1.

Сразу стало светло и просторно.
- Кто идёт? - да хоть кем назовись.
прорастают небесные зёрна -
птицы, камнем упавшие ввысь.
Тот, кто нас с тобой птицами создал,
не заманивал ввысь калачом.
- Кто идёт? - вопрошает апостол -
и на дверь налегает плечом.
Я тебя проводила до двери,
я домой пустырями брела.
Воздают - по любви и по вере,
и выходит, что недобрала.
Мой отпетый, мой ласковый грешник!
Потому и приветил Господь,
что любил твой непрочный скворечник
и твою перелётную плоть...

2.

И птицы, отгуляв в недальних небесах,
расселись на ветвях, как гири на весах.
Ну хоть бы перекос, хоть градус - перегрева!
Клён сир, и наг, и бос - не дерево, а древо.
В заплаканном окне - библейское такое...
Не равновесья миг - а вечного покоя.
И если снег пойдёт - то сверху или снизу?
И голубя прижмёт к опасному карнизу.
Мне всё равно, к кому на краешке прижаться.
Не то что воспарить, - а лишь бы удержаться!
Нет, стрелку не столкнёт ни влево и ни вправо.
Не выберу никак: любовь или растрава?

.................................................
Клён сир, и наг, и бос, в стволе как бы в трубе.
Ты в Библии прочёл, - а я в самой себе.
А кто меня прочёл от корки и до корки, -
с курносой со своей лежит на Красной горке.
А я с тобой лежу в нестынущей постели.
Ну что же ты, рифмуй: соседка, свиристели...
ну что же ты, корми, сметая со стола...
А я свою любовь до крошки раздала!
Ах, небо и земля! Небось, не знают сами
про сходство - с храмом? - нет, с аптекой и весами!
Ребёнок подойдёт, как банный лист пристанет:
- Друг друга доброта иль святость перетянет?

ноябрь 1989 г.

Кино, замедленная съёмка.
Остановился снег в окне.
А на дворе, волчком, позёмка.
Да мало ли, что там на дне!
Витать, расслабиться, разжаться,
как можно дольше не снижаться,
в колодец носа не совать, 
откуда не подняться снегу...
А коль подняться человеку -
так перед дверью спасовать!
Спасибо, из гостей не гонят,
гнездо ну хоть на вечер свить.
За тех же, кто не зван, не понят,
вступаться - Господа гневить.
Я тут своя, не иноверка -
и то никак не отдышусь...
Под лестницей для всех есть дверка, -
дошкольной версии держусь.

1989 г.

В.К.



В стекло снаружи скребётся клён.
            Луна, и ночь холодна.
И - каждый до совести оголён,
            до потайного дна.
Настежь окно - залетай, дружок!
            Вдвоём зимовать теплей.
...а кроме нарядов, каждый сжёг
            множество кораблей.
Ни к саду, ни к лету возврата нет, -
            ни к солнышку впереди.
...да, каждый до сути разут-раздет, -
            а ряженых пруд пруди.
Под нашу любовь, говоришь, подкоп?
            Лишь стукни, - и настежь дверь!
Я тоже ведь яблоня, - а гороскоп
            сам на себе проверь.
Жалко, что ты по нему не клён.
            Тащись-ка в такую ночь
к жене на ивовый свой поклон -
            авось, не прогонит прочь.
А мы усядемся с ним в кружок -
            и ни в одном глазу!
И только чуть-чуть позудит ожог
            от лазанья сквозь лозу.
То ива, то вербу - в стакан с водой,
            а то лозой - поперёк.
По имени я прослыла святой -
            иль ты от греха сберёг?

1989 г.

То вечности жерлом
пожрется...
Державин



Кирпич, Кропоткинская, крапинки дождя...
Чем пахнут? - молодостью! - пыльные горошины.
И - со счетов все заповеди сброшены.
Какого мне ещё Вергилия, вождя.
Святой водой углы в застенке окропишь,
так объяснишь, что даже в вере укрепишь: 
в твою, мучитель мой, и ласку и любовь,
в кирпич, Кропоткинскую - ржавчину да кровь,
во все твои, предатель, клятвы на крови.
... Ах, Колизей, фонтан по имени Трэви!
Так далеко я от Кропоткинской жила,
что ела пиццу возле "вечности жерла".
И хохотали ребятишки на осле -
цветное фото, пан-сеньор навеселе!
Нет, Вечный город не рифмуется с жерлом,
А ты - указкой, ты перстом, как бы жезлом:
в кирпич, Кропоткинскую, крапинки дождя...
Какого мне ещё Вергилия, вождя!
В раю гуляю у тебя на поводу.
А дома спросят: - Ну и как оно в аду?

ноябрь 1989 г.

1.

Влетит и вылетит сердитая оса,
и занавесок хлопнут паруса
над головой, и море под ногами.
Когда любовь - а с совестью разлад, -
ты всё равно свободен и крылат, -
а я до дна копаю плавниками.
Войдёт и выйдет свет, и тьма, и свет...
Ты Новый мне цитируешь завет,
но чаще - Ветхий, где Адам и Ева,
где есть шалаш, где смех из серебра.
Но там жену достали из ребра -
а тут чужую повели налево.
А тут поют про ангела с трубой,
тут - про любовь взахлёб, наперебой,
и никому не совестно ни капли.
Хоть плюй в глаза, всё Божия роса.
И занавесок бьются паруса
над головой болотной птицы - цапли.
Какое море, рыбы, плавники?!
Тут только цапли, только кулики.
А люди цаплю называют - выпью.
Не от стыда ли, глупая, вопит?
Один лишь пункт из заповедей вбит
в её головку - в колом не выбью!

2.

Думала, настежь окно - и душа нараспашку, -
а это уже не окно, а небо!
неба створки - пустая ракушка,
радуга вкопанная, перламутр неживой,
пять пуговиц на лысой наволочке,
придётся стирать на руках.
И, волна за волной,
вся в кошачьих когтях занавеска.
Ох, не прочь повисеть, покачаться,
магнитным зрачком потеснив
переспелый глазищ виноград,
мёд,
  янтарь,
      полнолунье,
            колодец,
ласку,
    лень,
      и любовь к очагу!
В самом деле, куда мы несёмся
на всех парусах?
            Так и есть:
то волна,
      то парус надутый.
Не отпрянешь назад в комнатушку,
в дверь не юркнешь - и тотчас на ключ,
на один оборот - снаружи.
И - за шкаф в коридоре.
И - в ванную - кран отвернуть,
в шумную воду зарыться
и, как пепел с сигареты, стряхнуть
бесполезную мысль:
не успела с тобой помириться...

ноябрь 1989 г.

Пушистые белки мелькают
в глазах...
Песня



Твой лес Булонский, твой конный патруль...
Нет, ты с конька своего не слез!
Мой - щавель конский, и весь июль -
то сад, то поле, то просто лес.
Пушистым белкам твоим - орешков!
Ну надо ж было так обмишуриться.
И вот сказал мне, слегка помешкав,
что белки - если на солнце щуриться,
что нам встречаться необязательно,
что, между нами, я кадр не тот,
что ты всех любишь - иносказательно...
про твой Булонский есть анекдот:
одна француженка...
        нет, я забывчива,
и говорила темно и сбивчиво,
что есть скамейка одна в Кусково,
что есть аллейка одна в Царицыно,
что я читала вчера Лескова,
что фильм смотрела с участьем Вицына,
что в белом городе, слепом от мела
и от чего-то такого свыше,
ох, не хранила я что имела:
чердак с окошком - и дождь по крыше!

ноябрь 1989 г.

В белом венчике из роз...
А.Блок



Словцо злое в тесноте само молвится.
Локоть в мякоть промеж рёбрушек въедет.
А зато как, согрешив, сладко молится!
А взаимностью Бог бабушкам - ох, ответит!
Чем на ближнего любовию тратиться, -
ну копить её, в чулок - ну запихивать!
А на святках Бог в убогого рядится,
устав до смерти терновником вспыхивать...
.........................................
В ту, на снежном крылечке, деточку.
- Эй, мамаша, забыли свёрток!
нам бы вовремя с вербы веточку,
да покормим птичек из форток...

.......................................

Боже ряженый!
        Святки кратки.
Где куст твой? -
        Сыграем в прятки!
Сам себя догола обтряс...
Ждём антихриста - истомились,
даже свечечки задымились.
А антихрист, вот те раз, -
из-под роз,
         риз,
           ряс,
из-под праведных платков -
не серпов, не молотков.
Сикось-накось - молот-серп!
Наш сияет герб - из верб!..

..................................

Из-под светлого герба...
Чья ты,
      бабушка,
            раба?

январь 1990 г. 

От любимой свет, как иней.
Разлюбил, чтоб не ослепнуть,
и с деревьев свет стряхнул.
От любимой свет, как иней.
А признайся, что струхнул!
только разве ты глазами
на любимую смотрел?
Ты - руками, всею кожей.
И сползла, как со змеи.
Сколько раз на свет на Божий
тебя женщины рождали,
сёстры горькие мои!
А ты спрашивал нас, где же
напились перед свиданьем
мы парного молока?
От любимой свет, как иней,
под ногами облака.
Чересчур любовь легка?
... и с деревьев свет стряхнул!
Разлюбил, чтоб не ослепнуть.
Нет, заранее ослеп!
Молоком насущный хлеб
запивал - свой хлеб единый.
От любимой свет, как хлеб
не единый - лебединый,
не похожий на замазку,
а за то, что с лебедой, -
с запредельной слепотой
Савла
    на пути к Дамаску!

Конец света, - каркают вороны на дубу.
А у нас с тобой ещё одно строгое табу.
Слова-перевёртыши, на льду балет:
хоть глаза выколи - а в конце свет!
Свет в конце туннеля, ох и длинный же туннель!
То шинель на мужиках, то в лифте шанель.

......................................................................

Роет снег копытами, ржёт в лицо.
В яблоках метелица, в наростах крыльцо.
Конец света - а забота только лишь о том,
чтоб балетом кончить, а не голым льдом.
Не вывихнуть коленку, не сломать ребро.
Вытащить из шкафа Бранта и Рембо!

....................................................................

Конец света, - а я чайник ставлю на плиту.
Ох, тебе по телефону про любовь наплету!
А ещё - про белый парус одинокий на мне,
белый, белый парус, петушки на полотне.
Кто рубашку вышивал, в рубашку нарядил,
счастливую, в рубашке на свет родил?!

...................................................................

Конец света полотняный, яблоки в подол.
А заварка - мятная, поморин иль валидол.
Обманули турки, на уду - и подсекли!
Гуще сыплют в веник мяту, пуще зябнут москали.

...................................................................

Конец света, палуба ходит ходуном.
А ты сказал, что церковь - корабль кверху дном.
Войдём в церковь тихую, постоим часок.
Пусть вороны каркают - дуб не так уж и высок!

январь 1990 г.

друзьям



Чтобы власть хоть напоследок проняло,
к нам повадились летать на НЛО.
И давай над нами, тёмными, порхать:
только варежку раскроешь - тебя хвать!
А упрёшься - подыграют русаку, -
мол, ко всякому способны языку.
Мы и сами кое-что себе творим:
по-воронежски, по-курски говорим,
по-арбатски, по-чертановски, по-ски...
Вправо-влево наши съехали мозги.
Строим башню не достроим до небес.
То над нами НЛО, то ВВС.
А ещё - весь чайный бабушкин сервиз
над застольем духотворчески завис.
Над дворами, стадионами, страной...
Бьёт по морде нас колдун очередной.
На Распутина кидаем косяка:
не от Гришкина ль оттяпнуто куска?!
В девяностых распрощаемся с Москвой...
Жаль, не инопланетянин Мозговой:
на балкон бы снизошёл и НЛА -
с полуслова бы засланца поняла!
А то тянет от непонятости в пруд...
А Пахомова выписывает "Труд".
Ох, посуды у Пахомовой в шкафу!
Всё тарелки кузнецовские, тьфу-тьфу!
При таких-то катаклизмах на Руси...
А Пахомову хоть за нос укуси.
На тарелках, подозрительных весьма,
по ночам куда-то шастает сама.
И давай над нами, тёмными, порхать,
белой ручкой из окошечка махать.
А в окошечках, где ужинает власть,
на тарелки уже нечего и класть.

.......................................

В девяностых ли, в двухтысячном году -
нам друг друга написали на роду.
От возлюбленных, кликуш, большевиков
ни на шаг - наш Божий промысел таков.
Вот очнёмся, станем братом и сестрой,
спишем башню до небес на долгострой...

27 января 1990 г.

От тебя отвернулись: июль, Ока,
и растенья, и дети, и звери все.
И, привыкнув ласкать, теребит рука
бережок в лозе, серебро в овсе.
Не тебе говорю - вот моя рука,
вот моя река, восемь лодок в ряд...
От тебя отвернулись: миры, века.
... восемь лодок в ряд, да костры горят.
от тебя отвернулись: любовь, луна.
И роса-то с тебя - что с гуся, что ртуть!
Я до ручки, до дна...
          Вспять - до валуна!
Кислорода в грудь - да и в Третий путь!
Ах, святая Русь, да не съем, не трусь.
Как козу на верёвке, тащу мечту.
Ну а если ещё раз в тебя упрусь -
повнимательней надпись на лбу прочту.

29 января 1990 г.

В.Суслину



Лука шёлкового кило.
В чернокрылом пальто и шляпе
мальчик, стриженный наголо.
про Целкова, забыв о кляпе:
за ночь все небесные хляби
тёплым дождиком прорвало!
И такое звонкое вёдро,
что никак не запомню твёрдо
правил бабушкиных пяток:
с первым встречным не целоваться,
по утрам водой обливаться -
разбавлять крутой кипяток!..

.................................

По волнам - натощак, спросонок.
Ни масонов нет, ни масонок.
На Спартаковской синий март.
На Волхонке март - фиолетов.
Только нет, не достать билетов
на нагрянувший к нам Монмартр!
А вдобавок такая давка,
что уж лучше книжная лавка
по дороге к тебе на чай.
На французском Рембо Артюра
купим - новая авантюра!
Дома Францию привечай!..

..................................

По волнам - ах, палубу стибри
у Рембо - ради сюра, импре-
ссионизма, - и будем плыть!
Да закусим горбушкой торта.
Нет, никак не запомню твёрдо,
легче все корабли спалить!..

................................

В чернокрылом пальто и шляпе...
Попрощаемся у метро.
А в Кускове у сфинксов в лапе -
расщепляемое ядро!
По плечам побежала грива,
пробежало стремглав крыльцо.
По волнам не любви, а взрыва -
врассыпную,
        забыв лицо!..

.................................

6 февраля 1990 г.

Крыши, крылья, крылышки, паденье,
падший ангел,  Чистые пруды...
Что ни ночь, то всенощное бденье,
примиренья лёгкие труды.
Задремав под яблоней, свободным
назовёт падение Ньютон.
Нам раздаст по яблоку, голодным,
папин брат по имени Антон.
Голова закружится от гуда
проводов, и полудней, и пчёл.
Кто упал откуда-то оттуда,
тот за грех падение не счёл.
Крыши, крылья, крылышки, на лампу
налипают мотыльки, жуки.
Строй не строй из заповедей дамбу -
а щека сгорает от щеки!
Мел, малина, мальвы, милый, мало!
Вопреки невстрече, несудьбе!
Всё на свете, дура, понимала,
ничего не зная о себе.
В первом классе, важная такая,
о доску весь искрошила мел.
Одеяло на ночь подтыкая,
надо мной ты бился - и немел.
Крыши, крылья, крылышки, паденье,
падший ангел, яблочный пирог...
Приходи ко мне на день рожденья!
Преступи, - нельзя через порог!

22 февраля 1990 г.

Старого зданья стена, как щека, -
снаружи ли, изнутри согрета.
От пейзажа только шаг до портрета.
Эй, до чего там - четыре шага?!
Старого зданья стена, как щека.
Асфальт и шорох велосипеда
и патефона: начало лета,
майского капля дождя,
                    жука...
А осенью съедемся зимовать,
солнечные пятна друг с друга смывать, -
а солнца всё меньше - встаём до света.
Кирпичной кладки раскрыв веера,
окон скосив сушёные вишни,
по черноглазым всплакнув,
                    не лишне,
зданье глядит вглубь и ввысь двора:
в нём голуби что - муравьи всевышни!
Старого зданья щека мокра,
и солона, и лицом в подушку.
А голубиная гора двора -
как в детстве схватить, посолить горбушку!
Не хлебом единым, потрусь щекой
о старое зданье, о мирозданье...
С любимым братанье,
                    голубей бормотанье,
оттепель за оттепелью -
                    климат такой!

23 февраля 1990 г.

Зима стряхнула пудру с парика:
двор без помойки, лица без морщин.
И даже брови галочкой казённой
не сведены во гневе, а летят
на наших детских древнерусских лицах!
В окошке хаты с краю, кельи, шлема,
забрала до бровей
            зажёгся свет, -
и путник не заблудится, не сгинет -
насчёт ночлега удочку закинет...
не париком тряхнула - стариной.
Запетушился тотчас Третьяковки  
тот, теремошный, пряничный кирпич,
и Сомова попадали маркизы
и уронили на пол парики.
И парикмахер отказался стричь
овцу за то, что сущая коза:
трясла кудрями, ёрзала, бодалась -
хоть всю неделю "Мишками" питалась,
и обещали пупсика купить...
Чередовались зимы, и нищали,
и белизна чернела на лету.
А нас всё стригли, нам всё обещали.
А что маркизы шлёпались, пищали, -
так кто ж в ответе за балет на льду?

5 марта 1990 г.

Серп срезает туман, и траву, и росу.
И сама я без ног, на лету, на весу!
Вжик! - под корень, сплеча, золочёным серпом...
Вжик! - навстречу, шерсть дыбом, лопатки горбом...
Померещилось: крылья скрипят, шелестят, -
и не страшно считать: пятьдесят, шестьдесят...
Ты, любимая ноша, причуда, каприз...
Закопай, - а в ногах посади кипарис!
Но ещё есть одно воплощенье горба:
чья-то добрая бабушка в форме гриба.

март 1990 г.

Стрекоз и бабочек пустая шелуха.
Поверх причин, поверх пучин и бурь,
читаю "Золото в лазури" - чепуха.
Молчанье золото! Глаза в глаза - лазурь!
Глаза - зелёные, - а ты в них увядай.
Глаза - зеркальные, - а ты свои зажмурь...
Разуй глаза, над миром не витай!
Разуй, разуй... а эхо врёт: лазурь!
Лазурных глаз с лазурных не свожу.
Щека мокра, и вот уже суха.
Люблю тебя! Носки тебе свяжу!
...обиды, ревности, гордыни шелуха.

март 1990 г.

Изнывает берёзовый ствол
в некрутом запредельном разбеге.
Чист к окну пододвинутый стол.
Здесь тебе не откажут в ночлеге.
Кто ты: всадник, уставший в седле?
Беглый каторжник, нищий, калека?..
Утром - света ломоть на столе,
да в окне белокурое млеко.
То ль шатает скворешник пустой,
то ли по миру пташек шатает...
Заплатил мне один за постой.
Ждёт автобуса - сдачу считает.

март 1990 г.

Мы шли по дну травы,
по дну реки -
и не заметили,
что шли давным-давно по дну любви.
Нас мёртвые царапали ракушки,
а рёбра затонувших кораблей
напоминали сбитых журавлей...
Синицам крошки в форточку бросая,
опомнюсь, мужу помашу рукой.
Дом - где душа раздетая, босая.
Бог с ней с травой,
          с твоей Москвой-рекой!

На всю бы сажу - капельку белил.
Из рук - и тотчас потерять из виду?!..
Раздул костёр и брови опалил.
Палатка, ёлка - ростом с пирамиду.
Не опалю - спалю дотла, чуть тронь!
лягушкой оземь, в масть тебе, ударюсь!
Из тьмы случайно выхватит огонь
то,
  из чего сложу тебя, 
          состарясь...

Весь мир на берегу Оки.
Послушай, всё тут есть:
есть дня и ночи смена - ритм дыханья,
есть труд и отдых, сон и явь.
                        Избавь
меня от жизни начерно и наспех!
Здесь беловик зыбучего песка -
да облака летучий беловик!
А чтобы жить, не сочиняя сказку,
в которой нам не надобно еды,
мы добываем и храним огонь.
Здесь мы вдвоём - и потому свободны,
и друг от друга тоже.
                  У реки
есть свойство забирать с собой глаза,
зелёные иль синие, как лодки.
Ей отвязать их ничего не стоит -
и по теченью, вёсла подобрав!
А чтоб и от теченья не зависеть,
когда они вернуться захотят
и друг у друга попросить прощенья
и, может быть, на радостях всплакнуть, -
пусть станут ласточками или голубями.
Ещё тут много галок и ворон:
весь в крестиках песок, пока не высох.
Но забираться выше по теченью,
где Серпухов,
        и выше, где Москва...
Я даже голубей княгини Ольги
в ту степь (не в ту!) в сердцах не запущу.
Сгорит само.
Да, жжётся и горит:
один огонь в ответе за другой?

март 1990 г.

Лунатики реки, нахохленные цапли.
Коленчатый бамбук да хлюпанье грузил...
Весь осушив нз до градуса, до капли,
зубами застучал и слечь мне пригрозил.
А цаплям хоть бы что, - в резине до подмышек
до самого утра над отмелью торчат.
А ты, мой лже...
        Уже?!..
            Дерзай, Марина Мнишек!
Край всех твоих гордынь и болей не почат!
Будь проще, мне твердишь, - на что жене держава?
Не человеков, а вертлявую плотву
вон, ловят день и ночь, потрескивают ржаво
катушкой, - им чихать на Польшу, на Литву.
А в Польше-то, в Литве...
            А я на цапель гляну:
не рвись и ты в цари, а примостись в ряду
смиренных рыбаков, не надобных ни Гдляну,
ни этим, у кого Егор на вороту.

март 1990 г.

Пространством отболев,
лишь временем хворая,
я карту, ветхую на сгибах,
прилежно расстилаю на полу.
Отец на карте ласточкой черкнул:
сон, сено, сени, осень, сани, Сенька...
За двадцать лет совсем забыла почерк
и -
  Сенькино -
          едва разобрала.
А у тебя есть Сенькино своё:
в Пахру глядится, самому себе
чертовски нравится!
          А наше с ним - в Оку.
Так хочется отбрить: - По Сеньке шапка! -
и дверью хлопнуть, пыльный коврик пнуть.
Но я просторна в памяти, в любви.
На две реки ужель земли не хватит!..
Напротив белокаменных Дубровиц
жила и я на Сенькиной Пахре!

март 1990 г.

В.К.



На берегу зелёной речки,
на рыхлом ивовом бревне,
тебя обнюхали овечки -
со всей природой наравне.
С травой, со склонной к пряткам тропкой -
любимым не везёт в игре! -
с сердцебиеньем, нервотрёпкой
и колокольней на горе.
Наверняка не стоит свечек
игра в привал на полпути.
Останься тут, паси овечек,
свой горизонт освободи!

март 1990 г.

Лес шумел, щебетал и шатался,
но стеснялся и в душу не лез.
Лес у местных за лес не считался:
в заповедный тянуло их лес.
Я на птичьих правах притулилась
в хате с краю - с калиткою в лес.
У хозяйки не зря притупилось
чувство близких небес и древес.
Третьи сутки у ней ночевала.
Дуя в блюдце на чай травяной,
бичевала себя, корчевала,
била в грудь, упивалась виной.
Я к вине, как у вину, пристрастилась,
сладко плакала в сонных сенях...
А она двоеперстьем крестилась,
вглубь России летела в санях!

март 1990 г.

Божий дар или чей, - но уж точно не за доброту.
До твоей доброты я едва ли пешком добреду.
Оборвётся земля под ногами, не хватит земли...
На земле было лето, и парились в шубах шмели,
и шиповник в саду лепестками до снега сорил.
Кто ж тебя озарил, чтоб ты сад мой и дом разорил?!
Бог давал тебе шанс, на любовь наводил, намекал.
Ты на солнце глядел - не мигал, да в росе намокал.
А зимой ты отводишь глаза от заплаканных глаз.
Пусть со дна трын-травы соскребёт жемчуга водолаз!
... Я ногтями скребу, я пашу - ни лошадок, ни сох.
Божий дар или чей, - но ручей твоё до дна пересох!
Все мне карты раскрой!
                    Красно летечко не за горой!
Под берёзовой бьётся,
                    под розовой жжётся корой...

март 1990 г.

От тебя то светла, то темна, то беременна.
Бог простит, что планета с планидою в блуде!
Только шёл бы ты , миленький...
                (в музыканты из Бремена:
звери всё-таки к Богу поближе, чем люди).
А то песни твои, как сердечки на свечке.
нет, не греют - лишь испепеляют пыльцу.
После первой же и спохватиться осечки,
пока слёзы ещё по лицу, по лицу...
А зверюга запомнит и ласку, и миску.
Чуть проснусь, и под ложечкой холодок засосёт, -
сунет под руку добрую серую киску -
и от самосожженья хозяйку спасёт.

март 1990 г.

Умру - и больше не испачкаюсь в пыльце
детского цветка - одуванчика.
Умру - и не спасу котёнка,
похожего на ёжика.
          В подъезде
стреляют двери,
          вздрагивают звери.
Ни в папин день, ни в бабушкин вина,
фотоальбом листая, не пригублю.
И в электричке не прижмусь к стеклу
лбом, носом и щекой, чтобы остыть...
Нет, одуванчик не осиротеет.
Котёнка пустят переночевать.
И колокольня белая в окне
найдёт чьи сузить спелые зрачки...
Умру - и на платформе, от дождя
гороховой - и тотчас же зеркальной, -
ты не во мне, а в луже отразишься.
Смотри, смотри: на ёжика похож!

апрель 1990 г.

Как ведьма, травки варю на кухне.
Травками лечусь, на хворь ополчусь.
Варю-повариваю, приговариваю:
девять сил,
        зверя бей,
              по дороженькам,
по лесным, лешачиным...
А не то с возлюбленным разлучусь:
в трын-траву глубокую лягу!
Как ведьма, травки варю на кухне,
снадобья народные.
Ах, то ли дело приворотные:
медуница,
        мятлик,
              одуванчик,
на пастушьей сумке карманчик...
Ходят по ветру, до плеч.
На лугу не страшно лечь!
На лугу, вдвоём с тобой.
На лугу, втроём с судьбой...

Дует в дудочку
заклинатель женщин и змей.
Ни свалять дурочку,
ничего такого не смей.
Стой с проглоченным аршином
под часами на ветру...
Хоть словечко разреши нам -
сквозь кляп во рту!
на шее толстокожей
рук не разнимай!..
А был такой пригожий
в прошлый май.
На выбор мне, безрукой:
проглоченный аршин, -
не то стекать струйкой
обратно в кувшин.
Кувшин в форме женщины.
Глины ком.
Из ползучей трещины -
по капле,
      тайком...

май 1990 г.

Ю.Ф.



1.

Я загадала про шиповник:
успею ли ещё влюбиться -
или загнусь, всей силы не изжив.
Как вдруг он, отболев при пересадке
сухим и ржавым,
     весь напрягся и
проворно зацарапался, полез
по лесенке июньского дождя
да по обломку солнца - по лучинке.
А если майский жук проспал в личинке,
так разве ж в том шиповник виноват?
Зато он может приютить шмеля
в шаляпинской, как колокольня, шубе...
В каком-то пел провинциальном клубе
тот человек, похожий на шмеля...
Я загадала про шиповник - про
июнь,
    июль,
        и август,
                и сентябрь...
Как я по лесенке,
        по песенке,
            по капле
превозмогу любовную ангину...
Кто ж мне велел лечиться от чумы?!
Ну хоть продлюсь, протеплюсь до зимы.
Вдруг человек, похожий на шмеля,
в цветке шиповника захочет ночевать!
Где у других развязка - в нашем завязь!
Я стольких принимала за тебя, -
любивших по объедкам кочевать -
но и к цветам испытывавших зависть, -
всех этих голых, липких, изумрудных,
арбатских,
      самотёчных,
            чистопрудных,
кем потолок засижен, и портрет,
и бабушкина смуглая икона,
во время оно в душу мне бездонно
глядевшая,
      пока я не засну.
А бабушка молитовку творила,
чтоб выдержали хрупкие перила,
чтоб без оглядки только ввысь да ввысь -
а уж оттуда, накося, сорвись!..
Я загадала про больной шиповник -
а то с ним, ишь, повадился любовник
себя,
    такая муха,
              рифмовать.

2.
               
Шиповник шёпотом то розовым, то белым
со мной секретничает  в полдень у забора.
Рискует слово разойтись не с делом -
а с бренным телом -
        тоже мне, опора!
Выходит, вру, что я умру без ласки,
что мне как хлеб твои прикосновенья?
Но спит ребёнок в гедеэровской коляске.
И всё длиннее тени и мгновенья.
Ночь на пороге, вечность за оградой,
и мирозданье - вместо хаты с краю.
Ну хоть разок, под занавес, обрадуй:
исход летальный - а не зря хвораю!
... любовью, жалостью, - прилипчивей болезни
нет, не бывает, - вымой руки с мылом.
Но хоть земля, хоть даже небо тресни, -
рай в шалаше - с намыленным, но милым!
Я не шиповник, что за невезуха.
Когтист и жилист, соками запаслив.
А ты кивнул так холодно, так сухо,
ни каплей лжи мне слуха не умаслив.
Не до вранья - про ангела, про сгустки
каких-то заблудившихся энергий...
плоды шиповника от заморозков хрустки,
и точь-в-точь мальчик - Радонежский Сергий!

июнь 1990 г. Павловский Посад

Становлюсь понятливой и гибкой.
Ты нашёл - чего и не терял.
Улыбаюсь ситцевой улыбкой, -
что мне стоит, дёшев матерьял!
От дождя ресницы намокают,
от росы - на кой же плакать ляд!
Мне на что-то свыше намекают,
не мигают -
      не глаза, а взгляд!
мне водить, всю ночь играю в жмурки
с Тем, Кто любит знаки подавать...
А под утро в нанятой конурке
станут стёкла вдруг запотевать.

июнь 1990 г.

Всё любимых пасём.
              Пастухи!
отразившись во времени года
самом ясном, когда пустяки
друг от друга нас не заслонят,
скажем: есть и у старости льгота -
взгляд не то чтобы мимо - а над...

июнь 1990 г. Павловский Посад

В лиловых сумерках люпина,
имеющего форму свеч...
А только что была любима,
сквозь пальцы не боялась течь.
не то что возраста не стало, -
а времени, что как вода.
На электричку опоздала,
на все иные поезда.
Люпин потрескивает сухо
стручками,
        сыплет семена.
А я как в церкви.
          Как старуха.
И спросят не с тебя - с меня!

5 июля 1990 г. Павловский Посад

Несущественно, чья правота
и чьё - честное! - слово в начале.
Сели ласточки на провода,
острокрыло печаль излучали.
Мне, должно быть, печаль привита -
чтобы пав,
      отряхнуться от праха...
От столба до столба провода
тонко тянет усталая пряха.

6 июля 1990 г.

Вся Пенза пахнет земляникой,
земля касается неббес...
Что ж, дуйся да бровями двигай,
отказывайся наотрез.
Нет, это земляника - Пензой!
На родинки разбрызган сок.
Стирай мои "чернила" пемзой.
Ну чище, ну ещё разок...
Выплёвывай - что в рот попало!
Из тонких выпутавшись уз, -
что, -
    думай, -
          своего нам мало -
чужое пробовать на вкус?

11 июля 1990 г.

Поставлю чай на василёк
конфорки...
В.Константинов



Всё по-другому было в кухоньке тогда.
Не в поддавки, не понарошку.
Полуголодная, холодная еда.
... не на прощанье с чаепитьем на дорожку.
Не девять раз - а три,
                  четыре,
                      пять
твоя кукушка то и дело куковала.
А я боялась чудо чудное проспать,
клевала носом - а как будто бы кивала.
К рукам прибрав, ты в том и в этом прав.
Речные речи - без язвительной начинки.
И из июльских, закипевших в поле трав
в глубокой чашке тихо плавали чаинки.
И, как с иконы, золочёный ободок
гостеприимно так - и так неторопливо
светился и впадал в улиссовский "поток
сознанья",
      что и я -
            и я могу как ива!
Не плакать, нет, возлюбленному вслед, -
но, умываясь, только в нём и отражаться.
А поперёк реки...
        Не ива, а скелет, -
а на скелет ну разве можно обижаться?
Всё в васильках: твоя Полярная звезда
сквозь дождь пробилась - в кухоньку влюбилась!
Все до утра остановились поезда.
И я к тебе,
      кукушка,
            ласточкой лепилась...

26 июля 1990 г.

Паутинка, мембрана окрестных полей, журавлей -
и росы, от которой рисунок белей и белей,
м дыханья, примёрзшего к глотке
на краю перевёрнутой лодки.
Не умею огонь добывать из кромешной воды,
а воды по колено, по пояс, по шею - пуды!
От углей так и тянет болотом
и каким-то сырым корнеплодом.
Красно солнышко! - стану лицом на восток, - и в свисток:
не с кем бело, апчхи, зарываться в шалаш или в стог.
Как корабль с очертаньем нерезким.
И доплыть-то до берега не с кем.
В паутине орешник - ну кто мне достанет орех?!
Зашиванье на скорую руку прорух и прорех.
Так стянуть - хоть завязывай антик!
А из двух парашютов - десантик.
А чтоб я вдруг забилась в одной из твоих паутин...
Пусть уж мир будет строен, един, господин, - Господин!
Вот тебе послушанье овечье, -
а зато к тебе в гости - на вече!
К тебе в гости на вече - в крутой лебединой ладье.
В колокольчиках берег, -
но разве я смыслю в литье?
Ведь такое меж нами молчанье,
что как Колокол до измельчанья!..

28 июля 1990 г.

То ли чайник закипает на костре
          с писком бодрым,
то ль кузнечик со свистулькою в ноздре -
          перед вёдром.
Ископчён бережок, - из-под коров.
          Бог с ним, плюнем!
Вёдро-вёдрышко налито до краёв
          полнолуньем.
То ль на небе, то ль в деревне огоньки
          (не петух ли?!).
А в реке красны, как угли, окуньки.
          Жаль, потухли.
Поперёк ох и замучились грести!
          Оба в мыле.
Земляникой бы друг друга из горсти
          покормили.
Поперёк - ладони чешутся, пусты,
          аж до драки!
Поперёк одни понтонные мосты
          да коряги.
Ох, устали лодку по суху волочь.
          Эх, кабы в греки!
Нам чайку бы на всю нонешнюю ночь -
          да навеки!

Котом обернулась сирень, а ты - крынкой на зубе забора,
а крынку смигнуть - так шеломом на шее собора.
Перетеканья предметов в предметы обманчивый час.
Как будто бы ветер как будто бы яблоню тряс.
Хоть был карандаш начеку, нараспашку тетрадка, -
пустая,
      ни яблочка,
            била всю ночь лихорадка.
Нет, хватит с меня перевёртышей, хватит гадать,
моё наказанье ты - или моя благодать!
Счастливых билетов скопилось в нагрудном кармашке!
Гуляю да порчу в саду и в округе ромашки.
То любит,
      то плюнет...
            Последний её лепесток
                            (ох, жесток!)
не рву я.
      Нирвана.
          Вот-вот по местам всё расставит восток.

8 августа 1990 г. Павловский Посад

Всё равно бы скрылись из виду
речка, кладбище, слобода.
НЕ во вред тебе, не в обиду -
моя сладкая слепота.
В душной, тесной, ничьей малине,
скинув зренья и знанья груз,
по отвесной -
        над бездной -
                  глине
продираться на слух, на вкус...
Стать ползучей - зато живучей!
Слово за слово, куст за куст...
И о чём ни журчит под кручей -
всё мне новость из первых уст.

1.

Без теченья, помертвелая.
        Мостик без перил.
Ряска, - сверху ряса белая.
        Божий дух воспарил?
Ни "окошка" для купания.
        От купальни - ржавый лом.
Выкипание, копание...
        А не в сердце - так в былом.
Жрёт комар, лягушка квакает.
        Как во сне: не убегу!
Целый день лопата звякает
        на том берегу.
Цапля.
      Капля смысла здравого:
        над болотом круги!
нет ни левого, ни правого
        у мёртвой реки.

2.

Лодка в зарослях гниёт.
На сердце тоска и гнёт.
А мой милый гнёт да гнёт
        свою линию.
Ни теченья, ни реки.
Ах, Корабль!
      Ах, Дураки!
Вот, слепила из руки
        себе линию.
Приколю её к фате.
Покачаюсь на воде.
Больше нет меня нигде, -
        нет как не было!
Хоть на миг глаза разуй!
Углем - пробуй и рискуй.
Мелом - бережно рисуй.
        Мелом - набело...

13 августа 1990 г. Саурово

Вон облако похоже на верблюда.
Плюётся солнечным, с горошину, дождём.
Стоп, переждём.
          Под липой,
                под верлибра
натянутой до треска, до огня
живой и нервной тканью.
Порвётся, - Бог с ней!
Пушкин за меня!
А я так даже рада затеканью
за шиворот
        мурашчатой воды...

22 августа 1990 г.

Горько пенится донник на обратном пути.
И уже не бездонно, а только бездомно.
Ох, матушки, тошно мне, батюшки, тёмно!
Господи, освободи!
Убегают часы,
          всё ещё без пяти
девять,
      десять,
          одиннадцать...
                Вредная птичка!
Ты в чужое гнездо положила яичко,
и кукушкины слёзки у нас впереди.
Вон и сумка пастушья - как та, на ремне.
Никого не пасу я, - боюсь и пасую:
серый дождик осенний в линейку косую
получаю по почте с письмом наравне.
Я потом...
      Я прочту на обратном пути.
На обратном пути километры короче.
Но - всегда пять минут остаётся до ночи.
Ещё рано,
    ещё без пяти,
            погоди...

5 сентября 1990 г.

1.

Любовь равна - ко мне, к ребёнку.
А если не равна, - изыдь!
Ах, раньше бабу за гребёнку
ты мог хоть целый час любить.
Всё с каждым часом дорожает.
Нет чтоб за Божий дар принять -
и к той, которая рожает,
возлюбленную приравнять!

2.

Ребёнка обнять, -
а на милую что же, и рук не хватило?
Любви не хватило - взглянуть?
Я за всё заплатила:
за то, что меня покупали -
дешевле, чем шапку.
к земле пригибали,
и чем-то таким прикипали -
не сердцем, не кровью,
и даже не плакали вслед...
А я бы любимых - в охапку, -
да руки упали.
Повис бересклет.
А за что заплатила, -
мне судьба возвратила:
мой ребёнок,
которого я обнимала свободной рукой, -
на моём берегу, -
ну а твой от тебя за рекой...

12 сентября 1990 г.

Я ехала домой...



Ничего вчера не было - ни сегодня, ни прошлой зимой.
Появился, - а тесная память уже доотказа.
Мой отец, моя бабушка, чья-то бессвязная фраза
в электричке, -
            а я - слышишь? - ехала, еду домой!
Из гостей, отовсюду, где вроде светло и тепло.
... а луна на морозном стекле бесконечно дробилась.
Я домой торопилась.
                Ах, лишь по усам и текло!
Дома, слаще вина и любви, до утра отрубилась.
нет, никто не выпытывал, что я там ела. пила,
не пилил - за такую любовь, что домой потянуло.
Отрубилась.
        На цыпочках.
                  Ждут.
                     Как топор, потонула!
Нам в хозяйстве ещё пригодятся топор и пила!
Строй свой собственный дом, у меня на него ни доски,
ни гвоздя, ни кота - на удачу, - ни доброго слова.
Вообще никакого - ни Слова, ни, вслед тебе, злого.
Слово было в начале,
              а дальше ни зги
не видать...

2 октября 1990 г.

Во глубине сибирских руд...
Пушкин



Сахарок по талонам, "буржуйки" и соль нарасхват.
И не свыше, а сверху, как снежные хлопья, "указы".
А у красной-то площади впрямь колорит розоват,
и вот-вот раздадут населению противогазы.
Пусть моё поколенье хлебнёт из того же котла!
Чем мы хуже иль лучше, чтоб нас на пиру обносили!
И пока не сгорит эта вещая птица дотла, -
не восстанет из пепла, небесной послушная силе.
не впервой нам гореть - не жалеть сорока сороков,
падать замертво в яму, вползать на карачках в землянку.
И - как там у Суркова? - Ах, вещая птица Сурков!..
Жаль, разули глаза и для "вещих" повысили планку.
За пророческий дар не звездами - крестами берут:
кто камнями побит, кто - на блюде - стола украшенье.
Пусть у них, у гурманов, обеденных планов крушенье!
По колено Сибирь нам с тобой: ни глубин в ней, ни руд.
Пусть морозят избу или жгут - от клопов панацея!
Честно строю свой дом с обречёнными избами в ряд.
Ты, конечно, найдёшь, что слегка изменилась в лице я.
Скажешь - новый построим, а рукописи не горят...

3 октября 1990 г.

1.

Кто тут жарил, и пёк, и варил?
Синий пламень, вонючая сера.
Не исчезнет лишь то, что Господь сотворил, -
ни любовь, ни надежда, ни вера!
                    Не исчезнет!
Не исчезнет, хоть небо и треснет!

2.

Нашей осени золото - ясное, той ещё пробы!
Полегчаем от голода, закружимся кленовой звездой со звездой.
Под ногами взрываются пылью и солнцем сугробы.
Ты как будто бы только что слеплен из глины - в шестой
                                          день творенья,
ты, как чайная чашка, пустой, - но достали варенье,
                            и вот-вот закипит самовар...
Нет, ты легче: ты сшит из того, из чего паруса
шьют, дурёхи, и следом бегут - ветер, юбка, косынка. коса,
                            сам себя уценивший товар...

3.

В сказке золото в камень превращается - ох, не прощается
слишком лёгкая доля!
                    А разве листве запрещается
таять, плавиться, плыть над двором, то петлять, то плутать?
Оторвало от веток - напоследок хоть дай полетать!
Наше золото - Божье, нам никто ничего не сулил,
в шалаше не селил, а селил, так подушку солил.
А которое ваше - оно, в пересчёте на наше,
весит столько, что мы и не заримся даже.
Лучше слепнуть от горя, упрямо кроить и сшивать полотно.
Лучше бегать по берегу моря, чем камнем на дно, на дно!
- До свиданья, кораблик!
                    Я буду посуду из глины лепить,
а коль выйдет вся глина, -
                    надеяться, верить, любить...

октябрь 1990 г.

Научи меня без копоти сгорать!
Научи меня с улыбкой умирать!
научи меня без памяти любить!
... так, чтоб утром даже имя позабыть.

октябрь 1990 г.

Посылал же ангела мне Господь, -
а ему я сослепу: изыдь да подь!
Не насупил брови, не скривил уст.
То ли в кровь о куст, то ли крыльев хруст.
Обозналась, Господи, - вразуми!
На полене рученьки разыми!
То-то в душу лез говорком.
Сам с горы коломенской кувырком!
А то, помнишь, в Александровском саду
с горки снежной не на крыльях - на заду?
Хохотала до упаду наверху,
а не падала, - в пуху, как на духу!
Только что чужому правда обо мне,
что ворона - с голубями наравне!
Вот разиня, выпадает изо рта.
Птичек Божиих - а разные сорта...
Я не сослепу,
          я веки разлеплю:
да, я ангела,
          я падшего 
                 люблю!

19 октября 1990 г.

Вот и вышла из повиновенья.
          Масонами допёк.
На Руси все дни - поминовенья.
          Забыться б на денёк!
В лапоточках с головы до пяток,
          всех в калинычи - сам в хори.
На избушку пряничную падок, -
          а в чулане сухари.
От пузатых самоваров тесно.
          ложки в ряд, да ими не едят.
А с икон внимательно, отвесно
          в мой колодец, в душу мне глядят.
Умоляю войско Богородиц:
          - Отвернитесь, как - при вас?!..
плюй в колодец, бедный мой уродец!
          пей, отрыгивай свой квас!
К чистоте чужое не пристанет.
          Разный наш удельный вес.
И - совсем в другую яму стянет
          с подпиленных небес...

октябрь 1990 г.

Цвет возвратился в листья, в лица.
Вернулась и я из гостей домой.
Реке ещё течь, и осени длиться.
Мало ли что всех нас ждёт зимой.
мой друг - с золотыми на свет глазами.
не день, а медленный, тёплый мёд.
Сезам, отворись! - а сами в сезаме:
Друг Друга обнимет - и всё поймёт.
Нет чуда чудесней, нет дороги ближе.
А ты как в любви ко мне ни поднаторей, -
готовься к зиме, навостряй в пространство лыжи,
грей руки, грей о рёбра батарей!
Зиме твоей холодно, стыдно - голой.
твой день всё короче, темнее свет.
В комнатке пред Спасом, Богородицей, Николой
ты бы молился - да Бога нет.
Не твоя, а мамина молитва, мольба...
А у нас в саду звякает лопата!
А у нас в саду - локтем волосы со лба!
... а не ветром со лба.
              над военными пальба.
Кыш, голытьба!

октябрь 1990 г.

Белый цвет - чистоты и покоя.
Я не знаю, что это такое,
но хочу, чтобы выпал скорей,
с лепестками синиц, снегирей,
снег, -
    и руки в руках отогрей!
... когда мы возвращались с катка.
Белый цвет - чистоты и покоя.
Мы не знали, что это такое.
пирожки покупали с лотка.
И не узел, а что-то другое,
до удушья - тугое, нагое,
слиплись веки,
        и тяжесть сладка...

30 октября 1990 г.

О.П.



Солим капусту - и подушку посолим!
Нет мебели - запишемся на гроб сосновый.
Ты едешь просто в Иерусалим, -
а мы, Бог даст, успеем съездить - в Новый.
У друга там хоть и кисельная родня,
а вот поди ж ты, не дотла ещё повымерла...
А ты из нашей общей юности меня,
что,
  перед праздником всю дочиста повымела?
Кровинка ржавая отсохнет - и сдирай
с лобастой, лысой, розовой коленки...
Как на таможне с плёнки, с памяти стирай
все наши шёпоты застольные - в застенке.
Да, мы томились в четырёх стенах,
в квартирках крошечных - с купе или с каюту.
Но царь Давид и князь Владимир Мономах
в ту ночь способствовали миру и уюту.
нас не обыскивали в кожаных пальто.
Один поэт нас угощал пельменями.
Кто нас заставил стать иноплеменными?
Поэт наш умер, он и сам не ведал - кто?!
А был он нам, двум девочкам, за старшего,
учил любить и впрок не запасать.
А чтоб друг друга хоронить, чтоб заживо...
Да чтоб ещё и в святцы не вписать...

2 ноября 1990 г.

1.

Я не в нокауте, не бойся, не зарёвана.
          В катарсисе! Ах, без черновика
была бы нам на страх и риск дарована
          любовь, и тёрн, и Средние века.
Ах, если б нам... А сами не заметили:
          в таком же точно жили шалаше.
Уж не призвать ли ангелов в свидетели
          тому, как плоть не надобна душе?!

2.

Не пила я любовного зелья,
все отравы из трав браковала.
Надо ж так, чтоб в канун новоселья
нас друг к другу земля приковала!
не завидуй чужому веселью.
не дадут нам на небе приюта.
Запереться бы каждому в келью...
Но - так сладко качала каюта!
До морской бы уж лучше болезни!
До какой-нибудь бури на море!
Утопила бы все твои песни
не в церковном - так в свадебном хоре.

3.

Как будто не с тобой, а просто с человеком,
                                  которого люблю,
я плаваю вдвоём по синеглазым рекам.
                          спасибо кораблю!
Невзрачная ль на вид резиновая лодка,
сосновая ль кора - вниз, мимо - по ручью...
В Изольдином окне - глаз, щёк и подбородка
дрожь -
      с полыхнувшую, ту, польскую свечу...
Кувшинок я не рву: к душе прикосновенья.
то сядет стрекоза - нет, не задев плеча, -
то каждый лепесток не длительней мгновенья,
а вечность - посреди, - и слишком горяча.
Игра не стоит свеч, но мы из Польши оба.
А про Изольду я читала до утра.
А если на ручей и на реку сугроба
не хватит, - то пускай польёт как из ведра!
С тобой, хоть не Тристан, а я всего лишь Ольга,
прижмёмся потесней, притрёмся - до огня.
Ты в Кракове гостил, а я по деду полька.
Не про тебя рассказ, но точно - про меня.
Любовь - не легче труд, чем корабля постройка,
                                  похожего на дом:
вон, люлька с потолка, привинченная койка,
                                    попойка,
                                    ром -
                                    и врём!
Спасибо кораблю, попутчику спасибо.
Я в пояс поклонюсь, на лике поклянусь:
в заветном не совру!
              А выгляжу спесиво -
так полька же -         
          а вдруг поляку приглянусь!

4.

Я не держу любовь на допинге,
я любимым в прятки не играю.
Мне с ним овражки да колдобинки -
как путешествие по раю.
Я не столетняя агава,
но - где печаль, морщинка, проседь.
А ты всё мудрствуешь лукаво,
чем просто разлюбить и бросить.
Так каждый взрослый поступает.
того бы кельта да из кольта,
кто на ночь глядя сказку бает,
что ты Тристан, а я Изольда!

5.

понадеялась на друга я, -
да другая молода.
Изо льда Изольда белокурая.
... белокурая река из-подо льда!
Смоет с бережка пологого
твою пристань, твоё логово,
твои страны-города.
Ну, спасибочки учению.
В ножки кланяюсь - врагу.
Плыли в лодке по течению.
А у ней сад на берегу!
У ней белым-бело на вишенке,
у ней яблонька - анис...
Мало ль что, на радость нищенке,
по теченью вниз да вниз.
Вниз да вниз - до дна, до донушка.
Ей-то муж ты, а мне друг?!..
На постель роняет жёнушка
гребешок из белых рук.
На ночь косы перламутровым
чешет, чешет гребешком...
А я утром серым, муторным
расквитаюсь с бережком!

6.
   
Читала про Тристана и Изольду,
а ты сердился, что не про Петра и Февронию.
Оказывается, они тоже плыли по Оке,
а мы гадали: кто это в лодке мимо плывёт?..
Ах, знал бы ты, за что дева мудрой слывёт!
А вот я нарушила правила игры:
все твои царапины смазала до одной, -
князь ты мой прекрасный!
                  Сон цветной...
Читала про Тристана и Изольду.
У Изольды я училась врачеванью,
а лучше бы у Февронии училась,
ничего бы худого не случилось,
поболел бы, не помер, - в жёны взял.
по Оке поплыли бы обратно в Муром,
умерли бы в Муроме в один день...
Вроде тоже умерли в один день, -
только разве от них свет, а не тень?..
А от нас с тобой во все стороны лучи!
А которых уму-разуму учи не учи...
Читала про Тристана и Изольду...

1990-1991 гг.

Любили бы, а не спали...
В палатке ночь прозябали,
из сил последних гребли,
а встречные корабли
до неаб волной дышали, -
да разве бы мы держали
обиду на несудьбу!
Любил Беатриче Данте,
любил Лауру Петрарка, -
а как от любви их жарко
соловушке на дубу!
А ты, соловей-разбойник...
А я вообще синица,
голодная, зимняя птица,
тебя под себя гребу...
Любили бы, а не спали...
Крошек бы насыпали,
кормушку бы колебали
из фортки
        волной тепла.
И -
    вечность мимо текла.

16 ноября 1990 г.

Я думала, молчаньем проняла, -
и близко-близко к сердцу приняла
на век вперёд расчисленную ласку:
губами в лоб - а я с порога в пляску!..
А зря в прихожей варежки сняла.
Когда я их снимала, в них дышали.
Мне было кем исписывать скрижали!
Их снег теплей был, чем твоя зола!
Не повар тот, кто суп переперчил,
пересолил и в печке сжёг крупеник.
А кто бы тратил слишком много денег
мне на цветы, - меня бы огорчил.
Но - на вокзале, в аэропорту...
Но - эта жвачка мятная во рту...
Но - наконец-то провожаешь ту,
которую к молчанью приучил!
А говорил: "Кто друга приручил"...
Меня и приручил...
            Экзюпери...
Ты книжный шкаф от женщины запри!
Пороется - и не избегнешь штрафа
за браконьерство в собственной семье,
когда в Тучкове выследят Жирафа -
и
  Девочку
        в Кускове
                на скамье.

ноябрь 1990 г.

памяти Л.Копыловой



Людок-холодок, -
тоненький ледок
меж сердцами -
          на песке дворцами -
растопила смерть.
          Пошли тебе и Там - твердь!
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
А у нас тут такая трясина,
              что будь тебе легче пуха
родная земля,
          за синей Окой поля,
а весной пылят тополя
до слёз,
      до закушенной губы,
а в июле звенит овёс
            вдоль тропки по грибы...
А ещё я прошу у Бога:
не наказывай слишком строго
обидевших нас.
Кто из нас не обижал
тех,
    кто нас обожал!

ноябрь 1990 г.

Я увидел, проплывая,
те места, где был любим...
В.К.



Дождь накрапывал, в пляс - да и гас.
Тучи низко, но резво бежали.
Даже слёзы спекались у глаз,
горькой коркой теснили и жали.
И осколки реки отражали
твоей юности профиль и фас...

Дом высокий - а кажутся ямою
эти окна, балконы, фонарики.
Твоя первая - самая-самая.
А с последней - так, вскользь, по Москва-реке...

Я на пристани села на корточки.
В моей курточке крошке да корочки.
Утки - лодки да кораблики.
Вроде те же - река и утки,
их выносливые желудки.
но - твои цвели незабудки,
пока мы не спеша гребли!..

Облака, берега, растенья...
Сам себе отдаёшь визит.
Что ж так мерзостью запустенья
от последней твоей разит?..
Точно в лодке напротив сидела
да на ухо весь день зудела -
так, что хоть веслом её вдарь, -
за живое меж тем задела -
нет, не Божья, а просто тварь!..

19 ноября 1990 г. Фрунзенская наб.

Устала дышать - раздувать мехи,
проталкивать в горле ком.
Я буду с улыбкой писать стихи
о ком-нибудь другом!
Отлипни, греха чернильная тень,
тьма плоти и шелухи!
Опять под окном расцветёт сирень,
и Духом пахнут духи!
Ты Бога обидел, а не меня.
Все ваши расчёты - с Ним.
А мне мало ночи, мне мало дня
любить -
      кто Богом любим!
Мы оба ещё не готовы, нет,
принять внезапную смерть.
Ты в твёрдый свой панцирь одет - от бед, -
но не из железа - твердь!
А я не в броне, - ведь не на войне.
Не мне воевать с тобой.
Мой ангел-хранитель всегда при мне, -
а над тобой - с трубой...
Язык за зубами держать,
                  дрожать,
что ты разлюбишь меня?!
Раздеться, чтоб душу к душе прижать!
Бог знал, кто кому родня.

12 декабря 1990 г.

 Душа не постоялый двор.
А тело всё бревней да бреннее.
Душевный, душный разговор
страшней, чем с Господом борение.
Я отложу на полчаса
влюблённого в меня Тургенева.
Дерзай! -
        такая полоса,
что гений не зачнёт от гения.
Ах, небеса на потолке!
А где же браки заключаются?!
На влажный крестик в кулаке
так сумерки и ополчаются.
Я кулака не разожму,
и губ не разомкну, не ведая,
какую побеждаю тьму,
июльским ангелом отпетая.
Душа не пристань, не ночлег.
Ты не звони мне больше, миленький...
Что за цветы вдоль наших рек
цвели -
     с названьем чистым -
                        мыльники!

18 февраля 1991 г.

В хате сонно и соломенно.
Аист ластится к трубе.
Ничего ещё не сломано
в моей маленькой судьбе.
А труба на пароходике
дважды в сутки на Дону:
- Ду-ду-дуу!
        А завтра ходики
я за гирьку потяну.
У тебя - с кукушкой в домике,
наши - с кошечкой, мур-мур...
Весь в любви да в экономике
ты погряз, и зол и хмур.
Осторожно чиркнет спичкою
бабушка - ну жди гостей!
Натощак я куклу пичкаю
ворохами новостей:
папа едет к нам из города, -
а гостинцев навезёт!
от чего, а уж от голода
обязательно спасёт.
не проверены источники, -
но
  с кармашком на груди...
А моей тряпичной доченьке
хоть про бал нагороди!
Белый фартучек,
          ах, папочка!
Нам на пристань не пора?!
И -
  размотанная тряпочка,
а где личико -
            дыра...

февраль 1991 г.

В марте солнце слишком голое.
Точно провод оголён.
Ну а я...
      Не жгу глаголом я!
Долго пишет письма клён.
Клён до осени их пишет -
как из армии, подряд.
Адресат наш злобой пышет,
пока в печке не сгорят.
В декабре, как в морге, голо.
Ни листа, и даль пуста.
- Святый Отче наш Никола, -
еле теплятся уста.
Жарче, жарче, Отче, Отче...
Хоть и недокуда мне, -
для меня мой добрый зодчий
ставит церковку в окне.

2 марта 1991 г.

О.Ч.



Наше время остановилось у водосточной трубы,
возле девушки из железа, а может быть и из бронзы.
То лило, то капало из водосточной трубы...
А пересохшие губы тянулись к надрезу берёзы.
А я ещё и не ведала - не отведала крыльями, плавниками
чего-то проточного меж Куровым и Сауровым -
двумя деревнями, чьими голосами аукались
петухи да голуби, - а выше взбиралось кладбище.
И упиралось кладбище в белёную колокольню,
и подмывало, взмывало в такую тоску и сладость,
что вспоминалась труба водосточная в позе школьной,
с гнутой коленкой, изобразившей слабость.
И было важное, и было первое, детское -
возле подъезда "Юности" - с девушкой из металла.
И не было возраста у мига прощанья, таянья.
Как глупо - назвали Ольгою, - а Пушкин... а ты бы - Танею!
Владела чужою тайною, другая б на ус мотала...
Но, на живую нитку, нас всё равно сметало,
и вот, между двумя деревнями,
                          Куровым и Сауровым, -
зелёное и проточное с песчаным и чистым дном.
И - сосны, над старым кладбищем ходившие ходуном.
И - с каждой весной моложе, дороже мне с каждым днём...
Весной у подъезда "Юности"...

3 марта 1991 г.

1.

Какая скромная трапеза,
какая весёлая трапеза:
кулич, три яйца, творог.
Изюма - всего лишь горстка,
зато - Зарайска, Загорска,
Можайска, Коломны, Дмитрова
прозванивает ветерок!
Молчит телефон,
            и номера
уже хоть убей не помню,
зато - колокольчик, колокол,
колечко,
      всё уже круг
друзей
      за весёлой трапезой
с весёлым окном на юг...

2.
 
 Наконец-то устал притворяться весёлыи,
прибирая к рукам
больше чем унесёшь с собой.
Не с тобой за столом
пировать,
      познавая Бога.
Не с тобой
      по дороге идти 
без конца...

3.

А вот я не притворяюсь - печальной.
Ведь меня разлюбили.
И весёлой не притворяюсь -
в день, когда разлюбили меня!
Но,
  с весёлым прохожим
хлеб, и воду, и горизонт разделив,
улыбнусь, рассмеюсь сквозь слёзы.
По дороге мы купим яблок и слив...
Так от солнца ресницы и брови белёсы,
что -
    губами потрогать,
мгновенья попробовать вкус...

апрель 1991 г.

Так и будем понемногу
помогать друг другу -
по дороге к Господу Богу:
в гору, в гору, дай мне руку, руку!..
Будь сильнее от моей слабости,
будь мудрее от моей глупости...
Обретаем себя, то и дело навек теряя.
Одна я - Первая, а вдвоём - вторая.
Не давай мне разрастаться, подстригай крону.
Моё дерево - яблоня, - уступаю тебе корону!
Хорошо лежать в июле под яблоней в саду.
Хорошо плыть по небу, - а я с места не сойду.
Возле белой пристани, проиграв неравный бой,
буду ждать кораблика с нарисованной трубой.

апрель 1991 г.

Сторожу чужие огороды.
В.К.



Пусть тебе судьба весь день улыбается.
Пусть тебе с погодой и любовью везёт.
Пусть попутчица глаз с тебя не сводит в автобусе.
Пусть розовый, а не жёлтый пылит вдоль шоссе осот.
Пусть именно розовый: мой жёлтый тебе не по сердцу.
Пусть чужое тебя больше не томит, не тяготит.
Разве что собака в подъезд твой тёплый попросится.
ты раньше пускал погреться, - или хоть делал вид.
Подумаешь, нет ошейника, не вопиет порода...
Пусть будет весело всё начинать с нуля!
Пусть осенью будут овощи со своего огорода.
Тсс,
  учусь отпускать,
              что-то хмурятся учителя.
А уж я ль - не с миром, я ль - не от любви!
Милый в лодочку,
            а с бережка:
                  - Плыви, плыви...

апрель 1991 г.

Чтоб подольше не расставаться,
буду медленно раздеваться,
мимо вешалки вешать плащ...
А была как вьюнок, как плющ.
Всё цеплялась, на шее висла.
По забору - в гвоздях, занозах,
по стене, вдруг вставшей меж нами,
ввысь карабкалась день и ночь.
А в стене ну хотя б окошко,
подоконник, хлебная крошка -
перелётной птице помочь!
А в заборе - хотя б калитка.
А то спрятался, как улитка...
А моя судьба такова:
опоздала на электричку.
Слишком медленно раздевалась.
А когда одевалась наспех,
не могла попасть в рукава.

2 мая 1991 г.

А.С.



Поцеловала крест - и бесы врассыпную!
Все скорби о тебе - размером с боль зубную.
А заварю шалфей, и мяту - всё подряд.
А нет, - так зубы мне друзья заговорят.
А то ещё жива, в избе на курьих ножках...
Пол в зайчиках у ней, в порожках и дорожках.
Морщинок сноп ржаной, горбушки излученье.
- Плюнь, дочка, на его - и всё тебе леченье!
Я улыбнусь в ответ, перекрещусь на угол.
- Давай его простим: нет злых и добрых кукол...

17 мая 1991 г.

Уютно в лодке плыть: на козырёк
салится то и дело стрекоза.
Затвором щёлкнул и спугнул,
                  зато сберёг
под козырьком её зелёные глаза.
Зимой так хочется до лета дотянуть!
Фотоальбом гонять туда-сюда.
До берега доплыть.
Фотоальбом...
А в лодке женщина.
На лбу и надо лбом -
глаза,
    глаза...
Глаза -
      и крылья, 
              крылья...

май 1991 г.

Спасибо, Господи, что солнышко,
и что не жжёт при ветерке.
А что налёт золы - так Золушка
искала ягоды в ирге.
Мосты, да письма, сплошь лиловые,
сжигают, -
        пепел на лице...
А в рот ей просятся всё новые,
в своей таинственной пыльце!

12 июля  Павловский Посад

В мезонине яблочный дух.
Спит недрёманое чьё-то око.
Не становится после двух
слишком поздно - иль раньше срока.
Время кончилось для меня.
А по ком и сохну отныне, -
то, легчая день ото дня, -
вместе с яблоками в мезонине.
Так окошечки в нём чисты,
а душа так чиста от фальши,
что не зря с кукушкой часы
убегают как можно дальше.
Зайцы солнечные круглы
на полу -
      в чистоган не прочьте!
Срезал зонтиками углы
тот паук, что служил на почте.
Ни письма, ни гостей не жду.
Рада бабочкам-однодневкам.
Испытала в себе нужду.
Бог внушил мне, что больше не в ком...
Над рекой ли вечный покой,
в духоте ли, где только доски
по причине невесть какой
проливают сухие слёзки...

Лишь бы пусто.
Пустырь зарастает пустырником,
следом - красным, осенним, трескучим кустарником,
холодноватым огоньком на ветру.
Со мной не придётся возиться пожарникам.
Мне только художники и ко двору.
Лишь бы пусто, -
а то, как в музее, спотыкаюсь на каждом шагу...
Комната, капуста,
на том, голубом от капусты, капустниц, любви берегу
целуемся, летаем, кидаем тарелку, пассс!..
На берегу,
        не прячу,
Бог знает на что трачу...
            Уж ты бы на зиму запас!
Обижаюсь, скучаю, на пороге качаю права.
А ещё между нами ни колючей проволоки, ни рва.
- Хочешь чаю, -
        спрошу тебя, -
              с маминым сырником?
И так чисто от первого снега в денёк Покрова...
Лишь бы пусто.
Пустырь зарастает пустырником.
Наконец-то от сердца
          появилась в зелёной аптеке трава!

Научил меня молиться, а сам...
Благодать текла, как мёд по усам.
А не врал, что на тебе благодать!
Не нашёл, кому копейку подать,
с кем зверей из пластилина лепить,
кого прежде пожалеть, чем любить...
Дух действительно витал, где хотел.
Не от святости ль ты вдруг похудел?
А кто гневался, чужого желал,
из избушки зайца вон выживал?
Выбирал замужнюю по кольцу,
а чтоб не повадилась - по лицу!
Беги к мужу,
    доченьки постыдись!
...да обуйся же ты, не простудись!
Жалко, что ль, на туфельки хрусталя.
Полюбуюсь дурочкой издаля.

Как бумага, летний день догорал.
Целый день Господь терпел - не карал.
Не на кару ли вся ночь впереди?
себе гордостью - ох, не повреди!
На колени с вечера опустись.
Ничего не стоит,
            грешным,
                спастись...

... и за то их, Господи, обижал,
что любил Ты их, а я - обожал!
Их заслуги так ли уж велики.
А я лодку по суху волоки.
А они - как щепочки по реке.
Дух Твой - на Иванушке Дураке!
... в лодке, что ли, дурочку покатать?
Сядет на нас с дурочкой благодать.
На мгновенье - синяя стрекоза.
Васильки - докуда видят глаза!
Но и то, чего как будто бы нет:
вокруг пепельного личика свет...

- Свет мой ясный, свете тихий, - прости!
А она мне: - Хватятся, отпусти...

июль 1991 г. Павловский Посад

Не пойму, чья послушница: то ли песен твоих, -
то ли Господа Бога, - то ли сразу двоих...
Ещё ладно б за то, что строптива была,
милый плыл по теченью - а я против гребла.
Ещё ладно б за жадность, за взятье в полон.
... милый грёб под сея, а я из дому вон!
Без имущества, легче, чем иней, чем снег.
Без любви из-под палки - до гроба, навек!
Так за что ж наказанье: за то, что легко,
и что видно с горы далеко-далеко?
За последнюю нежность, за то, что в ответ
ничего уже нет,
          только свет,
                  только свет...
Поверх глаз твоих сонных, ладоней пустых.
Ветерок, раздувавший два пламени, стих.
Мотыльками осыпаны подоконник, кровать.
Мотыльку ли огонь от огня укрывать!
Бедный мой, мутнокрылый, весь в пудре, в муке.
Точно личико в маске, голова в парике.
На носки привставая, пока не упал,
улыбался, как будто бы всё ещё бал.
Хвост трубой, - кто сказал нам, что дело труба!
Сколько ж ты на улыбку потратил труда...
Брал у радости в долг, залезал в кабалу...
Ан небесная твердь - не паркет на балу!
Не скользит из=под ног, из-под тёмных речей.
Всё темней, - а я думала - всё горячей!
И кого я послушалась!
Вот послушница чья -
эта вроде бы плакальщица в три ручья!
Тёрла, тёрла глаза кулаком, кулаком:
и ко мне ты, пока лишь чужая, влеком,
и себя ты не любишь такого, как есть.
... принесла б и такому попить и поесть.
Не за сажень косую в плечах, не за ум
весь скормила б тебе чернослив и изюм, -
а за слабость, за старость, за то, что в ответ
ничего уже нет,
          только свет,
                  только свет!
Свет Ополья, восьмое число в сентябре.
Горизонт в паутине, росе, серебре.
С днём рожденья!
          Родись же ты! 
                Да не гордись,
в погремушки железные свои не рядись.
И, чтоб впредь не вцепился слабый, плачущий плющ,
ты лицо, когда грустно, улыбкой не плющь!

25 июля 1991 г. Павловский Посад

Август с синими глазами,
с яблочными щеками.
Прохладно целовать,
ни о чём не горевать.
Август, яблочный Спас.
Ну и хватит с нас!
Друг друга не корим,
в огне не горим.
А горит лампадка.
Звякает лопатка.
Нам что глина, что чернозём...
Друг другу яблочки несём.

В нашей жизни не было мелочей.
А все тучки, солнышки - на лице.
Лишь от солнечных и старясь лучей,
я морщинками покроюсь в конце.
А не страшно, если вместе, вдвоём!
Не успеем в зеркальце посмотреть, -
как сторонкой, краешком обойдём
жизни самую печальную треть.
Даже весло: все мечут икру,
все боятся старости как огня...
На тебя смотрю сквозь вишню, иргу, -
а ты смотришь на весь мир сквозь меня.
И не видишь, как спеклась, сколько лет...
А я вижу, -
        но такого как раз
и люблю -
        пополуденный свет
от "гусиных лапок" около глаз...

Я любила смотреться в колодец, в ведро.
Мне нравились зазеркальные чудеса.
признаюсь:
светлое личико нравилось ещё больше...
Вот и всё:
поскорее бы уронить в колодец ведро,
а в ведро
запустить поглубже кружку м напиться,
а в пруд
без конца бросать камешки - "печь блины",
а лужу вдребезги разбить сапогом -
и бегом
      прочь!

Дом и Сад...

Настираюсь, настрадаюсь,
все семь бед к рукам прибрав, -
пока доктор Нострадамус
вдруг окажется не прав.
Чем пугали - кот на крыше!
Не шепчи, не топочи!
А Звезда Полынь - не свыше,
а из мамкиной печи.
Чем грозили - бездорожьем! -
нам -
    четыре стороны...
В каждой - добрым Словом Божьим
Дом и Сад сотворены.
Колотун - от злого слова.
Средство от колотуна -
чтенье на ночь И.Шмелёва,
ну а в печку - колдуна!
Ясно, черти накачали.
Говорят, он худ и рыж.
Говорят, тогда, в начале,
Бог ответил: - Сам сгоришь!

1 августа 1991 г. Павловский Посад

Любовь - это то, что придёт потом.
Такого наговорит!
... как я в третий раз обхожу твой дом.
твоё лишь окно горит.
Точь-в-точь беспомощный мотылёк,
метелица в стекло.
И - тень от ёлки на весь потолок.
И - только что было светло.
Я помню, мы тоже гасили свет,
и снег был весь на виду.
Любовь - это то, что придёт мне вслед,
а я,
  как болезнь,
            пройду...

Пусть на потом останется чуть-чуть,
на сентября малиновый оттенок.
Пораньше лечь, и не заснуть, и в путь...
Да что мы, в детстве не наелись пенок!
А на дорожку чайник вскипяти.
Не понимаю, чем обеспокоен.
Посторожат нас ангелы в пути -
любой из них вооружён, как воин.
И твердь не смерть, как раз наоборот,
и высоки осенние глубины,
и от церковных медленных ворот
нам пух в лицо, нам ветер голубиный...
Но в той же осени, ещё нежней, чем пух, -
прикосновенье не к костям, а к коже.
Плач по тебе не так, как порох, сух -
а как листок в кобеднишной одёже.
Последним солнышком, поверхностным, косым, -
нет, не снимаю стружку ни с кого я.
А пенку -
        что ж, -
              распробуем, вкусим!
И - ускользнём на миг из-под конвоя...

Ещё местечко есть у Бога на картине -
вписать, как я томлюсь в любовном карантине.
В холерном бы каком... и тоже не загнуться.
А тут вздыхай тайком, не смей и заикнуться.
Душа и так полна - как яблоко, в упадке.
Уже и красный цвет - зелёному на пятки!
Не до стихов,
          двух слов мне жаль на разговоры.
Заклинило их, что ль, на красном, - светофоры?
Горит за лесом лес, да астры излучают
свет с низеньких небес, - а выше и не чают.
Учусь у белых астр сиянью и смиренью.
Чтоб скромно в тень уйти, я притворюсь сиренью.
Прощай!
      Не обращай на мой уход вниманья.
Кто б ни сломал - сирень лишь гуще от ломанья.

Люпина выстреливают витые стручки.
Так к краю и подталкивает - к сентябрю, к Бородину,
к речке Войне, а я говорю - к войне,
к нашей ссоре в полупустой электричке -
со смоленской дорогой в окне, -
кому сидеть у окна...
Яблоками дети хрустят, носом клюют старички.
И похож на крепкое зимнее яблоко в горле комок.
Люпина выстреливают пересохшие, витые стручки.
И - струйками, свечками в небо - голубой ружейный дымок.
Так к краю и подталкивает - к Бородину, к сентябрю.
Наспех читаю старинную книжку - тебе подарю.
То читаю, то нюхаю - жёлтую, хрупкую - "Двенадцатый год".
Вот только за год забыла, какой на двери твоей код.
И сколько лет тебе стукнет в нынешнем сентябре.
Пороешься в книжке моей - "навязанном добре".
В навязанном добре весь твой бедный дом:
те любили давно, эти любят, остальных - на потом...
Оставляла на завтра мороженое - больно жирно, вместе с кино!
... молочную лужицу на полу котёнок лакал - лягал
голодного солнечного зайчика.

август 1991 г. Павловский Посад

Душно пахнет растёртой в ладонях геранью.
Близко-близко к удушью, к самовозгоранью.
За семицветной от слёз, не алмазной - но гранью!..
Нет, не режутся сумерки сразу на тьму и на свет!
Вот сижу и читаю письмо, а куда слать ответ...
Думал, в шутку назвал меня ласточкой, рыбкой, цветочком?
Крест поставив, не в чёрную пропасть столкнул, - в иордань.
И горела герань, как гортань, шнур бикфордов 
                          по строчкам, по строчкам...
так кричали друг другу во сне сквозь стекло, что в алмазную грань
превращалось стекло, по которому вот уж и слёз не текло
две недели, и месяц, и год, и линяло число
на конверте без острых углов,
                    боль и та притупилась.
Ах, как банька бы наша в крещенский мороз протопилась!
Душно...

октябрь 1991 г.

А.Мустафину



Только в юности живая синева!
Только в юности есть Волга и Нева!
Вся святая пригорюнилася Русь,
что до Волги я уже не доберусь,
не поеду в бывший город Ленинград -
затрапезный покупать себе наряд.
Киселя хлебать, да слякоти месить...
Дай мне праздничное платье износить!
Не к заутрене - к обедне бы успеть.
Лебединую бы загодя не спеть...
Про мою про синеглазую Оку,
да про лёгкую про лодку на боку.
Нидокуда в ней ни с кем не доплыла.
Синева ли изболелась добела?
Отложив на двадцать с хвостиком годков,
пароходных не послушалась гудков.
День за днём и год за годом чередой.
За углом, за поворотом, за чертой...
У черты весь день на корточках сижу,
за водицей, в жирных радугах, слежу.
С чьей-то лодки
          чтой-то крикнут на бегу -
той,
    которая всё лето на боку...

октябрь 1991 г.

Что за слава и кому принадлежит -
жаться к камушку, ах, кто под ним лежит!
А никто под ним, не плачь, не лежит.
По сей день тут одна дачница блажит.
И таких тут дачников, к таким на поклон...
пусть нас к жертве позовёт Аполлон!
А то всякий от нуля в учителя.
И Оки тут очень душная петля.
То ли ворот тесный, - ну так расстегни!
То ли Царь Небесный, - шею-то согни!
Не пред первым встречным гнёшься, не гордись.
Лишь забором от зевак загородись.
Станут в рот тебе глядеть ученики, -
и от них все перепрячь тайники.
И, чем серый камушек примерять,
поучись у камушка умирать.
Был горой он, в облаках повитал, -
а такого,
      падая,
          повидал...
Под смиренным, в ссадинах, в синяках, -
да хоть вечно пролежать в учениках!
А чтоб пусто, да чтоб надпись на пустом...
А ещё возись с рябиновым кустом.
Ботанический, средь кладбища, каприз:
не хочу, чтоб надо мной кипарис!
Надо мной чтоб, отбрасывая тень,
гуси-лебеди летели весь день!..
Только мало ль чего дачницы хотят.
все летят куда глаза глядят.
Над Тарусой,
        окающей, русой,
гуси-лебеди летят...

ноябрь 1991 г.

Снег побелил Коломенское: чисто...
Чуть не сказала: чисто и бесследно.
Но на снегу свежайшие следы.
И - свежим хлебом так настырно пахнет!
... французской булкой,
         то-то Катя ахнет,
когда я из-за пазухи достану
живое, тёплое, котёночка, щенка,
с хрустящей корочкой, румяная щека,
и слюнки потекут...
          А где пекут...
Зря озираюсь, и на цыпочки встаю,
и носом в воздухе рисую иероглиф.
В чужое дело, стало быть, сую.
Так вот что значит чисто.
                    Дочиста!
Уж не метёт старуха по сусекам,
на колобок, -
        скребёт, скоблит, строгает.
А старика на бунт не подстрекает.
Ко лбу щепоть:
        когда легчает плоть,
подаст Господь!

 7 ноября 1991 г. Коломенское

- Отгони от него бесов, Господи, - говорю.
- А ты палкой по нём бей, - говорит.
Шесть палок обломится ( целый лес! ),
на седьмую выскочит первый бес,
на восьмую выползет второй бес,
а с девятой - так горохом и посыплются,
по трём пыльным углам попрячутся.
А четвёртый угол занят иконами.
Подлей маслица в лампадку, пусть горит...
- Божья Матерь, посвети ему, - говорю.
- А ты поцелуй его, - говорит.
- Уж я целовала, становился без лица.
- А ты бесов веником из углов - да с крыльца!
- А как же мне с ангелом целоваться, - ведь сгорю?
- А ты разве женщина? - ну так зеркальце дарю...

ноябрь 1991 г.

На то и дурак,
что снаружи враг.
Всех своих поубивал,
в дальних странах побывал.
Воротился стариком,
а дурак дураком:
одни враги кругом!
А умный дома сидел,
о душе радел, -
мрак в ней поредел...
Поредел в ней мрак -
поредел и враг.

На шизоидной картинке:
как мы гуляли по Ордынке.
Липа пыльная цвела.
по речке радуга плыла.
Ничего, что из бензина!
Ты купил мне у грузина
в день рожденья три цветка -
и повёл без поводка...

Письменами изрезанный, грубый гранит
          имена православных костей
кой уж век в целомудренной тайне хранит
          от гостей изо всех волостей.
Я и то не прочту: от письма до письма
          слишком долго, всю осень томишь.
А когда на Руси приберётся зима, -
          ишь, Мамай! - или кыш, Тохтамыш!..
И пойду восвояси, нажав на звонок
          так, что в спину мне выстрелит кнопка!
Гость незваный, со всех удирающий ног, -
          я и то себя чувствую робко.
До извёстки дотронусь губами, щекой,
          все зубцы, все рубцы переглажу,
и с горы, опоясанной горе-рекой,
          залюбуюсь на копоть и сажу.
А что надобно немцу, чете англичан?
          А тому фирмачу из "Алисы"?
Чтоб святую купель в сковородку иль чан
          переладили их вокализы?
По субботам тут публика! - не до старух,
          в деревенских платках из сатина.
Пусть их жмутся на паперти, сказано: Дух -
          Он везде, - так не всё ль нам едино...
Всё, что было при нас, то по нашей вине.
          Знают дети, чьи косточки ноют.
Но мы сами - и в сраме, и в храме своём,
          на своём разорённом погосте.
Мы и носа в чужие дела не суём -
          и зовём вас не больше чем в гости!

27 ноября 1991 г. Андроников монастырь

Хорошо было в Кунцеве:
на студентиках куцые
пиджачки-воробьи.
Наизусть - Соловьёва, Конфуция, -
за полночь бои!
Ссоримся, миримся,
любим друг друга -
и всех соседей заодно,
насыпаем крошки
в кормушку за окно...
Хорошо было в Кунцеве:
косое солнце в шкафу,
посылки с апельсинами
в Пензу, в Уфу...
Закатились апельсины
за горы, за леса.
На чужие голоса
отзываюсь.
В чужие глаза
смотрю...

январь 1992 г.

Точно в нас с тобой Малевич
перепутал кубики:
я не Ира Ковачевич,
бантиком губки!..

Ах, царевич-королевич,
князь ты мой прекрасный!
Свадьбу с Ирой Ковачевич
в Снегирях отпразднуй!..

Мы с тобой над Снегирями -
в голубях венчаны.
Чирикают за дверями
девочки невечные...

Не для плавающих мелко
спасательная шлюпка.
Говорю тебе: - Побелка...
А ты мне: - Поголубка!..

Пусть их дуют кагор
девочки с амурами.
Не у Иры, мне в укор,
ты гостил в Муроме...

С голубями наравне,
падай не падай, -
не на Ире - на мне
крестик твой крылатый!..

И не с крымского моста,
а с креста, с мучения
как на ладони вся Москва,
лет и зим течение...

Не запруживай, -
              река
вот-вот заболотится.
Голубя - не кулика
любила Богородица!..

Перебранка-перестрелка,
вся в гудках трубка.
Ну побелка же, побелка!..
Скажи: - Поголубка!..

апрель 1992 г.

1.

Выпускал из лука стрелу.
Крымский мост летел, как стрела!
... а не птица.
            Поскупился:
                    крылу
не хватило одного лишь крыла.

2.

Крымский мост в крутом полёте.
Тетива ещё дрожит.
Обидно: на болоте
лягушка сторожит.

3.

Крымский мост - через Лету.
Позапрошлому лету конец.
На "букашке" весь вечер я еду и еду.
Много-много Садовых колец...   

2 мая 1992 г.

Ушёл - и увёл день,
ушёл - и увёл ночь,
как вишня цветёт - увёл, -
как жаворонок поёт...
Как этот камень тяжёл:
                    ушёл!
Лучше б не приходил.
... и камень-то прихватил!
Тебя в воровстве уличать -
иль,
  день за днём,
            легчать?

май 1992 г.

Иван-чай, зверобой...
Бабушка за ворожбой.
Вся кухня в венчиках.
берёзовый гриб.
Половица в сенечках -
скрип-скрип...
Да и в дверку низенькую -
скряб-скряб...
Ты кого в охапку-то
сгрёб-сгрёб?!..
Говорит ей дедушка:
- Красна девушка!

июнь 1992 г.

Порадуюсь каждому дню, -
а дни всё светлей и короче.
А лодку твою загоню
в укромные заводи ночи.
Ей плыть по теченью, - иль гнить, -
иль сохнуть зимой в пересказах...
В саду нашем даже и сныть
в жемчужинах вся и в алмазах.
За то, что желаньем горит
уйти в семена и коренья,
ей, сорной, секрет приоткрыт
небесного
       в сердце
              горенья!
С тобой мне хоть плыть, хоть пилить
дремучие, вязкие брёвна.
И - на руки в полдень полить, -
а в полночь дышать себе ровно!
И выздоровления ждать.
любовь не опасней ангины.
И чем благодать насаждать,
пойду-ка сажать георгины...

июль 1992 г. Павловский Посад

Как бабочки с пламенем схожи!
Их пламя учило летать.
И вот - ни одёжи, ни кожи, -
и нечего, нечем латать.
Душа полыхает, нагая.
Уж ей ли бояться огня,
к твоей налегке приникая
на склоне ненастного дня?

ноябрь 1992 г.

Перед иконой Всех святых -
дыханья тёплый ветер.
Перед иконой Всех святых
стоим - и ропот в сердце стих,
и всё ещё не вечер!
перед иконой всех святых
потрескивают свечки.
Перед иконой Всех святых -
овечки-человечки.
Кто только нас ни пас, ни стриг!
Вон, с молоком в глазах, старик.
Видок потусторонний.
А дух и на отлёте бодр.
Гляди-ка: на иконе Пётр
с премудрою Февроньей...
Ты о такой жене мечтал?
... чуть свет из спальни выметал,
вытряхивал из бязи.
Молюсь перед святой четой,
борюсь с несбыточной мечтой -
о благоверном князе.
Не о тебе - а всё о нём.
И наигрались же с огнём!
Весь пламень растеряли.
Друг против друга: лики в ряд -
сусальным золотом горят -
да мы с тобой в астрале...

16 ноября 1992 г.

Потянет - к огненной и магнитной,
едва лишь станет опять молитвой
имя твоё взрослое - костромская латынь,
а детское - как вербочка в стакане, светлынь!
А ещё не ездили в Медынь, в Рязань.
А сны! - хоть чемоданные наклейки вырезай.
течёт по усам твоим мёд-медок.
Вот и размотался шерстяной моток.
А тропинка дальше торопит-теребит.
От осин по осени в глазах рябит.
От рябин по осени красные глаза.
Все глаза проплакала, такая полоса.
А чем плакать попусту, подушку кусать,
ничего не стоит - миленький! - ласково сказать.
Ещё и не молитва, - но уж точно не мольба.
А ты мне по телефону нараспев: - Мель-ба...
По весне весь в яблонях Господень сад.
Язык не повернётся соврать: - Любовь назад...
Хотя и не загадываю на любовь вперёд, -
всё ж,
    слава Тебе Господи,
                    яблочки как мёд!

декабрь 1992 г.

Всё ж пока не убило,
пока не прибило вчера и сегодня
к белой-белой зиме, белой-белой стене на горе, -
ах, душа моя неженка, серая мышка в норе, -
я ещё и не знала, какая ты крепость Господня!
Одиноко, горошины слёз застучали об лёд.
Вдруг коньки застучали об лёд,
на печали серебряной пыли налёт.
Ни на миг не прервётся всё нового детства веселье!
нараспашку мой дом, в нём обои шампанским зальёт
кто-нибудь из гостей - на счастливейшее новоселье!
В тесноте - не в обиде, -
про новый, просторнее старого дом говорят.
А ещё говорят -
пожалею, что всех в душу пускала подряд.
Но душа не гостиница,
чтоб у живых и у мёртвых отбирать паспорта.
И не в душу, не в сердце
та дверца, что на ключ заперта.
То-то смех:
от меня запирался возлюбленный - душу берёг.
Ну точь-в-точь от воров -
с нераспроданным за гол товаром ларёк.

От бездомной любви -
под навесом, под зонтиком, под деревцом, -
от бездетной любви -
с перевёрнутым в лужице детским лицом, -
осенила догадка, скажу да и дело с концом:
от безбожной любви
наш с тобой богоносный народ одичал!
Нищета? -
от любви не заметила б разницы между избой и дворцом, -
а вот рай в шалаше подкачал.
Ничего мне не надо,
ни танцев под шорох шершавый: "жираффф", -
ни каких-то особых, навек, на любовь твою прав.
Так любить - это значит, друг друга дотла оборвав,
класть поклоны - а шёпотом клясть.
Я, спасибо, уже напилась приворотных и всяких отрав,
мне посюда их чёрная сласть!
Я хочу, чтобы дом, ну хоть три, хоть четыре венца...
Повенчаться на царство,
будь ты мне за царя, за отца!
Не двумя голубками -
всею Русью стоять под венцом!
А не то что с любимым всё лето под зонтиком, под деревцом,
и ещё одно лето,
          и летопись оборвалась...

декабрь 1992 г.

Вдруг поняла, какая слабая
и отчего так к Богу льну:
повсюду темень косолапая,
куда с дороги ни свильну.
Вот-вот накинется, медведица, -
хоть притворись, хоть впрямь умри!..
А свыше светится да светится
то,
  что у нас с тобой внутри.

25 декабря 1992 г.

У неё глаза синие-синие,
день и ночь синие,
день за днём синие,
год за годом из-под век
на тебя такие синие,
что птицы зимние,
глянут -
      ослепнешь,
корму не напасёшься...
А у меня от неба синие,
белые - от инея,
от леса зелёные,
от беды солёные,
от солнышка золотые,
погляжу на доченьку - молодые,
погляжу на кремль - седые...
А то ишь какие синие!
Тебе плакать хочется, -
а у неё глаза-а!..
тебя класть под образа, -
а у ней всё бирюза.
Выбирай, к какой пойти.
С полпути-то
          воротись!

январь 1993 г.

То ли храма голубиное строенье,
то ль душа, прозрачная от бед...
Берёзовое струенье,
радонежский свет.
На реке на воре,
как на горе Фаворе, -
то ль свят, то ль сед.
Бог в помощь тебе,
            да ельник
( а я - чем помогу?! ),
да перемелет мельник
всю мука на муку,
да мать земля сырая
льнёт к небу: - Отче наш...
Нет, даже не сестра я,
не персонаж - пейзаж.
Берёзовый, еловый,
в шлемах до бровей.
Прав, прав боец суровый!..
А храм - он чуть правей.

апрель 1993 г.

Сегодня оттепель и ласка,
и эти плавные холмы...
И наше плаванье, берёзовая сказка
про то, как свет добыть из морока и тьмы.
Есть время вдуматься, опомниться, очнуться.
Но сколько лодочек, корабликов ни жги, -
уж вот-вот свечечки белёные качнутся,
холмов и волн запетушатся гребешки.
И - наше плаванье до моря-окияна.
Так много воздуха и ветра в парусах,
что сладость - горькая, проталинка в глазах:
люблю тебя светло и покаянно!

6 апреля 1993 г. Коломенское

Но и на склоне жизни и любви...
Пригретый склон кремля травинками исколот.
По лодке, по реке неутолимый голод? -
на круглом облачке лазурь переплыви!
Там навзничь ляжет каждый, у кого
земли и неба кровообращенье,
кто, как и я, отведал, каково
на том пиру,
        на царском,
              угощенье.
Все стены рухнут, с надписью иль без, -
лишь эта, розовая на закате, -
не от земли до неба, а с небес...
Любая крепость крепче ль благодати!
А коль отечество, каким я дорожу,
во мне самой, - то всё послушней, кротче
я говорю милому: - Не держу! -
а Им,
    Обоим,
         путая их: - Отче...

26 апреля 1993 г.

Не по тебе - сурова ли, нежна...
Как вдруг не ты мне - я тебе нужна!
На весь промёрзший Киевский вокзал
по телефону: - Солнышко, - сказал.
И закруглился тотчас же январь..
И превратился в солнышко янтарь.
Я до тебя как муха в янтаре!
Но ведь и ты состарился в норе.
Из ожерелья прозвищ и святынь
не вырывай и не взывай: - Остынь!..
Ах, солнышко попробуй погасить,
чтоб мирозданья не перекосить!
Нет, я не помню, что до нас с тобой...
Улитка неба, схожая с трубой.
И, может быть, уже сто раз до нас
в неё трубили,
            когда пламень гас.

май 1993 г.

Трава, вот увидишь, пробьётся сквозь камень и нефть!
... сквозь камень, сквозь пламень,
сквозь нежить, и небыль, и неть!
Недаром у глаз твоих зелень железной, остроконечной травы.
Под осень и осы и мухи ох и жалиться же здоровы! 
А что ещё делать, когда, не распробовав мёд,
душа об алмазную твердь бирюзовые крылышки мнёт,
когда неизвестно откуда сомненье взялось,
что любим друг друга мы -
сквозь асфальт, сквозь житьё наше врозь,
сквозь сплошные невстречи
в моём Александровском - твоём Нескучном саду...
За нашу очную ставку я Страшному рада суду!
Мне ль бояться суда:
Бог и так уж к том у присудил,
чтоб меня под конвоем возлюбленный мой посетил...

17 мая 1993 г.

1. АНГЕЛ

Чайка смазывает крылом
ближний план, - а весь дальний план
занимает небесный гром -
детства белый аэроплан.
И чем старше, тем ближе даль.
Сдвинув церкви и колоски,
видеть каждую бы деталь!
не в любви - в мелочах близки!
И, как луч из-за туч, высок -
вровень с ним лишь колокола -
детский твой голосок, глазок -
в распростёртые два крыла!

2. "БОГОМАТЕРЬ  ТОЛГСКАЯ"


А.Мм.



То ли с чёрной, то ли с белой птицей
          сходство: на, поклюй пшенца...
У монашки светлолицей
          будто вовсе нет лица.
Сквозь глазёнки сразу твердь небесная,
          синеокая видна!
А недаром для молитвы тесная
          келейка отведена.
Стынут розы в каплях-семицветиках,
          и на свежих срезах сок.
И - такой смешной кораблик на билетиках
          у приплывших на часок.
И опять на зыбкой палубе, и Волга...
          Не отчаиваться, всё путём!
Вот в кого преобразилась пристань Толга:
          в Богородицу с дитём.
Оказалось, всё так близко, просто -
          и обыденно почти...
Но попробуй монастырского погоста
          серы камушки прочти!

июль 1993 г. Ярославль

Болгарским крестиком на пяльцах вышивая,
не дышит бабушка и зренья не щадит.
А папина шинель, ещё совсем живая,
меня на поле Куликовом защитит!
Ведь мы с тобой теперь на поле Куликовом,
друг против друга исподлобья отстояв,
о нашем бое позабыли мотыльковом -
воздушном бое поверх выпушенных трав:
вон парашютики осота, иван-чая,
вон одуванчика рассыпчатый рахит...
Ведь есть с кем воевать, в обидах не мельчая,
на папиной реке меж вётел и ракит!
Поехали на Дон, опять нехватка в войске!
... всю ночь уху варить, молитовку творить -
да с милым в шалаше безмолвствовать по-свойски, -
как бы сама с собой уставши говорить.
Устанешь, - каждый день прощаемся навеки,
как будто босиком бежим по острию.
Теперь не до речей, все в Дон ручьи и реки!
Что ни скажу - в струю, когда в одном строю!
Ты всё теперь поймёшь, - а мне так мало надо...
К добру ль так много коз, обглоданный плетень.
Но папина шинель на гвоздике, она-то...
Укроемся одной, а рассветёт - надень!

2 августа 1993 г. Павловский Посад

Оцепленье: ящерицей, полднем
себя почувствовать на миг - как бы навек.
Ах, надавали обещаний, - а исполним, -
так скажут - выпал прошлогодний снег!
Как будто время в белоглазой твари
остановилось, дав и нам передохнуть.
Шестая осень на твоём Цветном бульваре
на днях, -
        а всё-таки...
                  потом когда-нибудь...
Считать не станем наши осени и зимы,
и мало ль что на днях произойдёт.
Печаль о времени горчит невыразимо, -
а всё же это не полынь, а мёд!

1.

Всё меньше августа в светёлке, -
вскользь, в четверть солнышка глядит, -
а мысль о неоплатном долге
в тени сильнее холодит.
Как листья падают на землю, лови руками не лови, -
так я, не отвечая, внемлю
Господней - не твоей любви.
Меж нас с тобой любовь взаимней,
и то - пустые дерева.
Хоть вышли порою зимней
дрова, -
да печка здорова!

2.

Преображения Господня
свет в тихих яблоньках сквозит.
Ты яблочка вкусишь сегодня, -
а что меня преобразит?
То ль дело - утречком румяным
на пристань ласточкой лететь...
Ах, оставайся безымянным! -
ты все, кого я ни приветь!
Ты в лёгком облачке жемчужном,
в чумазых строчках вкривь и вкось:
кто в северном краю - я в южном
зимую, -
     встретимся, авось!
то лето всё ещё не скоро,
а загодя гнезда не вьют.
Иль знают: без подъёма в гору
лжив мироздания уют?

19 августа 1993 г. Павловский Посад

И.Барметовой



Я плакала с утра, душа казалась голой,
вся у прохожих, у проезжих на виду.
И только свечечку затеплив пред Николой,
вновь отогрелась в человеческом роду.
Не зря тянуло в храм: там, потеряв друг друга
из виду,
      на виду у Боженьки рыдать
так сладко, так тепло, что ласточку от юга
отвадило б - нашлось, где зиму коротать!
Там каждый свечку жёг свою, свои печали
на птичьем языке невнятно излагал.
И не стыдились, и других не замечали
мы - в кольцах ладана, в пространстве из лекал.
Сошли на нет - и закруглились, затупились
взаимной ненависти острые углы.
И все сердечки, точно свечки растопились.
И - слёзки с горочки! - прозрачны и круглы...
Одна не плакала - вся в горьких, шоколадных
глазах и локонах, отдельно от других,
так не похожа на любимых, ненаглядных,
до самой смертушки - бесценных, дорогих...
Сквозь рощу свечечек коробилась усмешка.
О сушь трескучая берёзовой коры!
Ослабь подпругу, а? - на волюшке помешкав,
заплачь, как все мы! -
                    но -
                      лишь камешки с горы.
Не в зеркало ль тогда я жадно так смотрела:
тверда! - ещё никто не вышиб из седла.
Я на ином огне, на тёмном присмирела.
Тот никого не грел - меня сжигал дотла.
Обеим говорю: - Теперь поплачьте вместе -
над ветхою красой, над родиной босой.
И, за руки держась, с горы тихонько слезьте:
не в пропасть головой - тропинкою косой...

сентябрь 1993 г.

На "ботанические стансы"
я в этот раз не потяну:
финансы, спевшие романсы...
Ну хоть бы астрочку одну!
Вновь заболев астральной темой,
спев с ними хором "Ночь светла",
я притворилась хризантемой
и в гости к милому пошла.
Который стукает годочек,
а он... да ладно, без обид.
Вот, говорю, тебе цветочек,
он тоже инеем побит.
Зато не дивное ли диво, -
себя хвалю на все лады:
старуха так неприхотлива,
что не засохнет без воды!
Обоих - год ли, десять минут,
вся тысяча, на страх юнцу, - 
из вазы с трещиною вынут -
и пепел примут за пыльцу!
Друг другу не хомут, не бремя.
И встретимся - не просквозим!
Для тех, чьё истекает время, -
уже одни лета - без зим...

8 сентября 1993 г.

Русский сдвиг всего мирозданья -
и теперь уже ни к чему
у метро назначать свидания,
целоваться, сея чуму.
Скажут - ох, глубоко копаете!
Всё же просто, как Божий день!
Поскорее стирайте с памяти
кремль, и Пятницкую, и "День"!..
Стали все мы засохшей фрескою,
береги нас не береги.
Даже утки садиться брезгуют
на поверхность Москвы-реки.
Кончим счётов своих сведение
перед тем, как залечь на печь!
Всюду будто бы в сновидении -
застеклённо-русская речь.
Друг на друга глядим злокозненно,
разеваем по-рыбьи рты.
И на лицах живут разрозненно
вдруг разросшиеся черты.
Всё бородки, да козьи лобики.
Всё бы рвать нам, кромсать, пороть...
Во спасенье небесной логики
отвернулся от нас Господь.
Вот когда воедино свяжется
всё со всем на страшном суде, -
нам московский бензин покажется
ясной радугой на воде.
Лишь, как школьники, взявшись за руки,
тот урок мы ответим свой, -
семицветные вспыхнут арки
над повинною головой!

18 октября 1993 г.

1.

Не разлучай нас, боже, ни на миг! -
а жизнь и смерть нам больше не разлучницы.
Вся наша жизнь была, как робкий черновик.
Отныне набело и ликовать и мучиться!
Меж тьмой и светом трудный выбор прост:
в льняных ресницах слепнут очи кроткие.
И хоть во весь нам выпрямиться рост, -
лучи полуденные самые короткие.
Как ни хитри, ни бейся, ни потей,
ввысь ни крадись тропинками окольными, -
смотри: у голубей над колокольнями
кругов намного больше, чем путей...

2.

На колокольне голуби, сквозняк,
проёма солнечный, предгрозовой синяк.
То ль колокол тут бился в тесноте,
то ль небеса московские не те...
Ах, как похожи городские небеса
на бранные, в ушибах, телеса!
Сквозь колокольню синяя - не твердь, -
а Торжества заждавшаяся Смерть!
Ни звонаря, ни колокола нет,
и только след от колокола - свет!
Поют лучи, и медный воздух сух...
Но,
  чтобы слышать,
              надобен не слух...

3.
 
На миг прильни - навек запомнись мне!
И за порог, на шее не повисну...
Нас погребут, убитых на войне,
ни на гробы не тратясь, ни на тризну.
Когда чума, - на Бога уповай.
От бомбы прячься в свежую воронку.
Не до врага, - а только успевай
своих, чужих оттаскивать в сторонку.
Не до обид, сомнений, пустяков.
Начнём с нуля, все наши счёты спутав...
На тайный путь звезды и пастухов
меняем братство цезарей и брутов!

4.
 
Миллион, иль поболе сумму
платим - нет, не за корку хлеба:
расстреляв священника, в Думу
"выдвигаем" папашу Глеба.
Хоть и крест у него на чреве,
и с иными мирами связь, -
а слова-то из уст что черви:
- Слава Богу, кровь пролилась!..

5.

Ни Лжедмитрия, ни Стефана Батория,
ни московских и ни киевских князей...
У России кончилась история, -
так зачем же ей ещё один музей?
То ль заморская советовала кумушка,
то ль дурак купил себе умок, -
только Дума нам понадобилась, думушка,
домик-пряник, терем-теремок.
Погуляю да сухариком похрупаю
да подумаю, коль Думу завели:
может быть, свою ошибку грубую
я ещё исправлю не земли!
Не на Красной - на кровавой площади
я спрошу, - нет, Господи, спроси:
- Чей флажок над головой полощете
в родниковом воздухе Руси?
Чьи вам пташки проклевали темечко
до таких извилистых мозгов,
что обратно закатилось времечко
из Москвы - за Новгород, за Псков?
На закате храмики румяные
отгорят, отблещут, отцветут.
В отчий дом расстриги окаянные
по семь бесов каждый приведут...

6.

Под рубиновыми звёздами московскими...
Ходит слух - под пауками масонскими,
пятернями, да когтями, да клювами,
под Останкина развесистыми клюквами,
да чуть что - на Блока, мол, даже блок
путал с кровью клюквенный сок...
да будто бы игрушечные наганчики
выдавали в рыночном балаганчике.
Из игрушечных по куколкам - бух! бух!
А народ-то и поверил, и попадал - вот лопух!
Балаганчик пляшет-плещется на ветру,
а в нём смех припадочный - не к добру!
В никуда летим на всех парусах.
Наш трёхцветный флаг в пустых небесах.

7.


А.К.



Мне женщина в очереди сказала:
- Не бойся, - бесов не весели!
Вон я дружинникам отдала одеяло,
и в список какой-то меня внесли.
Кусочек проволоки да пульку
на память о хлопчиках подобрала.
Шутили - в разведку пошлём бабульку...
А утром такие пошли дела!
Вот-вот заметут рабу Божью. Алевтину, -
а я знай солю капустку впрок.
А одеяло им в такую холодину
как раз бы... да кабы Господь помог.
Уж я ль не молилася днём и ночью,
и батюшка вышел их всех мирить.
- Не бойся! - чего на миру бояться,
ночами не спать, сухари сушить...
Мой дедушка звал их "кинто", - паяцев
своими слезами до слёз смешить?!
Какие кривые у них улыбки,
косые глаза, проваленные носы.
Их поцелуи на пасху липки, -
но патриарх наш точь-в-точь весы.
Не знаю что, но чувствую - не за горами!
Но, хотя знаменьям несть числа,
не благодать он стяжает в храме,
а равновесье добра и зла.
Ах, песнь лебединая в поднебесье
ужель с преисподней самой в ладу,
а всё мироздания равновесье -
в коньках новичка на зеркальном льду?
Но Алевтина твердит: - Не бойся, -
уж я-то в костёр наломала дров!
Сорок дней хлопчикам, почившим в Бозе.
Сверху одеяло - а свыше Покров.
Ещё у костров ночевать нам, греться -
на ледяном сквозняке эпох.
Древняя всё же не Русь, а Греция, -
а с нами живой православный Бог!

октябрь-ноябрь 1993 г. Москва

А к небу в железную клеточку
нам смолоду не привыкать.
На каждую веточку - ленточку, -
и реквием павшим слагать.
... словами непроизносимыми,
как хочешь, так и понимай.
Но за чёрно-белыми зимами
уже и не прячется май!
Такое в нас, тихоньких, деется!
Злой огнь продержав под замком,
взрывается голое деревце
пушистым, зелёным дымком.
Колени, и локти, и плечики,
наружу пробив скорлупу,
расправили голые птенчики
под тихую эту пальбу...

16 ноября 1993 г.