушистого снега в окне не слепить и комка.
...Греюсь на пепелище, гиацинтовый цвет у дымка.
Об мой горький, мой едкий до слёз, до удушья дымок
станет греться чужой: разлюбил ты - и стольким помог!
А где набело любят, где нет ни цветов, ни теней, ни чернил...
Хоть бы строгий апостол на воротах замок починил!

2.

Я не стою того, чтоб любил ты меня наравне с косяками осенними птиц.
Целовался с иконой, - а икона горела, коробилась, плакала: - Пить!..
От неё, чудотворной, так яростно чаял даров и чудес,
что в болезнях и старости ей отказал наотрез.
Мимо губ её чёрных лил в лампадку - лишь масла в огонь подливал.
Альпинист, - а не знал ты, что у горы перевал.
Выше, выше, - а выше только души, - душа и душа...
Помнишь? - двери все настежь, на пороге танцуем "Жирафа", как снег, 
                                                            не спеша
падаем,
    падаем,
        падаем,
            падаем
                ввысь...

весна 1992 г.

В дверь звонишь...
- Колокольня! - кричу...



То принимала за серебряную иву,
то за глоток святой воды из родника...
НЕ без тебя мне так безбожно и тоскливо, -
уж без тебя-то проживу наверняка.
Ты только впредь меня соблазнами не мучай.
Влюблённых масок сколько хочешь перемерь, -
не притворяйся синей суздальскою тучей,
сверкнувшим голубем - и колоколом в дверь.
Любовь то ласковой бывает, то суровой.
И всё ж, чем пеплом посыпать себе главу,
по одуванчикам, в пыльце золотобровой,
лицо в ладонях утопила - и плыву!
Какая б душу ни крутила мне воронка,
переплыву, с теченьем времени в ладу.
Не притворяйся, что родимая сторонка,
что без тебя я на чужбине пропаду...

19 мая 1992 г.

Просторны кроны над Донским монастырём.
Круженье листьев, позабывшее о скорости.
И если кожицу с царапины сдерём,
то не почувствуем ни жжения, ни горести.
И плоть, такая загорелая на вид,
что и на ощупь, кажется, горячая,
вся под надгробия улечься норовит.
...а кроме плоти что ещё утрачу я?
Мои деревья отогреются в снегу.
Всё, чем они лишь опадают, - по боку!
Уж я ознобом по тебе не пробегу,
а пробегу
      на цыпочках
              по облаку...

3 сентября 1992 г.

Любимый, спасибо, что я научилась светиться во тьме,
что я улыбаюсь, смеюсь, хохочу через силу.
"Люблю тебя", - пишем, - а все наши беды в уме.
Наружу не выпущу, нет!
             ... одеялом пожар погасила.
И буду внутри так тиха, так легка и светла,
что скажешь: не женщина это, а берег, ветла,
седой одуванчик, гонимая ветром пушинка,
теченье реки - и прохлада, лампада, кувшинка.
Я буду всем этим, я стану, я очень стараюсь.
Я ликом стираюсь - за горизонт простираюсь.
И в сумерках тесных, их спичкой и той не осветишь,
ты светом на свет поневоле ответишь, ответишь!

1.

Вот, смотрю на глухую крапиву:
удивляться ли вечному диву,
ликовать ли, что тут, под кремлём,
мы заглохли с крапивой вдвоём...
Машет кремль веерами кирпичными,
отпирает ключами скрипичными
флюгера,
      водостоки,
              ворон, -
да сажает на склон, как на трон.
НЕ четверг ли, что дождичек высох?
Путь в блаженство, печати на визах.
Всё исполнится, что обещал!
...мной вертел, точно флюгер вращал.
Дай-ка, думал, нарву этой рохле.
А мы глохли с крапивой да глохли
ко всему, что не собственный звук, -
да такое расслышали вдруг...
Я в своей глухоте неповинна,
и уж коль не твоя половина, -
так ничья, и да буду цела!
Между мной и кремлём пуповина:
в детстве тоже крапива цвела...

......................................................

А на взрослой души запустенье 
хоть не жалуйся, - глухо растенье, -
что посеешь, мол, то и пожнёшь.
В нашем с ней подзаборном цветенье
безъязыкий - а колокол всё ж!
Над Москвой, над страной разорённой, -
а под вечер такой озарённой,
что и в древности - юный такой!
А уж тропкой несут проторённой,
"Со святыми, - поют, - упокой"...

2.

А говорил, что стариться вдвоём
совсем не страшно - если день за днём...
В котёл наш общий поддавая пару
(то чай заваривал, то кашу заварил), -
давай не расставаться, - говорил...
И вот нашла, с кем стариться на пару,
изменчивый, как ветер, человек:
с кремлём, а не с тобой!
                За веком век...

3.

Ни в Зарайск, ни в Тверь не надо.
От меня рукой подать:
Александровского сада
склон.
    Крапива.
          Благодать.
Посижу на солнцепёке,
сросшись с розовой стеной.
Все обиды, все упрёки -
из реальности иной.
Кто кому и вышел боком, -
с Богом!
    Нрав ли мой таков, -
иль в тылу моём глубоком -
десять верных мне веков?

4.

Под горячей кремлёвской стеной,
в одуванчиках и чистотеле,
ощущаю бескрылой спиной,
как две белые птицы взлетели.
Так и быть: та, что выше, - твоя!
А своей, круг за кругом снижая,
говорю: - Ты ему не чужая, -
дай проведать чужие края...
Даже если гнезда не совьём, -
прикасаясь то грудкой, то спинкой,
мы ещё полетаем вдвоём
над Большой и над Малой Ордынкой.

1992 г.