А.Мм.


Опекушенский Пушкин в лесах
точно в клетке - дождливый, заплаканный.
Полседьмого на круглых часах.
Где-то "Чеховка" в арке за "Лакомкой".

Но не лакома мне латынь,
ни Тверская в неоновых заревах.
Дотянулся клешнёй до святынь -
кто при Господе храм разбазаривал.

И Страстной, и Крапиновки тут.
Как в музее, топчусь в магазине я.
И вот-вот в поднебесье уйдут
эти маковки синие-синие!

Не дадимся, затихнем в лесах
подмосковных - с обрезами, вилами.
Небеса в негритянских глазах
лебедями всплеснём белокрылыми!

А ослабнем - так с неба на нас
дождь намоленной святости выльется.
Русь давили щитами не раз
на латынь исправляли кириллицу.

Легче птички наш будет налёт, -
много ль весят нательные крестики.
Все уйдут крестоносцы под лёд,
все растают их снежные крепости!

2 ноября 1994 г.

1991 г.


А я - любила,
мне - не стыдно!
Того лишь не приветит Бог,
кто сладко спал, обедал сытно,
сам по себе скучал и сох.

Твою смоковницу в пустыне
не то что мёд к земле не гнёт, -
в её тени никто отныне
на полпути не отдохнёт.

И только на дрова, пожалуй,
сгодится срубленная плоть...
Так!
  В чёрном теле нас!
                  Не балуй!..
Тем выше поместит Господь.

I.

Вот что ты наделал, полюбуйся:
всю зиму черным-черно,
всю зиму врозь, хоть брось, -
а в апреле снег валит,
отмывает от чернил
нашу будущую зелень...

Вдруг простудятся листочки
на тополе-торопыге!

II.

Тёплый ангел,
          тёплый ангел,
тёплый ангел 
          пролетел!
Так предметы полегчали,
что не стало стен и тел.

Только завтрашняя радость,
только свет из-за горы.
До зажмуриванья сладость
от конфеты, от игры.

Снова за руки - и в гору!
В гору,
    в гору - налегке!
Белый голубь,
        белый голубь,
белый голубь
            на руке...

III.

Господи, - дай мне его, дай, дай!
Ну ладно, - дай ему чего он хочет, а я обойдусь.
Пусть станет весёлым и добрым, как вначале,
когда мы приручали зверей -
и за них отвечали...

IV.

Вот почему так тянет на Оку:
о вечности и о любви
я там имела представленье.
Встречаясь с любовником раз в неделю,
расклевали весь хлеб небесный.

V.

На Оке:
      текут лица,
ни на чём не останавливаются глаза.
Ни точного возраста, ни остроты ощущенья.
Ведь и до этого лета мы знали друг друга всегда.
Ни к чему разузнавать друг о друге подробности.
Одни и те же птицы подкапывают кручу.
А это всё новые и новые птицы.
Всё новые и новые...

VI.


О Господи!.. и это пережить...
Ф.Тютчев



Я Тютчеву завидую: беда
к нему пришла со стройным, строгим ликом,
не оскорбив, не плюнув напоследок
в глаза...
Такую бы и я перескрипела
зубами,
      вспоминая, как лоза
скрипела на Оке...

VII.

Мгновенье притворялось вечным,
и ящерица грелась на песке,
а я смотрела сквозь неё весь день,
оцепенев.
        Ни ночь не шла, ни тень
от камня,
        дерева,
              креста,
                    колокольни
не удлинялась ни на сантиметр...

VIII.

Испортить можно всё.
                  И вкус вина,
не для веселья выпитого, чёрен.
И ничего не вырастет из зёрен,
когда от слёз округа не видна:
идёшь да сеешь мимо борозды...
Я в раннем детстве говорила - "тёрен", -
и опасалась Синей Бороды.
А не тебя, любимый.
                  Чистый-чистый
и сладкий-сладкий, как щекотка, страх.
И воробьи стреляют из-под стрех.
И повторяю: "Ландыш серебристый", -
за бабушкой,    
          Столыпиной Л.К.,
из Пензы родом.
            Пряник из кулька
достану, ем, -
              и наши с ней Ахуны
я путаю с Тарханами слегка...

IX.

Поздороваюсь с первым встречным,
и он тоже мне скажет: - Здравствуй!
Очень кстати: будем здоровы,
двое хворых таких горемык...
Страшно вечером с электрички.
А ведь, правда, совсем не страшно,
если скажем друг другу: - Здравствуй!
Шелестит небесная стража.
И сама летишь напрямик -
в стае ангелов,
              странно даже...

На Пути повстречавшись Млечном,
возвратимся к ценностям вечным -
не навеки, хотя б на миг...

Миг всего лишь соприкоснуться
не руками
        и не глазами...

Весна-лето 1991 г. Москва, П-Посад

О.Волкову



Тридцать три соловецких - ан жив!
Мне такой бы покой и пошив.
Да, видать, дешевеет материя:
за три года дойти до безветрия!
За три года - в постели, не в карцере -
стать съедобною устрицей в панцире...
Ничего, я и ситчик заштопаю,
до любви своей первой дотопаю.
Бог - Он знает, добро или зло,
что с последнею не повезло.

Мне снился сеновал.
Сновал, сновал, сновал
по крыше ветер голенастый.
Я не спала всю ночь,
хотя на самом деле
я сладко так спала:
мне снился сеновал...
Какое сладко, - горько!
Ведь всю ночь
ты рядом маялся -
ворочался, вздыхал,
и сено сонно окаменевало,
и нас тянуло, каменных, ко дну,
а не друг к другу.
            Вот так сеновал!
А я-то думала -
            с дружком на сеновале...

Весна 1991 г. Шугарово

Ещё не пробовал ни с кем на сеновале?
Ну так попробуй, надкуси бочок
у яблочка зелёного, у сливы.
Уж изнутри их выел червячок, -
а ты - снаружи!
              Чтоб осознавали!
Чтоб видели себя со стороны!
...как с первым встречным,   
                         дуры,
ночевали.

И.Т.Гречко



I.

К нему кот ласкается - не к кому попало.
У него картошка лиловым цветёт - льнёт.
А я сомневаюсь, всё мне доказательств мало.
Подумаешь, слёз не льёт,
                  подумаешь, - камень, лёд...   
Да что во мне есть хорошего: ни шкурки - текучей, ласковой,
ни молодой картошечки в укутанном чугуне.
Живи-ка, такая вредная, лицо по утрам споласкивай.
Всей славы, что на войне, - ах, лучше бы на волне!..

II.

Воробьи купаются в яблоне.
Зелёные, синие брызги летят, шелестят.
Погляжу сквозь ветки - умоюсь
молодой водой...
Так торопилась, что пропустила
мёртвую воду,
            живую воду.
Порознь умыла: руки, лицо, письмецо
без знаков препинания.

III.

В июле - а засентябрело.
Небольно колется трава.
Не Золушка, а Синдерелла
по лестнице - и со двора.

Наш двор забит полезным хламом.
На грядке завитой чеснок.
Никто ни барышням, ни дамам
тут не снимает мерки с ног.

А двор, где мачехины дочки
отплясывают с королём...
Над "и" расставленные точки.
Всё поняли, и слёз не льём.

Так в Риме, где трава сухая,
Ока синела что есть сил.
Бой городских часов, стихая,
разоблаченьем не грозил.

Светилась рощица с опушкой.
Нас только в Рим и упекать.
Туда  твои часы с кукушкой -
без туфель с бала убегать!

IV.

Стрекозы, кузнечики в июльском журчат телефоне.
С кем хочу, с тем и договариваюсь о встрече.
За лугами, за лесами, за речкой Клязьмой...

За Клязьмой, зелёной от ряски.
Крылечко, чай на терраске.
Глядеть без опаски
в родные глаза - в чаинках,
в телячьих ресницах,
                    в гусиных лапках...

Летом Лета притворяется то Клязьмой, то Окой.
Лишь бы мне по ней с другим - тебе с другой.
Помнишь, как я притворялась рекой:
промеж бережков твоих текла,
за столом шарахалась от угла...

От воспоминаний, Боже, оборони!
Или как там зовут нечистого, - Асмодей?
А зато я помню всех соседей и их родни
дни рождений и свадеб, отъездов, приездов, смертей,
и в каком году пала Троя,
и какого числа Иван Грозный взял Казань.
Ты купил в Казани часы с кукушкой.
Убегающие часы с кукушкой над кухонным столом.

....................................................

Пей чай, казанская сирота,
пей чай с лимоном, середа на пятницу!
Пей чай,
      отвечай невпопад по телефону.
Стрекозы, кузнечики в моём телефоне журчат...

V.

Лес, пернатыми пропетый,
солнцем проткнутый насквозь.
Голой осенью - разведай,
а пока что - на авось!

Целый день плутай кругами, 
зверобой пушистый рви,
разводи беду руками
от шиповника в крови.

И - руками - шлющ, орешник
разводи, ныряй во тьму...
Тьма светлым-светла, а грешник -
непонятно почему.

Путь-дорожка, плащ-палатка...
Целовать - лишь баловать.
Лето с Летой путать - сладко,
а чуть что - переплывать.
Зверобоя, иван-чая,
мяты! - не достать до дна...
Мало ль в ком души не чая,
ходит на берег одна...

VI.

В нашей жизни не было мелочей.
А все тучки, солнышки - на лице.
Лишь от солнечных и старясь лучей,
я морщинками покроюсь в конце.

А не страшно, если вместе, вдвоём.
И не надо в зеркало нам смотреть.
Стороной до краешка обойдём
жизни самую печальную треть.

Даже весело: все мечут икру,
все боятся старости, как огня.
А мы в детскую играем игру:
в переглядушки,
            в "ты любишь меня?"

VII.

Почему я стесняюсь своей старости?
Ведь я так люблю твою старость.
Ты был круглый, весёлый, пустой,
с гладкой кожей, натянутой на барабан, -
и такой тугой, тупой звук: бух-бух...
                        А теперь Бах, Бах
бъётся сердечками свечек в руках прихожан.
                        Бах, Бах
остроконечный из пламени строит собор.
                        Бах, Бах
древнерусский напоминает аорист.
И - христианство становится ранним, простым:
все мы любим одного и того же Христа,
а молимся как хотим, как умеем...
И бьются сердечками свечек маковки русских церквей.

VIII.

Я частный человек, я очень даже частный,
к тебе, двадцатый век, лишь краешком причастный.
А вот ещё точней: краюшкой хлеба, кружкой
турецкого питья -
                считается пирушкой!
Клок сена в шалаше, и, чем грустнее иве,
тем веселей дружку: - Ну прямо как в Разливе!
В политике сечёт, на что же мне сердиться.
А речка всё течёт, а ива серебрится.
Чудесный огород топорщится на глине.
Неприхотлив народ - рад насажать на льдине!
...о пустяках галдеть, окучивать картошку,
на солнышко глядеть сквозь детскую ладошку.

IX.

Всуе Бога поминаешь, всуе - Пушкина,
и в Тригорском не гостили, а так...
А в любви ты скареднее Плюшкина.
Возвращаю медный твой пятак!

Далеко им, бедным, до сияния -
недожитым красносельским денькам.
Но - рукой подать до состояния,
а уж дальше, 
            милый, -
                  по деньгам!

Июль 1991 г П-Посад

А напоследок Кьеркегору
скажу, что, мол, слыхала звон...
Всё проще: выпили кагору -
а в коридоре телефон.

Как не набрать твой лёгкий номер,
о главном - как не помолчать.
Вот жалость, не к кому в Житомир
поехать по тебе скучать.

Чем дальше, тем вкуснее скука.
Звон - от церковного винца.
А философия - наука
о том, как не упасть с крыльца.

1.

Разлюбишь - и станешь самим собой.
И все от тебя врассыпную.
Не то переедешь, как танк,
женщину, 
      яблоню,    
           кошку.
А Бога не переедет ни танк, ни трамвай.
Разве Бога обманет любовь, которую то наденут, 
                                    то снимут -
да в шкаф, в чемодан - до следующего 
                            "ангела Боттичелли"?
Лучше бы я обнималась с твоим полосатым свитером:
только грел бы, а в душу не лез.

2.

Я знаю: надо смотреть в глаза...
А если глаза на лице нарисованы,
то лучше свои отвести...
Не успела.
      Сломались.
          Мне больше нечем смотреть
на плоское-плоское,
              твёрдое-твёрдое,
пустое-пустое...

3.

Любимое место в Тарусе -
не Дом и не Камень,
а лодка на том берегу.
Наша лодка на правом боку.
У воды на корточках сидим.
Блины пеку.
Путь наш в Тарусу неисповедим.
Бог знает,
        захотим
ли...

4.

Не расставаться навеки - а только на день!
Не выпускать из поля зренья, из рук!
А оно такое нерукодельное,
такое нерукотворное,
не моё,
      не твоё,
            Бог знает чьё...

5.

Осень ты, а не любовник.
Голый, весь в когтях, шиповник.
Исцарапал, искусал.
- А сама-то, - мне сказал...
А сама зимым-зима,
тишина лучины, прялки.
А почём же, ёлки-палки,
мандарины и хурма?!
Новый год - не год, а гад:
фея тычет наугад
палочкой из хрусталя
в мачеху да короля.

Осень 1991 г.

В овраге, где вола святая, -
где вправду с серебром вода, -
я, пальцем в небо попадая,
шепчу: до скорого свида...

Свиданья нашего в субботу
не бойся, пятницу - не дли:
о нас всю предоставь заботу
стеченью неба и земли.

Глоток,
      глоток,
            всё чаще,
                    чище...
Поверх пустых объятий, драк...
Не оттого ль, что духом нищи,
горой нам кажется овраг?

Не понимать меня не надо,
ни мне не надо понимать
того, чему я просто рада,
того, что просто благодать.

Молчу, не перебиваю ручей.
Сто дней подряд, сто ночей
готова молчать, не спрашивать, чей
велосипед...
Ну какой же ты мне ручей:
вся наша любовь - из речей, 
вся наша любовь - вслед.
Катись, велосипед!
Два солнышка о песок.
Глоток,
      кусок,
           на часок
в гости.
Ну какой же ты гость
мне, - кость 
           в горле.
Ну какой же ты гость
мне, - горсть
            глины...
А лучше горсть песка:
в ямке сырость и тоска.

Звала на помощь друга, Бога,
умерших - бабушку, отца, -
чтоб не на станцию дорога,
а
  через поле
            без конца!..

За то, что боль свою скрывала,
мне полагалась благодать.
Ромашки просто так срывала:
как бы чего не нагадать!

А по дороге через поле
шли и смотрели сквозь меня
такие, что уже и боли
скрыть не могли при свете дня.

И, Божьей помощи не рада,
благодаря за хлеб, за соль,
я шла и думала: не надо,
чтоб длилась бесконечно боль...

1.

Разноцветные любовники Шагала?..
Не любовь нас перенапрягала -
так, что плакала чеканка на огне.
...и коробилась, и корчилась, и билась -
в печке клёна, с форткой наравне.
Не любовь, а блоь: не притупилась.
Рухнул клён - побеги на бревне!
Не любовь до радуг доводила, 
горло  шёлком как перехватила!
...до павлинов, до песка в глазах!
На качелях, - а по правде - на весах.
Не любовь, - а до скончанья века -
такт и мера, чёртова аптека.
И песок-то не в глазах - в часах.

2.


К Марку Шагалу тончайшая
нить...
песня



В детстве любил что хотел -
поверх неотложных дел,
и осторожных тел,
которые на лету
зеленеют - и пакетик ко рту.
...над васильковым Витебском,
над клюквенной Костромой,
над Пензой - в земляничных пупырышках
                                летом,
в красных цыпках зимой...

.........................

Это кто же тебя надоумил разорвать тончайшую нить,
материнский канатик на железную цепь заменить,
из раба Божьего в чьего попало раба
превратиться, - пощупать, как материя груба?
И в картинной галерее, где только что летал,
сказать, что хватит глупостей, - металлом об металл...
На запястьях, щиколотках, в голосе, в хурме,
не золото, а железо.
                  Не в Костроме - в тюрьме!

........................

В детстве летал во сне
крыши латал.
Радуйся новизне,
голодал, как будто летал.
...над Витебском - в синьке, зелёнке,
над Костромой, в занозах,
над Пензой, в фотокарточках под папирусной бумагой...
Не с Марком Шагалом связь - с Богом
детская связь 
        порвалась!

Белых жаворонков у
нас пекут...
В.К.



Тане С.



Хочу приходить с мороза
румяной - не деревянной.
Хочу невозможного, да?-
ни совести ни стыда.
Хочу приносить удачу
тому, от кого лишь прячу
пустые глаза и руки
как лёд, - 
      а были как мёд.
А запах нарядной ёлки
в запорошённой чёлке -
он только растравит душу,
а голода не уймёт.
Ах, если б ты знал, мой бедный
(и сам - деревянный, бледный),
как без тебя скучала
я в этих чужих гостях!
Сосисками угощали,
звонить, писать обещали
не реже чем раз в неделю -
о тамошних новостях.
...там дети домой с мороза -
румяные, не деревянные,
то за плечами лыжи,
то санки на поводке.
С них зимние игры Брейгель
срисовывает в Париже
и в Бостоне, а чуть ближе,
на спуске к Москве-реке...
А наши-то дети - птицы!
Как ангелы, белолицы,
с глазами больше лица.
И в час свой исповедальный
скажу, что исход летальный
не худший для лебедёнка
из Лединого яйца.
Ах, Лету околдовали -
и в лету,
      и забывали
нас в Бостоне, и в Париже,
и ближе -
      в чаду кольца
Садового,
      митингового.
Баран ты, а я овца!
Всю зиму ходили стадом -
махать флажком полосатым, 
месить городской снежок.
Махали, да как махнулись
не глядя
      шило на мыло!
И снова те усмехнулись,
которые у кормила.
Загадочней Моны Лизы
над нами с тобой смешок.
И - ждут не дождутся визы
ещё одни - на исходе
летальном
      всех сил, всех сумм...
Летите! -
      а мы ни с места:
вот тесто, а вот изюм...

Зима 1991 г.

Если мы разлюбили друг друга, 
то какая же это любовь?
Узел на сердце, туго, ох, туго!

Если я от любви умираю,
то какая же это любовь?
Все три года ходила по краю...

Если ты - да не посланный Богом?!
...то какая же это любовь?
Бес в ребро - вот и вышло мне боком.

1992 г.

              Старикам и старухам,
всем нищим, в орденах, у кремля:
              -Не падайте духом,
да будет вам пухом родная земля!
              Рубины, рубины...
Под их остриями, поди, уцелей...
              Рубимы, рубимы
высокие главы стрельцов и московских церквей.
              Над вами иная
звезда, и в лучах её сладко, небольно сгорать.
              Пусть, вас обгоняя,
врывается в битву всех ваших ангелов рать!
              За вас, инвалиды,
за то, что на водку и хлеб обменяв ордена,
              садитесь на плиты,
смахнув с пиджаков имена, - и до дна!
              Вон, молоденький замер
на посту, - за него, за сынка...
              Слух, что газовых камер
на всех сразу не хватит, труби от звонка до звонка.
              До трубы дотрубите!
Докурите махорку свою на войне!
              Но - кому по обиде
воздаянье, кому по вине?
              Ах, рубины, рубины...
И любой бы по трупам до неба долез.
              И рябины, рябины -
точно кровью забрызган наш девственный лес.
              Точно мы ниоткуда, -
и кому, и за сколько целковых, не вемь,
              продал Бога Иуда -
и украсил рубинами голую темь...

Май 1992 г.

Кремль хоть из кирпича -
а не прочней соломы...
Пред Боженькой свеча
горит не догорит.
Смотрю из полутьмы,
из сладкой полудрёмы,
как бабушка, журча,
молитовку творит.
Не страшно засыпать,
когда Господь на страже.
Не страшно умирать,
не страшно - рать на рать...
Не страшно, что меня
разлюбишь ты, и даже
что я тебя, 
        что я 
тебя
    не разлюблю!

От Яузских ворот
как шеи поворот:
Кремль - луковиц гора, -
да белый пароход.
Умри - и никуда!
Не Кремль в звездах - а твердь!
А под мостом вода
бежит быстрей, чем смерть...

...............................

В том дух Святой, как пух
московских тополей
в воде - а светел, сух, -
всё легче, всё светлей.
...в том, как тебя люблю:
навек к Кремлю леплю
то взгляд из-под руки,
то поворот реки.
Нет, - шеи поворот!
От Яузских ворот...

3. КОРАБЛИК

Устав взбираться с волны на волну,
на крест,
      как на якорь,
              перед смертью взгляну...

16.

Вот почему так жалко старых зданий:
их по-живому теплятся руины, -
а я как лёд,
        едва жива, -
              в слова
ушла любовь ( - А я предупреждал!)...
Здесь мучились, молились, как и я,
любили - и несли свой крест.
И я свой крест - вздохну, - и понесу.
...Дыханьем печки в щах, и чаепитья,
и паруса в окне - как можно глубже -
вздохну - и понесу (как можно выше!).
Два этажа всего, а над землёй!
Вот почему так жалко...

24.

Во двор сырой и тёмный
ангел съехал по лучу...
"Я не ангел, я не ангел" -
твердишь мне день и ночь.
Так ведь речь не о тебе:
ангел съехал по лучу!

27.

-Сколько лет!..
Четыре.
      Оных.
Всю первую зиму - зелёных,
вторую - синих,
третью...
Затупились глаза
об синие леса.

28.

Мне до лета бы только дожить -
подвенечное платье дошить.
Да уж больно непрочная ткань -
городская метель...
И любовь не прочнее.

35.

Как вкопанная вдруг остановлюсь:
кора от холода постреливает, почки
попятились и клювики вобрали...
Нет, я не дерево: не умею ждать
ни корма, ни кармы.

37. ВЕЧНЫЙ  ОГОНЬ

Пламя с рыжей головой
в синей газовой косынке.
Отплясала, отлюбила.
Вечная па-амять!
...а никакой не огонь.

48.

Жила-поживала,
листик мяты пожевала,
сорвала на берегу
вишню - с клёвом на боку.
Кыш-кыш, скворцы!
Кыш-кыш, сороки!
Одиночества творцы,
мы не одиноки.
Думаем, что с нами Бог, -
а Бог -
    с любящими безответно.

52.

Не кукуй мне, кукушка,
отдельно от него
ни года, ни дня, ни часа!
...а у него в часах кукушка -
врушка.

53.

В сумерках ирги, 
поспевающей в конце июля,
натыкаюсь на локти, колени...
Разве мы обнимаемся?
И отдельно от улыбки разъезжаются губы,
прыгает подбородок.

55.

Золотой ты мой, золотобровый...
А и вправду - золотой.
Мне не по карману.

58.

Не знаю, продолжается ли жизнь,
и требуется ль жизни продолженье...
Плач по тебе, и теснота, и жженье
в руках,
       ногах,
            гудящих проводах.

73.

Точно все предметы в комнате
перетрогал, переставил.
Точно я теперь в гостях...
Вышел, хлопнув дверью.
Ни в гостях, ни дома.

75.

В нашем домике дощатом
плач смоляной -
по гулянью в сосновом бору.
...по слепым земляничинам,
по круглым облакам...

83.

Лунный, дынный, медный кусок...
Мне в Медынь ну хотя б на часок!
Но так горько, что даже и мёд
за какой-то часок не проймёт.
А ведь за год любовь и Медынь
станут мёртвыми, как латынь.

84.

Я "Павловский Посад" тепло произношу,
как будто флоксы нюхаю, дышу.
Так,
   погостив,
          прилепишься душой
к чужому городу,
          что разве он чужой?

91.

Что имею - то даю:
будь свободен, будь покоен,
будь один ты в поле воин -
в Божью славу - и в свою.
Не ревнива слава Божья,
Божьи дороги дары.
Не сорвись с подножья
заоблачной горы!

94.

Завещаем друг другу архивы.
А что делать с этим:
плакучие ивы
лодку из рук выпускают нехотя.
Ласкают по дороге...
Всё неправда про то, как мы плыли, -
хотя и не ложь.
...жили-были.

98.

Помог мне душу сохранить
для мира и постройки дома -
и тотчас стал её кренить
с горы на низменность Содома.
Сам - в гору,
          без оглядки, 
                    пусть
оглянется жена-дурёха.
...на поле синее гороха,
на реку синюю без усть -
я,
  только исток
              у любви...

101.

Божий дар - он совсем не количество,
но я всё-таки - "Ваше Величество", -
зря шутил, -
          зато предощутил
над землёй, над вспыхнувшей спичкою,
над любовью, какой себя пичкаю, -
тяготенье небесных светил...

102.

Склон кремля засеян маргаритками,
беленькими звёздочками прыткими:
раньше всех сияют из травы.
Склон кремля - на склоне дня воскресного.
Ничего крутого и отвесного
в муравьином зодчестве Москвы.
Есть в запасе сколько-нибудь времечка,
от пушистой звёздочки до семечка, -
возвратиться и начать с нуля.
От любви, принявшей приворотного,
до любви заступника народного -
склон пологий неба и кремля...

Июнь 1992 г.

Не в сиянье, ни в славе, ни в силе...
А ещё на руках не носили,
всё ещё у тебя впереди!..
А когда распознают и бросят,
по всей строгости с мальчика спросят, -
ты ко мне ночевать приходи.

Приходи в поношении, в сраме,
пробираясь чужими дворами,
чертыхаясь - да где ж её дом?!
Не повисну, не стану ласкаться,
васильками то течь, то плескаться
в твоём поле ржаном, золотом...

Бог простит - кого мы привечаем,
поим с ложечки липовым чаем -
и в постельку, и кутать до глаз...
Пусть за них, не любивших ни разу,
как простуде, подверженных сглазу,
по всей строгости спросится с нас.

От чего только их не лечили,
а прощенья просить не учили...
За таких и молиться всю ночь.
Больше нечем им, невиноватым,
от лукавого витиеватым,
до могилы горбатым , - помочь!

18.

Бог наказывает теми, кого ты любишь.
Откуда Он знает, что ты никого не любишь...
Наказывает-наказывает, а дурачок рассказывает,
как весело на поминках пели "Подмосковные вечера".

19.

Каждый цветок, с сердцевиной и венчиком,
каждая женщина, с любовью в сердце -
а снаружи оболочка
                износилась и отпала,
износилась и отпала, -
каждое солнце -
веретёнце небесных нитей, с узелками планет,
может быть, с узелками на память, -
как же все мы тут друг другу хотим запомниться 
                                          молодыми!
Всё похоже на Сотворённый Мир,
на творимый снова и снова...
-Из ничего, - скажете вы,
А я подумаю: из Божьего Слова...

20.

Когда мы говорим друг другу:
-Поедем завтра в Зарайск...
Говорим и едем...
Когда мы говорим соседям,
сталкиваясь в дверях:
-Доброе утро, -
мы каждый раз
кропотливо творим в себе 
мир. 

21. ЗАРАЙСК

Как любовь коротка.
Вожу пальцем, коленками езжу по карте.
Нет нигде городка,
в синих маковках, красных яблочках, -
только точка всё шире и шире расстеленной карте,
да звук на слуху - дух, а не слух!
Да вкус на языке: За-райск.
...как петляет река под горой,
нет-нет вспыхнет на солнечных спицах,
свяжет на миг.
Старику и старухе не спится
на крылечке кривом.
...то трава-мурава изумрудным ковром,
то - пыль дорожная, бархатная, путь-дорожка дальняя,
то карта на полу.
Как любовь коротка.
...собачонку, что к нам так и липла,
окликнули: -Муха!
Ешь тя ёж, ну чего пристаёшь!
Не видать городка,
когда в целой стране заваруха.
И - княгиня с дитём со стены.
Легче пуха!

23.

Ящерица без хвоста.
Полъящерицы.
Палящее солнце белобрысое.
Всё лето от тебя убегаю, убегаю...
Странный предмет у тебя в руках:
скрипка?
      Весло?
Ящерица новый хвост отращивает,
а я всё никак не расстанусь
с "перевёрнутой лодкой"...

24.

Любовь по-русски.
Любовь издалека.
Любовь, когда уже поздно.
Любовь с покусанными локтями.
Любовь -
      со звездой во лбу -
покаянная...

27.

Не держу
птичек в неволе.
А просто шли через поле.
В душу никто ни к кому не лез,
и так друг у друга как на ладони.
...день идём через лес,
          два идём через лес,
три года, -
      а их, может быть, в обрез...
Я тебя то и дело теряю из виду,
но не я же кричу поминутно: "Ау, ау!"
И вот садимся в разные лодки,
отпихиваю от берега, друг от друга...
Но не я же гребу из последних сил
против теченья,
не я же проклинаю любовь,
не я же
    птичек в неволе
держу...

28.

Думала - ласточка ты,
а ты канарейка...

30.

Сосед сжигает сухую малину.
Смотрю не мигая в костёр.
Смотрим в глаза друг другу не мигая:
ты и я...

 32.

В кукурузном поле
перекати-поле.
Без корней, без боли.
Без боли-то, без корней
            и вправду:
утро вечера мудреней,
            детка...

Лето 1992 г. П-Посад

Как днём всё понятно и просто.
В награду мне завтрашний день -
за детское, злое упорство,
всю ночь отрицавшее тень.

И то ведь - своя ли, чужая, -
тень, слившись, становятся тьмой.
И, свет в окне опережая,
я плачу - ах, Боже ж ты мой!..

А Бог меня слышит, конечно.
Похож на молитовку плачь.
И вот мне так сладко, так нежно, -
что хоть от завистника прячь!

..................................

Тень за угол женщину прячет.
Всю ночь Она плачет по Нём.
Лишь днём всё само себя значит,
и нет перевёртышей днём!

Петлю затягивает туча
и душит - вместе с потолком.
Любовь меж нами неминуча,
как меж огнём и мотыльком.

............................

Врата над вымытой землёю,
и впереди ещё полня.
Я не жалею, став золою, 
что мир уже не для меня!

Детский запах сена.
Стёклышки стрекозы.
В ромашках по колено,
всю жизнь проходим азы.

Любовь точь-в-точь как в детстве.
Душистый сеновал.
В своём небесном девстве,
закат горяч и ал.

Эх, ночку бы потемнее!
А ночки всё светлей.
Не узы гименея,
а слив янтарных клей.

То в яблоках, то в звёздах,
август на Оке.
И незаметен воздух, 
как церковка вдалеке.

Должно быть, ракурс узкий
нам с оспою привит.
Но пропади - и русский
осиротеет вид...

Сена тёплый стожок,
к самой душеньке шажок.
Не стишок записать,
а как стожок запасать
на зиму-зимучую,
неминучую...
Как тепло отдавать,
ведь некуда девать,
истлеет взаперти...
А скажу-ка я любимому:
-Отдохни, не приходи...


..........................


Как любимого ласкать, 
как за море отпускать
ласточку.
За морем теплым-тепло,
только б времечко текло...
Вот  как
        тепло
            отдавать!

Не жалко крыльев, жалко: за свечу
я приняла совсем другой предмет...
Но если я на столб не налечу,
как различу, огонь ты или свет?

Лоб у Сократа в шишках - от ума.
Так звездонуться - и не быть уму?!
Как я узнаю, свет ты или тьма,
пока тебя
      в слезах
            не обниму...

Как библейский калека,
твержу:
нет у меня человека...
В.К.




Нет слов - утешить, - тут и час молиться,
К малиновой сосне, к янтарной присмолиться
лицом,
    стать без лица...
Нет слов - сказать тебе, хотя бы напоследок.
Летит, летит с подсвечниковых веток
веснушчатая, тёплая пыльца.
И даже на твоём библейском Иордане
язык бы мой прильпе, то бишь, присох к гортани -
посетовать на то, что я без ног, без рук, -
а где же человек, уж и не чаю - друг?!

В путь-дорожку...



Как поезд, как тамбур,
звучит - топинамбур.
Клубень с яйцо.
По рельсам, по шпалам,
вечером алым,
ветер в лицо...

........................

Точно птенчик из яйца,
подсолнушек из лица -
улыба-
      и-
        ца!..

........................

А ты мне в затылок
миг-миг - и смигнул.
По-мотыльковому пылок,
не то бы смекнул:
миг-миг, -
но и ты в моей жизни
возник
      не навек,
мне что пепел,
             что снег...

........................

Выкапывай сладенький свой топинамбур,
а я доотказа в накуренный тамбур
набьюсь на всё лето,
прокачусь без билета!..

........................

Осенней порою,
и зимней порою
раскапывай Трою.
Я новую построю!

Высунусь из окна:
топинамбура солнышки,
утренние подсолнушки,
путь-дорожка видна...

........................

Как поезд, как тамбур,
стучит -
      топи-
          нам-
              бур...

........................

Как последняя, самая сладкая слива...
Мне с рожденья, с утра сиротливо, тоскливо
биться, биться на ветке, - а вдруг упаду?!
А мой милый объелся - боится, -
и меня зимовать оставляет в саду.
Подожду:
        прилетит же и зимняя птица
на такую...
        на Божью еду!

Отцу



Я с Дона, я всё ещё там, на Дону,
удары судьбы на себя принимаю.
А сладит, - так хоть по-людски утону, -
не в луже - тайком угождая Мамаю!

Чем попадя, дверью дерусь, и доской, -
но брошу, чтоб только не выплыть из Дона.
Бьёт колокол,
          колокол бьёт монотонно.
В крестах весь,
          в слезах монастырь твой Донской!

...твой Сергий с иконой, и князь на колено
упал и целует, гранитная пена,
и Сергий, и сходство такое, что - скрой!
Любовь моя вас от забвенья и тлена 
хранит,
      а гранит - он за мёртвых горой!


......................................


За вас, за живых, - не горой, а волной
воды так воды - а уж крови так крови!
В снегу монастырь, как в Пречистом покрове.
Бьёт колокол -
            дон! -
              повторяет за мной.

Дон!Дон! далеко от тебя, на Дону,
удары судьбы на себя принимаю.
А сладит, - хотя бы твоей не сломаю.
Жемчужной водицы глотну,
                    и ко дну...    

Не поётся "Песня Олина! -
в лодке, в гуще камыша.
Точно к пенью приневолена
пернатая душа.

Моя вся в мурашках, капельках,
в чешуйках, плавниках.
Твоя в ласточках - моя в цапельках,
в болотных огоньках.

Искючение из правила:
птичка - а то вглубь, то вспять.
Точно я тебя заставила
рыбу целовать.

В небесах ласкайся к ласточке,
меж родимыми снуя.
Твоя "Девочка на лавочке",
твоя в лодочке - не я...

Пока не вытащена заноза, -
она ка дерево в три обхвата.
Пока я в силках твоего гипноза, -
на небо поглядываю воровато.

Всего лишь приросший к печи Емеля, -
ты мне в нашем тесном раю за Бога, -
а вместо света в конце туннеля -
в окне недрёманое твоё око.

Подумаю: нет ничего снаружи.
Утешусь: внутрия и так свободна.
И разве вечно зиме и стуже
друг к другу нас прижимать так плотно?

...к уютной печке да к двум гераням
на подоконнике за занавеской.
Но даже в случае самом крайнем...
Не побоюсь перемены резкой!

Да возвратит себе смысл и цену
всякая в мире Господнем малость!
Так удивлюсь, что руки воздену:
и как это в сетку твою поймалась?!

Мелкая, что ли, попалась сетка, -
а может, птичка великовата?
Признаюсь: под птичкой сломалась ветка -
и рухнуло дерево в три обхвата!

Что за праздник нынче, - а может быть, пожар, иль иго?!
Звоны заунывные весь вечер, ветер, веер из-под колёс...
Со Спаса Нерукотворного, по соседству, точно плач
                                      без слёз, льётся.
А может быть, любовь отпевают, на весь город завывают?

Да моя-то любовь, она бессмертная,
а твоя-то тебе - так, померещилась.
"Помледилась", - выкопал словечко
из лесной землицы прародительской,
из лешачьей, в волчьх ягодах, еловых пагодах.
Ненарадуешься на обновку, - а смысл-то старый,
а ты на радостях и лба-то не перекрестил.
И звоны тебе, конечно, праздничные:
все пожары погашены, все ига сброшены,
и свободен ты, перекати-полюшко,
и катися куда глаза глядят!
Иностранцы за словечками лишь охотятся, -
а моё словечко с делом не расходится:
без тебя на пепелище домыкаюсь,
на углях босая напрыгаюсь.
Кто кому в лесу ни помеледился,
а я родину люблю!
Уж моя-то любовь, она бессмертная,
а твоя-то тебе - так, померещилась, и в голову не бери.
-Разлюбил, пусти...
Пустила - не поморщусь, полистала словари, нету,
                                            обманул!

Ветер на Красной площади, ветер в лицо.
Ветер на красной площади, чуть крылья не выросли!!!
Ругаешь ветреную погоду, не в силах влюбиться.
Помнишь,
как летал на февральском ветру,
в иголках снежной крупы?..
Миновало пять февралей.

Декабрь 1992 г.

От Можайска реченька
свелтым-светла.
В реченьке да рученьки
моет-мается ветла.
Каково ей к лодкам ластиться,
слёзы лить, что руки длить...
Ей-то вверх расти из платьица,
нам-то вниз с тобою плыть.
Каково - обнять да выпустить
лодку на речной большак.
Ни у нас денька не выпросить,
ни с места ни на шаг.
Давай бросим в воду денежку -
распугаем окуньков!
А давай пристанем к бережку.
У красна летечка денько-ов!
Не сидят по лавкам семеро,
не мокнут под дождём.
Под ветлой из злата-серебра
заодно и переждём.
Хоть потешим её, бедную.
А ты на карте отметь:
где б любовь нам безответную
за день всю пересидеть.
Я тебя люблю, а ты кого...
Всё равно с тобой вдвоём
мимо места светлоликого
по теченью поплывём.

А на сретенские морозы
все прохожие красноносы,
нам двоим на свете тепло:
утром "сретились" на вокзале,
в электричке пломбир лизали, 
на пятак продышав стекло.
Целый час до Дмитрова ехать, -
а бок о бок с тобой, так мне хоть
целый день - в карете на бал!
И всю зиму,
        за летом лето,
уж не в летописи,
          ни билета,
ни сердец,
      ни колёс,
            ни шпал...

Спускается голубь
в сиянье...
В.К.



Не виноваты, хотя и извилисты реки:
все повороты реки и судьбы - в человеке!

Бесу не впрок ни любовь моя, ни, хоть убей,
целая стая святых-пресвятых голубей.

Дух голубиный в твоём притаился смиренье,
в скромном таком, незаметном, как день, оперенье.

И не в моей, а в твоей ко мне ласке вся власть
над той рекой, коей в море не терпится впасть.

Мне дождь созвучнее, - по крыше, по крыльцу,
по стёклам слепнущим, как будто по лицу.

То ль раздвоилась улица в слезах -
то ль мы с тобой на разных полюсах.

Кричим, по-рыбьи разеваем рты.
Твоих - моих солдатиков ряды.

На оловянных лицах похвальба,
но, слава Богу, не слышна пальба.

Пли! - сквозь стекло, - иль смейся невпопад,
а с неба - серый, шёлковый до пят.

Моей печали серый цвет к лицу -
и то, что всё тут близится к концу.

В начале Слово - честное, Его.
В конце
       твоё
           не значит ничего.

1.

В вещем сне о тебе, где тебя-то и нет,
прохожу один за другим вагоны.
В смазанных окнах вечерний свет -
осенний и тёплый цвет иконы
                  "Всех святых", -
а ты поёшь вслед твоему ушедшему поезду:
"Всех святых, в земле российской просиявших!"

2.

С твоей шапкой по вагонам хожу,
твоим голосом тихонечко блажу:
"Всех святых", - и денежку положу.

Вот тебе, мой миленький ангелок,
в моей тесной памяти уголок;

а вот тебе, голубчик мой дорогой,
нараспашку форточка - лети к другой!

Меня, дурочку, в кудряшках седых, под дых...
А сам ещё не перечислил своих святых...

Умной ли головушке болеть о том,
что твоя Святая Русь - в моём терпении святом!

3.

У тёплого ангела два крыла:
одним меня касается, а другим...
Я, что ль, ангела у тебя отобрала?
...я ль не поделюсь с тобой самым дорогим!

Тёплому ангелу шепчу на ушко:
-Кругозор мой узок - иль окошечко узко?
Сквозь окошечко узкое только и видать,
когда милому смеркаться, когда светать.

Темным-темно милому на том краю Москвы.
Кисточку в белила бы, - эх, грубые мазки!
Не до импрессионизма, когда дело к концу.
Беленьким бы крылышком по лицу!

Два крыла у ангела за спиной...
А мой милый крестиком поделишься со мной.
У крестика тоже ведь два крыла,
да ещё два крыла у двуглавого орла.

Туча-тучей ходит милый взад-вперёд по Москве,
с царём на фотокарточке - без царя в голове.
Уж Небесный вроде бы и не Царь.
...по Москве, по базару, - эх, любовь не разбазарь!

Не поможет тёплый ангел одолеть ночь
тому, кто до чина генеральского охоч.
До чина генеральского в свите шута.
Та ли в тебе, милый мой, нищета?

Та тебе сказала бы, подойдя:
-Будь в любви и в разуме как дитя,
с этой глупой женщиной не лукавь,
чтоб ей не маяться - любовь иль кайф?

А то ей надежда как вострый нож.
С мёртвой-то на совести не войдёшь!
В Царствие Небесное не настежь ворота, -
не то что,
      у дурочки,
            дверь не заперта.

Войди к ней, разлюбленной, - не обидь!
...Как
     живого ангела
                 разделить?!     

4.

Жилось, что пелось, - дай слова списать!
И вот друг друга пора спасать!

Спасасать друг друга одним лишь тем,
что позабыть о себе совсем.
Другого, друга спасать, спасти...
Хоть всех соьак на меня спусти!

Не до обид, полоса гордынь
вся позади - впереди Медынь!

Ах, впереди Ярославль и Тверь, 
и точно колокол удары в дверь!

В окне - лазури глоток, кусок, -
с тропинкой причьей наискосок...

Отголубившись на небесах,
чаинки спасать в испитых глазах...

Мы прямо в чашках заварим чай.
Пей - и крепчай,
            или пей - легчай!

Вот тебе фортка, а вот порог,
а вот на дорожку яблочный пирог.

А коль заснёшь, тебе службу сослужу:
мятые крылышки поглажу, сложу...

Июнь 1993 г.

Бабушке



Чаепитие по-пензенски,
в чаинках глаза.
Как по лестнице,    
          по песенке -
на крутые небеса!
В небесах легонько-сухонько
целоваться мимо губ...
Вдруг преобразится кухонька
в берёзовый твой сруб.
Вдруг ли, правда ли - непрочная
берёза-бирюза:
сквозь рощицу проточная
по щеке
      бежит
          слеза...
С чаепития, чай, косенький?
Чай, заварка крепка?
В другой раз руби из сосенки,
из кащеева дубка.
Тлеет корка чёрно-белая,
летят ноченьки-деньки.
Лишь бы только успела я...
а уж ты востришь коньки!
Не угнаться берёзоньке
за любовью на часок.
Вновь заткнём, трезва-тверёзоньки,
топор за поясок.

В Коломенском ворота!..
Ох, тесен воротник.
Ступеньки ледяные
на святой родник.

В овраге тень синее,
и день уже потух,
и лёгкий, как космея,
витает Святый Дух.

Где Святый Дух витает, 
там будто бы светает
от твоего лица.
Кругами оседает 
сладкая пыльца.

Похоже на космею
сумерки цветут.
Куда, 
    спросить не смею,
ворота ведут...

Все звуки: хлопанье занавески,
скрип двери, звяканье ведра, -
отчётливы, хоть и не резки.
И - равновесие с утра.

Как бы на чутком коромысле
всё мироздание несу -
и больше не пугаюсь мысли
о том, что старость на носу...

Какой тоскливый сегодня ветер.
А перелесок не то что светел, -
а точно глядит поверх нас с тобой,
как по небу летит опоясанный трубой
а...
  х...
    кто б ни дул в трубу, раскатали губу:
эх, на брата бы по белому грибу!

На брата бы, на сестрицу, тут не жёны, не мужья.
По грачам на рябине пальнули из ружья.
Не мужья мы, не жёны - уже не тут, а там.
Где ж твоя благодать, яблочки по садам?

Нынче яблоньки пустые, и не брат с сестрой -
обнимаемся, святые, - пустота с пустотой.
Страшно! - апокалипсис, полынная вода.
А грачи не испугались, пересели на провода.

По ласточкам, как по нотам, - а попробуй по грачам.
И грачи-то вот-вот за море, заморозки по ночам.
По берёзам, по осинам, по спине вдоль позвонков
бежит ветер на исходе всех земных деньков.

А сегодня ветер вдвое тоскливей, чем вчера.
...То ли зеркало кривое - то ли впрямь пора.
Ах, пора, пора грибная, осиннк-березняк.
Надувает щёки серебряный сквозняк.

...а не от восхода где-то в Юрьеве-Польском
до заката в Царстве Польском - по небу ползком.

Ах, труба, труба змеиная, три медных кольца.
Ну хоть насолю грибочков для Небесного Отца.
Сыроежек-радужек, мраморных на вид.
Конец света кто ж из нас с тобой почнёт-обновит?

Август 1993 г. П-Посад

На перевёрнутой лодке...



На разлуку снишься мне - белей простыни?
На любимых реках пристани - а нам росстани.

Кто кого проводит, - бережком бежит,
точно к пароходу шелковиночкой пришит.

Кто кого проводит, - а сам бегает тайком
к пароходу,
        не загадывает ни о чём таком...

Пристаней, вокзалов, скамеек в метро, - а мы...
Зимой прощаемся до лета, летом до зимы.

Я на пристань к пароходу, убей, не побегу.
Перевёрнутых лодок пять штук на берегу.

То-то их переворачивать нам понравилось с тобой.
...а ещё не перевёрнут пароход с трубой.

Мы на нём вдвоём не плавали в белый город Ярославль.
Разных стай с тобою птички - я синица, ты журавль.

Никуда не денусь - пять лет, пять лодок приручал.
Все пять лет я провожала, а ты случайно встречал:

то на Красной площади, то на дальней стороне -
в номерке гостиничном с двумя реками в окне...

...На любимых реках пристани - любимых встречать.
А ты мне белее простыни приснишься опять.

Сине море, журавлиные небеса.
Перешью все простыни на паруса!

По небу журавлики косяком.
А я за корабликом - босиком...

1.

В детстве мальчик подарил мне мишку,
а когда уходил домой, забрал мишку с собой.
Спросил: -Хочешь, завтра подарю тебе самолёт?

2.

Вся оттаяла боль.
Запахла оврагом, ручьём,
берегом, перевёрнутой лодкой,
горячим пухом утиным,
корой векового дуба...
Заломило глаза - горизонт!
Засосало под ложечкой - голод
небесный!
        Над бездной...
Вся оттаяла боль.
          А радость? -
испарилась.
        Сгорела.
Ничем не пахнет зола.

8.

Ненарадуюсь, что успел распять
за полчаса до Светлого Воскресения:
одна бы ни за что не воскресла,
не обняла весь мир - и тебя заодно...

9.

Хоть бы мне разлюбить тебя до того, как умру:
пожить на свободе от безответной любви,
такой горькой, что даже безбожной...
Бог-то любит меня.
А как сладко Бога любить!

12.

По твоим следам
хожу неустанно всю жизнь.
Что толку засыпать их пылью, пыльцой иль пеплом,
когда это давным давно не твои следы,
а мои...

14.

Капли с карниза
по одному и тому же месту: цок-цок...
На серой в яблоках лошадке
скачет взад-вперёд
мой детский дождик...

16.

Ушла в себя.
Похоже на улитку.
Свой домик ношу на спине.
Садовый: ни печки в нём, ни телефона.
А куда деваются улитки зимой,
узнаю не раньше, чем скажут про летечко: оно.
Скажут: ушла домой.
А я просто ушла в себя.

7.

Тебя ли обманешь, Господи, -
Сам знаешь, что я трусиха.
Но ведь и в стране, и в городе,
и в комнате моей  - лихо!
Неправая сторона с правой ратью
сошлись - не покажешь пятки,
не спрячешься под кроватью,
с лихом играя в прятки.
Я бьюсь о щиты, о каски
не морем людским, а горем.
И если идёт к развязке,
давай мы её ускорим!
Сто раз я умру от страха,
пока нас берут на мушку.
Но всё же алтарь не плаха.
Не нами зарядят пушку!

..............................

Тебя ль обманешь, Господи, -
Сам знаешь, кто вор, кто воин.
Небес не видать от копоти,
огонь изо всех пробоин.
Укутав лица, таманцы
по братьям и сёстрам лупят!
Езжайте-ка, иностранцы,
где вас подороже купят!
И с каждым часом несдачи
"наши" - 
      "ваши" богаче...

14.

Белый дом стал чёрным домом,
Белый день сменила ночь.
Вся Москва теперь точь-в-точь
меж Непрядвою и Доном
поле, стонущее стоном...

3-4 октября 1993 г.

Памяти Аркадия О.



Скачут лошадки Бориса
и Глеба...
Б.Чичибабин



Месяц точно подкова: Бориса и Глеба проскакали
                                        лошадки!
Над домом Пашкова золотистая корочка неба.
                                        Ох, земные и шатки
зданья, истины, люди, - а любовь-то и вправду
                                        до гроба!
Верю, миленький, - чаю!
Только я и сама в этой хрупкой посуде
                              не прочнее сугроба, -
с каждым часом тончаю.
Но и в лужице круглой, ненавистна ль тебе,
                                        дорога ль я, -
переглядушки с куклой из фальшивых глубин
                                        зазеркалья.
Все исчитаны книги, - да не в книгах, видать, 
                                    притаилось!
Приустали коняги, притупилось во мне, 
                              притомилось.
С лошадиной-то силой - не сердечной,
                              а лишь мозговою...
...и нас, грешных, помилуй,
                        Господи!..
                            Над Москвою
цвета вишни, малины прижигает мне слёзы полоска.
Ах, алисы, мальвины, - как вы врёте и шутите
                                        плоско!
Ни шестого, ни третьего в зазеркалье у вас
                                    измеренья:
там гудит Шереметьево-II - роем пчёлок над 
                              тазом варенья...

На развалинах московской Трои
не плясать - но и не плакать, - петь!
За столом Их, и прежде, Трое,
и всё те же питие и снедь.

Кровь и тело - Божье, человечье...
Но коль к стенке ставят, - приучи:
пусть вино лишь брызнет, и увечье
не испортит хлебушка в печи!

Никого в отместку не угроблю,
не приснюсь под утро палачу.
Лишь задев за провода, за кровлю,
острокрылой ласточкой взлечу!

В двух стихиях, ангелы и черти,
станем жить - пространства завались!
На земной ли, на небесной тверди
точки нет, где б мы пересеклись...

Пыль, копоть, музыка бравурная.
Трамвайчик взвизгивает на кругу.
Монастыря стена пурпурная -
на том, высоком берегу...

Как ни вперяйся взором за реку, -
едва ль из нас хоть кто-нибудь
поймёт московскую мозаику,
у красок выпытает суть.

Проступит тайное со временем -
ни на день, ни на час скорей, -
Господним осознав творением
себя -
      из-за семи морей.

Святая Русь в Москву воротится,
сколь по миру ни колеси.
...Так и Покрова Богородицы
никто б не разглядел вблизи.

В чириканье воробьёв мне слышится перестрелка,
в новорождённом громе - прямой наводкой пальба.
И солнце такое чёрное - летающая тарелка -
вот-вот соскользнёт с бодливого, в рожках, лба.
Проснусь-ка с утра пораньше - пока контрасты не резки,
и сон всё ещё реальнее "Сна разума" наяву...
И чьё же это дыханье на вздувшейся занавеске?
И с кем же это я в лодочке под парусом поплыву?!

.........................................

Все реченьки наши меленьки,
                    все лодочки наши узеньки, -
покуда на стенке узники
                    рисуют,
а стража спит...

Пишу письмо, уж и сама не рада:
вся-вся увязла в мелочах и дата
отодвигается,
          настольной лампы круг
бледнеет...
        ох, пишу витиевато!
Выскальзывает, как налим из кур,
число сегодняшнее, месяц, год, о чудо!
Какие-то растения вокруг,
трава - семи оттенков изумруда...
Неужто я пишу уже оттуда,
где время кончилось?!...
                ...где я тебе легка,
как облака,
      как кружка молока.
А говорил: -Друг другу не под силу
мы оба,
      уезжай,
            пока.
                - Пока.
И вот весь белый свет исколесила.
Что ж написать тебе про белый свет:
что и пространства тоже больше нет?
...и незаметно лампу погасила.

Не гадается мне больше по обманщице руке,
как мы дальше поплывём по Москве-реке,
по Москве-реке, по Волге, по Суре-Оке...
Горит-жжётся вёслышко в кулаке.

Поплывём с утра-пораньше, пока сонная вода
отражает белокаменные, в синих главах, города.
Доплывём до... а я не знаю, как вас звать-величать, -
только спросишь милого - он сразу же ворчать.

До звени...
        звени...
Звенигорода? - в колокольцах-бубенцах,
в колоколенках белёных, в скворешниках-скворцах.
Ни разочка не бывала в Звонком городке, - а ты?
Лишь звенишь-названиваешь про любовь на все лады.

С крыш капель, сосулечки на солнышке горят.
За обман друг дружку белы рученьки корят:
ты, левая рученька, ох и врать же здорова!
Не права ты, хоть и правая, -
                    обе прячьтесь в рукава!

Сидит со мной в лодочке упрямый паренёк:
плыву по течению - паренёк мой поперёк!
Угадаешь, как же, про Звенигород, про Тверь.
Третьей рученьке - указчице на дверь - и той не верь!

Тает зимнее сердечко, совсем спрыгнуло с ума:
поплывём!
        Пусть с лодкой речка разбирается сама!

Почти что акварельная картинка:
прозрачный воздух синь, а поперёк листа
стремительного Крымского моста
тончайшая повисла паутинка.

Но не обманывает лёгкость, не манит.
Крыш пестрота не даст сосредоточиться.
Крылатого моста не действует магнит,
пешком идти мне по нему не хочется.

В троллейбус сяду, сколько бы ни ждать.
Бомбят везде, - но на мостах, паромах...
Есть золотая середина, - есть "черёмух"
лиловый сад - порядок насаждать.

Есть золотая середина, - у реки
есть только та, докуда мы доплыли, -
и то ль нет сил, то ль поумнели дураки:
тот берег - чей? - чего мы там забыли!

Куда нам плыть - известно кораблю, -
куда им течь, проточным нашим рекам...
Гулял, Неопалён, по древнему Кремлю, -
да красный петушок в Москве закукарекал.

И вот пока соединяет мост
то, что вовеки несоединимо, -
от всех кремлёвских отворачиваясь звёзд,
я жду "букашечку" и кашляю от дыма.

Все на сломе зимы к летечку переснились мне покойники, -
а никак не загорается герань на подоконнике.
Чем воспламениться мне, чем зажечь? -
глазоньки льняные, волосики до плеч...

Нет, не жжётся спичка серная,
ни любовь до гроба верная.
Разве только на часок, на минуточку, -
да согнать с окна серу Уточку!

Нам бы пташку райскую побелей, -
да и больше насморком не болей!
Над Москвой - тех, беленьких, косяки.
Рвёт рогожу серую на куски.

То ли ходит краешком первый гром -
то ль перинка зимняя с пух-пером.

Майский снег на зелени, на душе.
Маюсь на оторванном этаже.

Без герани в горнице ну как не горевать:
едва сложит крылья Уточка -
                    сразу Ворон раскрывать!

Испушились Христовы вербы.
Истончились края у Чаши.
И не сердце - а "сербы-сербы" -
во мне бьётся всё чаще, чаще...

А ещё нам испить поболе -
чего раньше не расхлебали.
Куликово, Косово поле
так расширились, что совпали!

Ни рябиновки, ни сливянки,
ни шипучего с пузырьками, -
а опять "Прощанье славянки",
сини очи под козырьками.

Отче наш! - а не то что "аве", -
не полезем в карман за словом.
Илья Муромец на заставе
во шеломе своём еловом!

Не заносчивость, не гордыня, -
но чтоб крови в нас течь - не вытечь, -
рука об руку с ним Добрыня,
а по батюшке - свет Никитич.

С неба явственный запах серы.
Сплошь голубенькие дюрали.
Луг надежды, любви и веры
так бы натрое разодрали!

Но, губу закусив от боли,
крикну им, в их мнимом зените:
                          - Куликово,
                                  Косово поле
вы и то не разъедините!

апрель 1994 г.

На утиной лапке перепонка.
Сядет чайка - покачает пруд.
Покачаю сонного ребёнка...
Так и все уснут, а не умрут.

Вечных истин ох, наизрекали,
обещали детям чудеса.
Перевёртыш - ваше зазеркалье!
Тень без носа, на плече коса.

Что за лица, Господи помилуй...
А без глаз - как в душу заглянуть?
Тёмной ночкой встретиться с громилой -
не такая оторопь и жуть.

У тех, прежних, - профили, бородки, -
хоть живьём на денежках чекань.
А тут жарь блины на сковородке,
тки на саван простенькую ткань.

На поминках из мучицы блинной -
мэры,
    пэры...
        Господи, спаси!
Русь Святая, ставшая былиной, -
знак подай светающей Руси!

Вся вода в кругах, колёсах: утки
лужу-лжицу чисто разгребли.
В синем море покажу малютке
белогрудых чаек корабли.

май 1994 г. Терлецкие пруды

И.Т.Гречко



Истаяло число героев - предпоследней
Егора со змеёй войны тысячелетней.

Но не число - чело, чистым-чисто от чисел,
Свят Дух задел крылом и в звании повысил.

Не в генералы, нет, солдатушек возносит.
Зато вас не косой, а очередью косит!

Динамик засопел - ох, не речист оратор.
Но - братскую, на всех, копает экскаватор!

Чем в золотых гробах, - в шинельках обгорелых...
И тех не напастись при массовых расстрелах!

Нам больше не вопят: куда?! Остановитесь!
Но - сами постоим, как на распутье витязь.

Нас время подождёт - сплошь из "минут молчанья".
Нас горстка - а зевак!.. о, беспредел мельчанья!

Кто ржал, кто жрал банан с заморскою наклейкой.
С балкона дед снимал нас пионерской "лейкой".

"Врагу не сда...", - морской захлёбывалось пеной, -
то всхлипывало вдруг в тарелке довоенной.

А ветер волновал андреевские флаги.
По шёлковым волнам на тонущем "Варяге"...

Всё уже, всё тесней и плаванью, и пенью.
Потерпим! - Сам Христос нас научил терпенью.

В каком безбожном ни калечились запале, -
а всё-таки Христа не на Руси распяли!

Распяли бы и Русь, - да крест пятиконечный.
Нет, не двадцатый век - её последний, Вечный!

Май 1994 г.

Отцу



С ножа кровинка побратимская...
Нет, только кровное родство!
Отец - и поле Бородинское,
и Бог,
    и больше никого.

Пространством сердце переполнится.
Эх ты, с подзорною трубой...
Отец и Бог, - нет, не припомнится
ни чёрточки про нас с тобой.

Взрослели девочки и мальчики,
 любили из последних сил.
Лишь этот, в васильковой маечке,
так цвёл, что не плодоносил!

Ни дома, ни любимой дочери
 (любови впрок запасены).
Кого мне в суженые прочили
едва не сбывшиеся сны!
Шесть лет как в суженого ряженый
о сказочной кровинке врёт, -
а сам, враньём обезображенный,
свой ножичек песочком трёт.

Блестит что солнышко лучистое,
ни жалости и ни стыда.
          - Спаси! - но только поле чистое,
одна я прихожу сюда.

Сквозь тучи - твердь луча отвесного.
Что мне твой перочинный нож,
когда из Царствия Небесного    
отец мой
       в моё поле
                вхож...

июнь 1994 г.

8.

Я больще, чем жена -
о меньшем нет и речи.
Мне тучек вышина,
мне дождичек по плечи.
По грудь, по пояс мне,
по щиколотку ласки...
Качнувщись на волне,
лишь отряхнусь от ряски.
В проточной - не воде,
а в ярко-синей тверди
нашла местечко, где 
легко спастись от смерти!
К тебе, как к кораблю, 
не льну я и не липну.
Зато уж так люблю,
что больше не погибну!
Поверх медовых крон, 
прошитых на закате, 
и галок, и ворон, 
и аистов на хате...
Поверх обид и смут
и плоти - той, единой...
А то ещё хомут
на шее лебединой.
От боли что ни пой, -
умрёшь в плену у славы.
А всё же над тобой
и тучки пятиглавы!
Не молнии - кресты
испепелят округу,
едва изменишь ты
Единственному Другу.
Я больше, чем жена.
Не надо, чтобы меньше...
Та - в лампе сожжена.
Но ведь не ночь же!
                  День же!

9.

На ласточкиных крыльях Первого концерта
(до лебединых, слава Богу, далеко)...
Жаль, под рукой ни марки, ни конверта,
мне так сегодня пишется легко!

Нет, я была б не чересчур болтлива,
пусть музыка сама...
              коль слух твой приоткрыт.
Ах, я сказала б только: "речка", "лодка", "ива", -
и что душа парит, а не горит!

Ей больше жечься, бедной, неохота,
да и свеча - не ради мотылька,
да и любовь - не с чёрного же хода.
...сказала б только: "облака", "Ока"...

14.


Убегающие часы с кукушкой...



Расслабься: кому тебя атаковать?
Хоть в ванне поплавай (а птичка летала!).
Кукушке уж некогда и куковать, -
на кухне и той ни минутки не стало...

Расслабься, поплавай, - живой, молодой, -
Иванушкой вынырнешь из переплавки.
Был медный, мой бедный, - как вдруг золотой!
И столько товаров в коммерческой лавке!

Расслабься, коль золото тонет, - тони!
Не птичка - так, думала, хоть золотая
достанется рыбка, тяни, мол, тяни! -
но даже и сеть зазияла пустая.

Расслабься, не в ванну закидывать сеть...
А там, где слились было две наших речки, -
о чём золотую ту рыбку посметь
ещё попросить мне - о вдовьем колечке?!

16.

От шоколадки лишь фольга.
Зато я Ольга - не Вольга!
Не скрою: на душе легко,
светло, и видно далеко...

А ты, Микула, ох, дошёл,
ох, кекс твой глиняный тяжёл!
В соху из проволоки впряг
мышонка - посреди коряг.
Пешком шесть соток исходил, -
одной обувки исхудил!..
Привёз навозцу самосвал, -
а в глубь и носа не совал.

...ни в ширь с лиловым ободком.
Пахнуло мятою, медком.
Как липы над рекой цвели! -
в пыльце, -
        а мы с тобой в пыли.
От станции Тучково - вдоль
гигантских зонтиков...
                  - Ну, Оль...

Эх, Оль...
        Лукой...
              Махну рукой:
ТВОЙ зонтик над ТВОЕЙ рекой!
Плетусь - ни зонтика в руке,
ни лодки на Москве-реке.

От дождика обрюзг, набряк
ТВОЙ берег:
        то ли квак,
              то ль кряк...

Июль 1994 г.

Бабушке



1.

Как много вётел сгнило над прудом,
в котором наш гостеприимный дом,
с нестарой бабушкой,
              зеркально отражался.
Казалось, что на душеньке на той,
на радостной, заботливой, простой,
не дом, а мир кой-как ещё держался...

И - камень в пруд,
              пусть зеркала не врут,
что две ветлы последние умрут!
Сотру с лица зеркальные осколки.
Скажу тебе, что плавала по Волге,
вот только не запомнила маршрут...

2.

Нам не спалось.
            Из Таниной светёлки
виднелся лес, мой Блок лежал на полке,
да пел петух, всех блоков перепев.
Мы были обе влюблены в Андрюшу.
Ах, вся любовь так и лилась наружу
из красных глаз уступчивых двух дев!
Друг другу мы его доуступались,
до синевы небесной докупались,
пока в кустах с приезжею одной
читал он Блока в прошлый выходной.
Сквозь книжку за день проросли травинки,
петляли муравьиные тропинки,
и королёк пугливо приседал...
Мы всё купались - до гусиной кожи.
Мы с ней друг друга так любили, Боже!
И Ты такое нам не засчитал!
Быть может, Тане повезло - не знаю.
А я с нуля, как в детстве, начинаю, -
но уж и сил, и времени в обрез.
В моём окне три постаревших клёна.
Всё-всё зимой светло и оголённо:
в слезах двоится тот еловый лес...

3.

Всё вдвоём - я с Богом вдвоём,
да морщинистый водоём.
То ли я до того стара,
что уж даже и не сестра.
То ль плаксиво морщится он
на повиснувший небосклон.
...до колючих, до хвойных слёз -
на огарки вётел, берёз.
Я бывала в юности тут.
Был как зеркальце круглый пруд.
Отразиться в таком тайком...
И без зеркальца было в ком!
Коридором, из глаз в глаза,
шла везения полоса.
И по шпалам вагон стучал:
кто-то где-то по мне скучал.
А сегодня мне говоришь:
- Ты от скуки любовь творишь.
Чем ещё хоть раз "сотворю", -
лучше свет в душе водворю.
Застучит по шпалам вагон...
На плече золотой погон.
Зайчик солнечный по лицу.
-Отче наш, - говорю отцу.
Мой неверующий святой...
А погон такой золотой...

4.

Гремучий водопад, угрюмое лесничество...
Смотрю на женщину моих примерно лет.
Я не такая!
        Я ещё "величество"!
Нет, не просрочен мой студенческий билет:
мне восемнадцать, -
              наши души старше
и не бывают -
        разве что в ответ...

5.

Чего же я боюсь, когда Господь со мной?
Он верный спутник мой, с Ним и молчится сладко.
Нет, не твоей я стану тишиной.
Мне храма свод - не хлеб и не палатка, -
мне жест из двух скрещённых рук
для тяги ввысь понадобился вдруг.
Моё молчанье на пространство падко...

С тобой провально, тягостно молчать.
Ты, может, думаешь, что у меня в обычье
собакой выть, коровою мычать
или чирикать целый день по-птичьи, -
чтобы сие явление природы
тебе,
    привыкнув,
             век не замечать?

6.

Ах, лета бабьего напрасная теплынь.
Во рту не то, что сухо - а полынь!

Нет, не стареют детские места:
кровинки капают с колючего куста.

Их бабушка "боярышник" зовёт,
а папа - "глёд", - с прародиной не рвёт.

Мужик купается под круглою ветлой.
Миг - птичка вылетит!
              Миг - бабочку иглой...

Незагорелый , лебедя белей.
Два белых лебедя - распался, дуралей!

Опять бы слить, слепить, соединить...
В своём распаде некого винить.

Ты тоже лебедем - я зеркалом была.
К большой печали бьются зеркала.

Я камешек кидаю - и тотчас
весь вдребезги наш неразлучный класс!

Разлука лучше: никого не ждёшь,
а просто так по берегу идёшь.

Какое дело мне, что под ветлой
купается тот,
          гадкий,
              над землёй...

7.

Всё те же мяч и сетка и грибки,
и мостик - мистика - в то, зимнее лесничество...
Нет, - я люблю Москву-реку, греби!
Там липы вдоль, там молний электричество.
Какой заряд во мне, какой наряд -
из мокрых пчёл, из липового золота.
Оно, бесценное, так дёшево, - но молодо
над нами вёсла синие парят!

Я в детство, в юность не хочу ни возвращаться, -
ни чтобы снились сны, ни наяву.
Пусть тучам срок над головой сгущаться,
пусть время пеплом посыпать главу!
Но без тебя мне было бы тоскливо
там, где влюбляться - без имён, без лиц.
...Весь март цвела веснушчатая ива,
пока,
    пустая,
          не свалилась ниц.
Там, без тебя, так пусто, что не знаю,
каким я чудом сохранила ствол.
Нет, я о детстве редко вспоминаю:
мяч,
    сетка,
          гол!
              "наречие", "глагол"...
Ты мне рассказывал под липой про Данаю.

8.

Родничок мой светлячок...
К нему ресница крутая,
а подальше, чтоб вовек
не забылся, -
          завитая
тропка,
      крылья за спиной,
может быть, совсем не птичьи
(воробей: _Чирик-чирик, а вы чьи?)...
Тут витает дух лесной.
Сядем с бабушкой, а некто...
Неоткрытая планетка,
очень схожая с луной.
Днём луны почти не видно.
Может, бабушке обидно,
что так долго длится день.
А зато растёт в овражке
три черёмухи, чья тень
слаще и пьянее бражки,
а уж льдышки-то во рту -
не то что выдуть по ведру!
Только бабушке не сладко,
меж бровей темнеет складка.
-Пойдём, внученька, домой.
У меня есть шоколадка.
Может быть, умру зимой.

9.

Нет, всё-таки текучая вода
совсем не то, что зеркало пруда.
Лукавая тропинка завита
всё в гору, в гору -
а всё ниже,
        ниже...
Пока сама себе я в пыльной нише
античной статуей не покажусь.
Ты думал, детство, - так ненадышусь?
Проходит всё.
          Глухой тропинки штопор
пустой бутылки пробку - пухх! - в траву,
где пух живой умерших одуванчиков
не знал, как пеплом посыпать главу,
и радоваться счастью милых деток,
которых не увидит никогда.
Одно лишь знал лысеющий родитель:
что солнышком сыночка назовут,
что он, как в песне, всходит и заходит,
а дальше - про тюрьму, про Божий суд.
А эти статуи - на них пылищи пуд,
и редкий дурень в полдень речь заводит
со сторожихой, вяжущей чулок.
"А не того ли юноша чуток,
что вдруг о Древней Греции городит?"
И - спицей в воздухе сердитый завиток...

10.

Всё шоссе лепестками продажных цветов
сплошь усыпано, точно на похоронах.
Вот они: красный галстук, салют, "будь готов!"
Не икра, а повидло на бледных блинах.

Не с икры ли пузатые особняки
понатыканы вдоль полусгнившей реки.

Нуворишки друг дружке утёрли носы:
в ряд - пизанские башни заморской красы!

Сразу видно, потрафит купчине краса:
как и сам он, на оба окошка коса.

А крыльцо, от хором независимо, в пляс
как припустится! -
              прах отряхнул и обтряс.

Нет, лучше обратно в казарму, в барак, -
чем живьём в мавзолей тебя враг твой - батрак!

По двору погуляет, себе на уме, -
да сдерёт с тебя тёплую шубку к зиме.

Мол, и сам я с усам, и при деньгах теперь.
Эй, в чём мать родила, - запирай за мной дверь!

13.

Гремучий водопад...
Послушать и понять
таинственной усталости причину
и, сбросив лик скрывавшую личину,
слов мёртвых ржавую листву на ветер
в последний раз пустить - и замолчать...

Сентябрь 1994 г. Салтыковка

3.

Не успеешь оглянуться,
как уж снег тополиный.
А только что встречали новый год.

4.

Загажена земля, трава...
Тут выжжено, там вытоптано, - тьфу!
Но стоит только посмотреть на небо,
как сразу вспомнится, откуда путь держал.
...откуда и куда.

О музыка сфер, гармония,
платком промокнуть глаза...
Сегодня страна Омония
сняла с теремка леса!

Упитанные мужчины
и дамочки под дождём.
За месяц до Годовщины
музей открывают,
              ждём...

Забыли, грядёт какая
"родительская" - по ком?
По деткам: с небес, из рая
любуются теремком.

Спасибо за "праздник города"
хозяину и отцу.
Не пустят? - так мы не гордые,
плевки нам даже к лицу.

Забыли,
      "колой" запили,
как месяц и год тому
другой "теремок" спалили,
в Москве объявив чуму...

Кто-кто в теремочке, кто там -
в хоромах полупустых?
И - с новым учебным годом
всех деток! -
          а тех, святых?

Святым нас дождём кропило.
Гуляй, господа, на все!
Авось, стоят стропила
на той
    небольшой
           слезе...

4 сентября 1994 г. Москва

Лазурный сад...



Смахну ль крылом земное с памяти,
сотру ль, как тряпкой мел с доски...
Но только больше не заманите
в сеть вашей собственной тоски!
Чужой ни на зиму, ни на лето
любовью вам не запастись.
В пустые вёдра - в те хоть налито,
в дырявые - уж мы лились.
...косыми ливнями сквозь солнышко,
не дольше чем на полчаса,
слезами: только что я Золушка -
как вдруг везенья полоса!
Кто выдумал, что я печальная,
что свету белому конец?
Мои две зорьки - обручальное 
кольцо, -
        да не с кем под венец.
Всё ваше тут - и ложь и "истина"
(в чём разница - не уловлю).
В два пальца вороньём освистана
любовь синицы к журавлю.
С небес на карканье корявое
и головы не поверну.
Мне ваша родина кровавая
мстит за лазурную страну!

Храмик пятиглавый...
А.Мм.



В кабинете у Чухонцева не икона - окно:
в нём храмик пятиглавый, как кораблик, лёг на дно.
Только что белёный, но удушливо тесна
глубь дворика московского - неживая белизна.
То ли света белого, то ль тьмы обвал.
Дождь зонтик изрешетил, окно заштриховал.
Покрещусь украдкой, пока в комнате одна,
на пять синих маковок - выпью морюшко до дна!
Если чашу горькую до дна испить, -
ещё можно горюшку пособить.
Мокрая я курица - зато Божия раба,
а зато не булькает водосточная труба,
а зато солнышко на столе и на полу,
а зато Чухонцев входит - принц на балу!
За Чухонцевым - принцессы-поэтессы косяком...
Ах, успеть бы с лестницы - ну хоть босиком!
За мной никто не гонится - все гонятся за ним.
Зато храмик пятиглавый цел и невредим.
Побегу поставлю свечечку - за ясный день.
Скажу: - Беленькое платьице высохло, надень!
Не я нынче золушка, не мне к венцу.
А седина Чухонцеву, правда, к лицу?

Осень 1994 г.

Графически.
        Предзимне.
              Пустовато.
По-горнему захватывает дух.
Но по-зимнему первый снег как вата,
из лысой-лысой наволочки пух.
Ужель таким зима отбелит серый,
тот, черновой, едва отмокший холст!
Фу, как воняет отовсюду серой.
И кто кому тут наступил на хвост?
Немудрено - на этом странном рынке,
где не пойму, торгуются о чём.
Принюхиваюсь к хлебцу по старинке.
На новый год картошек напечём.
Мне про войну рассказывала мама,
и бабушка - про ту ещё войну.
На то и чёрный хлеб, чтобы до грамма
делили честно, как теперь страну.
Так вот какая купля и продажа
и отчего на рынке толкотня:
в своём пятнистом камуфляже стража
уж сторожит и дом мой от меня.

Виноваты, Господи, - прости нас, дураков,
что любили Пушкина (а почём, шу-шу, Барков?)...
Виноваты, что на гусеницы безоружных намотал
нас танкист в маске - за зелёненький металл.

Виноваты, Господи, что жили без любви -
по колено то в грязи, то в собственной крови.
Виноваты, Господи, - помоги в последний раз:
приглядитесь, чьи рожи с рожками вмазаны в иконостас.

Дай шанс, Господи, хоть тем, кто дорос, -
а не то зачем нам свечечки и такой сорт роз,
что как неживые, и не пахнут, а чуть что -
головку набок -
              на плечики манто...

За леса, за синие горы, за море-окиян,
где сладкие ликёры, клиент мертвецки пьян.
Тают, тают очертанья материнских берегов.
Умников ли звать обратно в страну дураков?

Виноваты, Господи, - напал стих
на страну то ль дураков, то ль и впрямь святых.
Прости, Господи, помилуй, - чай, сосчитаны года
от братской могилы до Страшного суда.

7 ноября 1994 г.

"Ира - синий василёк..."
песня



Раствориться в чистом-чистом поле,
ветерком отмыться дочиста...
А то ёлки в кровь всю искололи,
не пустив в заветные места.

Ты и сам - то ль серый, то ли сирый,
за весь день двух слов не проронил.
Может быть, её и звали Ирой, -
от меня ли тайну хоронил?

Из другой я оперы, и плавны
в синем небе плещут рукава.
Не таись от вещей Ярославны:
вся в глазах у Иры синева!

Но каким же чудом я в зегзицу
превращусь, исплакавшись о том,
кому Ира, пленному, приснится -
да под елью лапчатою дом?

Изношенная мучается плоть.
Крыло руки подбитое - как плеть.
Что если поле вздумают полоть, -
чтоб ржи - рожать, а небом не болеть?!

Глаза в глаза - до слёз ли, до росы
на васильки гляжу.
            До слепоты:
я в небесах невиданной красы
и впрямь не вижу эти же цветы...

19 декабря 1994 г.